В тот же миг он порывисто вскочил и начал судорожно засовывать злополучные браслеты обратно в мешочек. Утерев слезы и отчаянно шмыгнув носом, Эсмеральда удивленно оглянулась. Поняв, что никакой провокацией здесь и не пахнет, и монах действительно поспешно одевался, желая как можно скорее избавиться от расстроивших возлюбленную вещиц, девушка спросила все еще подрагивающим от слез голосом:

- Так ты действительно не заставишь меня остаться здесь?..

- Только до рассвета, - выдохнул Клод, почувствовав перемену в ее настроении.– Потом ты вольна уйти, как я и обещал.

- Но эти… эти украшения – они ведь стоят целое состояние! Ты, правда, их выбросишь?..

- Они не стоят и одной твоей слезинки, красавица, - печально отозвался мужчина, нерешительно касаясь еще мокрой щечки.

- Это очень красивая работа. Но цыганке не к лицу носить такие дорогие браслеты.

- К лицу, если она прекрасна, как ты… Прошу, прими этот подарок. Только как мои искренние извинения и раскаяние.

- Но не думай, что я прощу тебя! – черные глаза гневно блеснули.

- Я и сам никогда не прощу себе, - покорно ответил священник, робко одевая, один за другим, все пять браслетов на протянутую тонкую ручку.

После, все еще взволнованный этой сценой, он вновь опустился на колени и начал покрывать поцелуями смуглые ладошки. Эсмеральда не отнимала рук, завороженная тусклым блеском великолепных украшений; не без удовольствия она подумала, как прекрасно будут они смотреться в лучах полуденного солнца, звеня на ее тонких запястьях во время танца.

- Ваша служанка приготовила на ужин тушеного кролика с овощами, - наконец, проговорила девушка.

- Ты уже ела? – архидьякон взглянул на нее с неприкрытым обожанием.

- Нет, - был короткий ответ.

Не произнеся более ни слова, мужчина подхватил изящно сложенную прелестницу на руки и спустился с ней в кухню. Усадив свою драгоценную ношу, он зажег свечи в закрепленных вдоль стен канделябрах и быстро накрыл на стол, только сейчас почувствовав, что ужасно голоден. Трапеза прошла в молчании: мужчина был погружен в свои невеселые мысли, понимая, что неизбежный рассвет неумолимо приближается, а его пленница не выражала желания завязывать диалог. Впрочем, Клод постарался изгнать из сердца мрачную тревогу, ведь у него впереди была целая ночь, которую он намеревался провести в объятиях самой желанной в мире женщины.

- Вина? – предложил он.

Гостья молча кивнула.

Поднявшись, архидьякон подошел к небольшой нише в самом дальнем углу кухни, извлек глиняный кувшин с вином. Наполнив два серебряных кубка, он незаметно добавил в каждый припасенную заранее смесь, спрятанную в пузырьках, имитирующих ладанки. Роясь сегодня в библиотеке, Фролло, к своей несказанной радости, обнаружил не только рецепт увеличения мужской силы; за ним следовала инструкция приготовления эликсира, пробуждающего женскую чувственность. По счастью, почти все необходимые компоненты нашлись в его алхимической лаборатории, что внушало некоторую надежду на успех.

Отпив из своего кубка и почти уже ощутив чудодейственную силу древнеримского средства, мужчина с нетерпением ждал, когда маленькая чаровница допьет свою порцию. Он не знал, каким именно образом проявится воздействие смеси, но верил, что она сработает непременно. Поэтому, едва Эсмеральда опустошила кубок, священник нетерпеливо поднялся и подал ей руку. Помедлив, та обреченно вложила свою горячую ладошку и покорно последовала в гостиную. Усадив девушку на софу, Клод принялся возиться с камином: очевидно, требовалось подождать, пока эликсир всосется в кровь и начнет действовать. А до этого не стоит пугать ее своей несдержанностью: достаточно с него на сегодня глупостей.

- Ты станцуешь для меня?.. – с надеждой спросил архидьякон, когда огонь в камине ярко разгорелся, и таинственные тени заплясали на стенах.

- У меня нет ни бубна, ни кастаньет – я не могу танцевать без музыки, - отвечала цыганка.

- Тогда, может, ты что-нибудь споешь? О, Эсмеральда, своим чистым, звонким голосом ты пристыдишь и выводящего тонкие трели соловья!

