========== Prologue ==========

Эсмеральда не знала, сколько времени прошло после вынесения приговора: в тюремной камере не было окон. Мрак, будто живое существо, зарождаясь в углах этого каменного мешка, пропахшего сыростью и болью, расползался по всей конуре могильной стужей. Порой казалось, что она здесь уже целую вечность; что ее прежняя жизнь, ее пляски и песни, вольный воздух, ее Солнце – все это было только сном, а реальны лишь пронизывающий холод и непреходящий голод. Боль в ноге понемногу отступала, давая знать о себе резким уколом лишь при неосторожном движении.

На самом деле, прошло всего три дня и четыре ночи с момента заточения несчастной цыганки. Однако для архидьякона они также показались вечностью – вечностью, проведенной в адской бездне бесконечного отчаяния, сладкого предвкушения и неистового огня болезненной страсти.

«Бедная, бедная мушка, - словно в бреду бормотал он по временам, буравя невидящим взглядом стену своей кельи. – Ты уже чувствуешь, как плотно липкая нить опутала твои прелестные, тонкие ножки… Понимаешь, что прозрачным крылышкам не разорвать расставленную не знающим жалости охотником сеть. Но ведь это лишь полбеды. Сломленная, ты пока не ведаешь, что беспощадный хозяин прочно сковавшей тебя паутины скоро придет за своей наградой… О, как будешь ты биться, трепетать, встретив его горящий взор, увидев пугающий его самого взгляд! Но поздно. Рок! Таков наш рок. Тебе уже не спрятаться от меня, как и мне никогда не убежать от тебя. Проклятие мое!.. Любовь моя».

========== I ==========

…Легкий скрип поднимающейся тяжелой крышки люка вывел девушку из спасительного забытья. Яркий свет спускавшегося факела заставил прикрыть веки. Из-под опущенных ресниц, замерев без движения, цыганка настороженно наблюдала за приближающимися фигурами. Фигурами, ибо за первой последовали еще две: в руках второго был толстый скрученный тюфяк, последний шел с факелом в одной руке и явно тяжелой корзиной в другой.

Первый человек, лицо которого было скрыто низко надвинутым капюшоном, прикрепив полыхающий факел к стене, повелительным жестом указал в угол тесной камеры. Упал на пол тяжелый тюфяк; корзину поставили рядом.

- Оставьте нас, - коротко приказал предводитель этой мрачной процессии. – Нужно попытаться вернуть к свету эту заблудшую душу до того, как она встретится с Господом нашим Иисусом.

Почтительно кивнув, оба прислужника удалились. Эсмеральда украдкой пыталась разглядеть своего нежданного посетителя в свете двух факелов, но черный плащ и широкий капюшон не позволяли ей этого сделать. Голос, однако, показался смутно знакомым. Точно заплутавший в бесконечном ночном кошмаре сновидец, девушка пыталась пробиться сквозь завесу затуманенного разума и нащупать хрупкое воспоминание; однако мутные образы прошлого точно подернулись дымкой в ее измученном сознании.

- Осужденным в ночь перед казнью дозволено вкусить в последний раз радостей плоти, - безучастно произнесла неподвижная тень. – Тебя ждет прекрасный ужин вместо черствой корки хлеба и мягкий тюфяк вместо промокшей соломы.

- Мне так холодно… - прошептала узница, зябко обнимая продрогшие ноги, бессознательно пытаясь сжаться в комок, который могла бы согреть тюремная рубаха из грубой ткани. Вдруг смысл сказанного дошел до нее: - Так это будет завтра!..

- Завтра, - эхом откликнулся священник.

Легкий вздох сорвался с уст несчастной; она еще теснее прижала к груди колени и безучастно отвернулась, точно веревка уже обвила ее нежную шейку.

- Бедное дитя!.. – прошептал святой отец, и в голосе его легко было различить неподдельную муку. – Рок… Поешь же. После мы поговорим.

Он вдруг сделал шаг в сторону расстеленного тюфяка, приоткрыл корзину и быстро начал извлекать снедь: мягкий белый хлеб, котелочек с горячей похлебкой, кусок сыра, пару яблок, даже кувшин с разбавленным вином. Потом поднял расстеленное поверх тюфяка одеяло и осторожно укутал дрожащие плечики юной пленницы. Что-то неуловимо знакомое почудилось Эсмеральде в его резких движениях, но память по-прежнему изменяла измученной жертве. Она лишь плотнее закуталась в накинутое покрывало, тяжесть которого сейчас казалась спасительным убежищем от всех ее бед.

- Ну же, ешь! – настаивал ее визитер.

