- О, не говори этого, дитя!.. – жадные ладони архидьякона ласкали маленькую грудь; он с упоением чувствовал, как быстро затвердели соски от его пылких прикосновений. – Ты разрываешь мне сердце… Разве повинен я в том, что одно движение твоей крохотной ножки пробудило в моем сердце бурю, которую я считал давно усмиренной?.. Неужели только порицания достоин мужчина, чью холодную душу обжег огонь запоздалой любви?.. Прояви же хоть каплю милосердия, чаровница: давший обеты перед Богом, я боролся с этой пагубной страстью, сколько было сил… Но разве ты сама не пошла бы на любой риск, на сделку с совестью – на что угодно! – ради одной только призрачной надежды быть с тем, кого любишь?..
Эта пламенное признание невольно заставило Эсмеральду вспомнить о ее прекрасном принце, о блистательном Фебе де Шатопере. Прикрыв глаза, она на секунду представила, что это он ласкает ее с таким жаром, что с его губ срываются эти прекрасные слова любви, что это он вспыхивает и сгорает ради одного ее благосклонного взгляда… Сердце сладко сжалось, и приятное тепло растеклось внизу живота. Но в следующий миг мираж рассеялся: Фролло заставил ее встать, одним движением спуская осевшую на пол мягким ворохом одежду. Нет, это всего лишь монах, ее гонитель, мучитель и безумный обожатель; это он смотрит на нее влюбленными глазами, в которых отчаяние мешается с блаженством… А красивый капитан королевских стрелков без его вмешательства даже не пришел бы спасти ее от веревки…
Вздохнув, девушка опустила черные, блеснувшие слезой очи, покорно принимая любовь того, кто жаждал одарить ее своей страстью. Не все ли равно, кто будет обладать ее телом, если душа навсегда погублена самым дорогим в мире существом?.. А этот человек, кажется, действительно любит ее, хотя его необузданная страсть порой пугает. Но, по крайней мере, если в темнице, со связанными руками, она видела в его действиях лишь насилие, чувствовала, что над ней пытаются надругаться, то здесь, купаясь в неистощимой нежности и искреннем обожании, Эсмеральда ощущала себя скорее некой языческой богиней любви, поклонение которой порой переходит в экстатическую пляску вожделения.
«О, если бы так смотрел на меня мой Феб… - с тоской подумала цыганка, встретившись с полыхнувшим желанием взглядом. – Или если бы я могла так же смотреть на этого странного монаха». Жаждущее любви юное сердечко болезненно сжалось: нет, святой отец никогда не превратится в красавца-офицера… Ей нужно смириться с этим прискорбным фактом; к тому же до рассвета осталось совсем мало времени, а после она будет вольна уйти. Да, она снова будет свободна. Но что делать в этой свободой, если Солнце покинуло ее, если она не нужна своему божественному Фебу?..
Пока эти грустные мысли клубились в прелестной головке, обожженный новым приливом похоти священник, подкинув в камин несколько поленьев, быстро скинул с себя сорочку и уложил свою желанную добычу на покрывавшие пол овечьи шкуры. В ярко-оранжевых отсветах пламени, обнаженная, трепещущая на этом первобытном покрывале, она напоминала нимфу, сошедшую с древнегреческих фресок. Себя же он мнил охотником, загнавшим прекрасное создание в свои силки, которые она не в силах разорвать. Содрогнувшись от вожделения, мужчина накрыл своим телом ее хрупкую фигурку, припадая к гладкой коже, точно к живительному источнику. Его страстные ласки не были грубыми: как юноша, впервые познающий женское тело, боится неосторожным прикосновением причинить боль, так и не обладающий никаким опытом архидьякон медленно, ведомый лишь древним инстинктом и страстной любовью, раскрывал тайны юного девичьего тела. Он жадно вглядывался в любимое личико, озаренное красноватыми отблесками, ловя малейшие перемены в его выражении. Пытаясь прочитать, какие его касания вызывают в ней искру желания, Фролло подмечал, как чуть приоткрываются коралловые уста, как подрагивают смеженные веки, как непроизвольный вздох срывается с губ…
Афродизиак все же делал свое дело: плясунья чувствовала, что от горячих мужских прикосновений, бережных и одновременно наполненных неукротимой жаждой, желание просыпается и в ней. Раскрасневшаяся, она страшилась даже взглянуть на нависшего над ней Клода, боясь, как бы он не прочитал в ее глазах это невозможное, бесстыдное предательство собственного тела. Однако тому вовсе и не нужно было смотреть ей в глаза: он итак чувствовал, как вздрагивает, как тянется, против воли, женская суть навстречу мужскому естеству. Когда же его откровенные ласки сорвали с любимых губ слабый стон, сотрясаясь от нетерпения, священник припал к этим медовым устам и неспешно погрузился в открывшееся ему навстречу лоно. Почувствовав, что ее внутренние мышцы сжались, обнимая мужскую плоть, архидьякон невольно застонал и начал медленно двигаться, с восторгом замечая, как незаметно подстраивается под его ритм распростертая под ним плясунья.