- Я уже и не помню, когда в последний раз пела – сейчас скорее даже ворона пристыдит меня, - вновь возразила девушка.

- В таком случае, расскажи мне о своем детстве, - присев рядом с моментально насторожившейся красавицей, попросил Фролло, захватывая в нежный плен горячих рук маленькую ладошку и осторожно поглаживая ее. – Кто твои родители?

========== XI ==========

- Я никогда не знала их, - помолчав, тихо начала она свой рассказ. – Все мои детские воспоминания связаны со Двором Чудес. Девочкой, меня взяли на воспитание цыганки, нашедшие там приют: почти весь их табор перебили в какой-то стычке с солдатами, и они осели в Париже. Женщины мало говорили о своей прежней жизни, а меня тогда это не интересовало, поэтому я могу судить о тех печальных событиях лишь по обрывкам фраз… Их было трое, но одну, Гили, я долгое время считала матерью. Позже я узнала, что в той бойне она потеряла ребенка, девочку, совсем кроху. И вся та любовь, что предназначалась ей, была подарена мне. Цыганки жили тем, что выступали на улицах: развлекали народ песнями и плясками, гадали, продавали любовные зелья…

Плясунья негромко охнула, когда священник рывком притянул ее к себе, прижимая к груди смуглые плечики и спинку.

- Продолжай, - шепнул он, мягко отводя в сторону копну черных волос и чуть задев губами изгиб лебединой шеи. – Я только хочу доставить тебе удовольствие, не бойся. Доверься мне…

- Гили… и другие цыганки учили меня всему, что знали сами, - невольная дрожь приятными мурашками растеклась по спине, когда мужские пальцы с невыразимым трепетом, едва касаясь, провели дугу по ключицам, замерли на плечике и поднялись к маленькому ушку. – Я научилась читать линии руки, выучила цыганские танцы, начала петь. Я была счастлива, когда мне подарили мой первый бубен и позволили принять участие в выступлении… До сих пор помню, какой восторг вызвали во мне жидкие аплодисменты кучки зевак. Я решила непременно стать лучшей уличной танцовщицей, какую когда-либо видели парижане!

- И тебе удалось, - Клод страстно припал губами к обнаженному плечу; руки его спустились к груди прерывисто вздохнувшей девушки.

- Когда мне исполнилось двенадцать, моя приемная мать заболела оспой; вскоре она умерла. Несколько месяцев я не могла оправиться от потери… По счастью, всем известный король воров и нищих, Клопен Труйльфу, заметивший мои первые скромные успехи, не позволил пропасть в это горестное время. Он взял меня под свою защиту, опекал и дал время оплакать мою несчастную матушку.

- Он берег тебя для себя? – ревниво спросил архидьякон, незаметным движением спуская с плеч порядком уже измятое платье.

- Нет, что вы! – возразила цыганка, смущаясь, однако не предпринимая попыток противостоять этому нежному натиску – она начинала привыкать к постыдным, но приятным ласкам, которыми одаривал ее влюбленный. – Он был мне старшим братом, если хотите, другом, наставником. Видя, как из девочки я превращаюсь в девушку, Клопен запретил кому-либо из обитателей Двора Чудес прикасаться ко мне под страхом смерти. Если бы не он, не знаю, что бы со мной сейчас было… С приходом весны, с пробуждением природы радость постучалась и в мое сердце: молодость быстро забывает и торопится жить с ненасытной жадностью… Я вернулась на улицы Парижа, выступая теперь уже в одиночестве. Но вскоре у меня появилась подружка: Джали оказалась до того умна, что за следующую зиму, когда выступать подолгу было холодно, я обучила ее нескольким трюкам, которые позже были по достоинству оценены зрителями. Собственно, здесь и закончилось мое детство: с этого времени мне самой приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба. Впрочем, жаловаться не на что: парижанам полюбилась юная цыганка с белой козочкой,они всегда щедро одаряли меня своим вниманием и, гораздо менее щедро, – скромными пожертвованиями. Со временем я заметила, что на Соборной площади, где нередко проезжают знатные господа, плата за мои выступления бывает куда более богатой, нежели в других местах. Вот почему я возвращалась туда снова и снова, несмотря на ваши запреты… Вовсе не из желания досадить и, конечно, не чтобы приворожить, как вы думаете – зачем, когда ваша страсть принесла мне одно только горе?..