Он открыл котел с похлебкой, и аромат свежесваренной пищи наполнил камеру. Юное тело, в котором обитала душа, полная радости и свободы до того злополучного свидания с ее возлюбленным Солнцем, начинало брать свое. Оно хотело жить. Голод, притупленный холодом и затопившим разум туманом, властно заявил о себе. Испуганно зыркнув на сделавшего шаг к стене человека в плаще, девушка поднялась со своего соломенного ложа и, прихрамывая, подошла к корзинке со снедью. Удобно устроившись на тюфяке, она с жадностью набросилась на еду, с наслаждением ощущая, как отступает холод.

Когда с ужином было покончено, священник, стоявший до этого неподвижно, сделал шаг навстречу узнице. Эсмеральда инстинктивно вжалась в стену, со страхом взирая на эту странную мрачную фигуру. И тут, глядя снизу вверх, в неровном свете факела она сумела, наконец, разглядеть его лицо. Ледяное стекло, покрывавшее воспоминания, мгновенно лопнуло: ясные образы стремительно вырвались из-под толстого купола и затопили завопивший от ужаса разум.

- Вы!.. Это вы руководили допросом! И прежде преследовали меня… Прогоняли с Соборной площади. Вы убили Феба!..

- К сожалению, нет, - скрипнул зубами Клод Фролло. – Но с радостью сделал бы вторую попытку, и уж в этот раз, красавица, поверь мне, не промахнулся бы.

- Так он жив?! – глаза девушки заблестели. – Феб жив!.. Он придет за мной, я знаю! Уходите прочь!.. Зачем вы здесь, что вам нужно от меня? За что вы преследуете, за что так ненавидите?.. Что я вам сделала?!

- Что ты сделала?! – властный голос архидьякона возвысился, так что бедная Эсмеральда в ужасе прижала к ушам ледяные ладошки; однако его слова продолжали набатом греметь в девичьей головке. - До встречи с тобой я был счастливым человеком!.. Я успешно противостоял дьявольским искушениям, усмирив свою плоть еще в ранней юности. И в кого превратила меня ты?! Священник, я отрекся от Бога, покорный твоей песне; ученый, я забросил всякую науку, завлеченный твоим танцем!.. О да, девушка, я ненавижу тебя! Ненавижу, потому что люблю!..

Сбросив капюшон, он вперил горящий взор в сжавшуюся в комок, хрупкую фигурку.

- Всему Парижу известно, что вы ненавидите женщин, - тихо прошептала пленница, так что Клод едва сумел разобрать слова. – Я ведь простая цыганка… А вы служитель Собора Богоматери. Как же вы можете любить меня?.. Любить так жестоко…

- Если бы я знал, о, если бы имел власть побороть эту губительную страсть!.. – святой отец сокрушенно всхлипнул, судорожно стискивая подол сутаны. – Слушай же, слушай! Это случилось почти год назад, солнечным летним утром. Запершись в своей келье я, как обычно, был погружен в молитву, как вдруг услышал доносившийся в площади стук бубна и гомон толпы. Раздраженный, я распахнул окно, желая видеть причину, отвлекшую меня от общения с Богом. И в тот миг, затмевая солнечный свет, в мою жизнь ворвалась ты! Пригвожденный к полу, застыл я, точно соляной столп, не в силах оторвать взора от твоего завораживающего танца, маленькая чаровница!.. С трудом заставив себя отвернуться, томимый непонятным волнением, встревоженный и до крайности раздраженный, упал я на колени и вернулся к прерванной молитве. Несчастный!.. Мог ли я тогда знать, что пытка моя только начинается?.. Да, тебе недостаточно оказалось смутить мой разум своими языческими танцами: ты начала петь, маленькая дьяволица. Что мог я противопоставить этому чарующему, чистому, звонкому голосу, наполненному свободой и радостью?.. Как мог я, кто отдал свою юность аскезе и науке, кто всегда считал себя выше прочих, выше всех земных страстей,укрыться от этого гимна жизни?Слова всех молитв разом вылетели из моей звенящей головы. Опьяненный, тяжело поднялся я с пола и с жадностью припал к окну, не в силах уже оторваться до того самого момента, пока, закончив выступление, не скрылась ты за углом собора. Впрочем, нет, и тогда я не смог оставить тебя: всю следующую ночь я не спал, лишь изредка проваливался в тяжелое забытье. Передо мной мелькали твое смеющееся лицо, смуглые руки, изящно вертящие бубен на кончиках пальцев, то и дело выглядывающие из-под юбки обнаженные икры… Я задыхался, я бредил, я почти умирал!..