- Ты совершенство, ты божество… - горячо шептал мужчина, покусывая мочку уха часто и глубоко задышавшей прелестницы. – Ты восхитительна!.. Как я люблю тебя, Эсмеральда! Все богатства мира, этого и загробного, не сравнятся с тем сокровищем, которым владею я… Я один…
Внезапно он ощутил, как гибкие ножки обвились вокруг талии, крепко прижимая его к себе; одна ручка легла на плечо, другая легонько опустилась на спину, чуть погладив влажную от выступившего пота кожу. Это вызвало в священнике такую бурю чувств, что он стиснул зубы и начал читать про себя молитвы: если и привычная зазубренная латынь не уймет этот пожар, он больше не сможет сдерживать себя. Днем Клод был полон решимости довести сегодня юную смуглянку до вершины наслаждения, разделив с ней любовный экстаз, однако на деле достичь этого было вовсе не просто. Он чувствовал, как нетерпеливы становятся ее движения, как сжимаются маленькие пальчики, оцарапывая кожу, и это туманило разум; даже молитвы не могли заглушить бушующий в нем океан страсти. Лишь неимоверным усилием воли мужчина смирял разрывавший его вулкан желания, мечтая только об одном: послать к чертям всякую сдержанность и со всей жестокостью своего неутолимого вожделения вонзаться в это соблазнительное тело. Пару минут спустя противиться этому зову стало невозможно: застонав, он отдался потоку необузданной жажды, утопив свою изящную партнершу в мягкой шерсти и буквально пригвождая к полу с каждым новым движением.
От этого несдержанного, животного натиска Эсмеральда вскоре вскрикнула: нараставшее в ней томительное напряжение взорвалось, наконец, вспышкой неизведанного прежде сладкого наслаждения. Неосознанно прижавшись к своему мучителю, она застонала от переполнявших новых ощущений, дрожь пробежала по вмиг ослабевшим ногам. Мышцы пылавшего лона судорожно сжались, еще крепче охватывая мужскую плоть… Фролло вторил ей низким, почти болезненным стоном, чувствуя, как горячая струя орошает глубины ее потаенного женского сада…
- Красавица, ты прекрасна! – прошептал Клод, падая рядом с девушкой и прижимая ее к себе. – Безумец, вчера я думал, что познал высшее наслаждение на земле… Но лишь когда ты ответила на мою страсть, я вкусил истинное счастье!.. Ты даже представить себе не можешь, дитя, как я люблю тебя. Я готов бросить все, что имею, к твоим ногам, за возможность еще раз услышать, как стон удовольствия срывается с этих манящих уст…
Запечатлев на сладких губах долгий поцелуй, архидьякон поднял на руки свое запретное хрупкое счастье и понес на второй этаж. Там он бережно уложил цыганку на кровать, заботливо подоткнув одеяло, и лег рядом, с умиротворенной улыбкой поглаживая черные пряди рассыпавшихся волос. Девушка смущенно отвернулась, не в силах понять, что же произошло: почему ее тело предало ее, почему отозвалось на этот первобытный зов спятившего от любви монаха?.. Эсмеральде было стыдно даже взглянуть на него: нельзя было отрицать, что она испытала сладкое, запретное удовольствие в объятиях человека, которого три недели назад готова была придушить собственными руками. Как такое возможно?.. Что же с ней происходит?.. Неужели она так порочна, что способна желать того, кого ненавидит? Ненавидит?..
