— На смерть, это похоже на смерть! — воскликнула Джеки, сама не своя от отчаяния и обиды. — Что ты со мной сделал?!
Том выпрямился. Он еще никогда не был так хорош, как сейчас. Его темные глаза буквально светились. Он встал во весь рост — безупречный, изысканный, самое красивое человеческое существо, которое она когда-либо видела.
…аромат гиацинтов, теплого мускуса и кедровой древесины… теплое тело, прижимающееся к ней, дарующее несказанное наслаждение…
— Моя Синистра, — мягко сказал он — больше не милый мальчик Том, а Лорд Волдеморт, темный, опасный, немыслимо могущественный и притягивающий. Еще чуть-чуть — и в этом голосе появилась бы нежность. — Другого выхода у меня не было.
— Что? Что значит — другого выхода… Что происходит?
Том слегка улыбнулся и спрятал руки в карманы брюк. Где-то глубоко в груди у Джеки защемило от его красоты, от безысходной любви и от страха.
— Ты ведь не думаешь, моя Синистра, что я ни о чем не догадывался? Я всегда это умел — понимать, когда мне лгут, когда от меня что-то утаивают, когда что-то недоговаривают. Это называется легилеменция. Мне даже не нужно было учиться — я умел это делать от рождения.
О да, при первой же нашей встрече ты умело закрылась — и это меня только раззадорило. Как же так, подумал я, как так эта девчонка умеет противостоять мне, самому Лорду Волдеморту? Уже тогда я понял, что ты — не та, кем кажешься.
Ты оказалась крепким орешком, моя Синистра, но тем дороже мне моя победа. В те мгновения, когда ты забывала о всякой власти над собой, мне удавалось проникнуть в твои мысли, и чем сильнее ты любила меня, тем яснее они становились.
Я был поражен — ты была такой невинной, такой… честной, и настоящие тайны начались только тогда, когда ты начала сомневаться. О нет, как же так, только не Том, он ведь никому не причинит зла!
Джеки всю трясло. Она подтянула колени к груди, как будто пытаясь отгородиться, заслониться от всего, что он сейчас говорил. Его голодные, жадные глаза блестели откровенно красными огоньками.
— Когда я догадался, что ты начала обманывать саму себя, чтобы только не признать правду, я понял, что ты принадлежишь мне. Это просто, Синистра, это очень просто — принять себя такой, какая ты есть. Тебя привлекает темная сторона — не меньше, пожалуй, чем меня. Тебя манит сила, и ради этого ты готова закрывать глаза на все те чудовищные поступки, которые я совершил.
О да, я убил собственного отца, подменив воспоминания брата своей матери, чтобы его упекли в Азкабан — до конца жизни. О да, я заставил безмозглую старую Хоки подсыпать яд в стакан твоей бедной доверчивой тети. Я убил того маггла на твоих глазах, но ты не сбежала, не попыталась предать меня в руки правосудия. Это и есть то чудо, та сила, которую я ищу.
Твоя любовь, которую ничто не в силах пошатнуть, — именно это мне и нужно. Но под конец твои сомнения стали слишком сильными и глубокими. И когда я понял, что ты равно готова и остаться со мной и бежать, у меня не больше не было выбора. Ты помнишь, Синистра, как ты схватила свою волшебную палочку и попыталась сбежать? Нет, наверное, не помнишь. Ты была слаба, твой разум помутился. Но в твоих глазах была такая решимость…
— Что ты сделал? — спросила Джеки шепотом — на большее не хватило голоса. Том усмехнулся.
— Ничего особенного, — ответил он небрежно, как будто его спросили о погоде.
— Собственно, я всего только сделал так, чтобы ты больше никогда не помышляла со мной расстаться.
Джеки зажмурилась, пока его слова снова и снова звучали в ее ушах. Ее тело снова покрылось колючими мурашками, и она в страхе открыла глаза и уставилась на свои руки. Рисунок змеиной чешуи проявился явственнее на этот раз. Она попыталась соскрести его ногтями, но не преуспела. В панике, пытаясь содрать с себя собственную кожу, Джеки услыхала мягкий и спокойный голос Тома.
— Это напрасный труд, моя Синистра. Ты ничего не можешь сделать. Нет никаких контр-заклятий. Чары Маледиктуса необоримы.
— Мале… — прошептала Джеки, но окончание слова растаяло на ее губах. Том снова улыбнулся — или ей показалось, потому что перед глазами поплыли круги. В этот раз ее тело как будто утратило костный остов. Руки приклеились к бокам, ноги превратились в длинный гибкий хвост. Сквозь двоящиеся очертания собственного тела перед глазами она увидела, как поверх чешуек приступает черный узор, как будто наброшенная сеть.
— Что со мной?.. Что это?..
Она точно знала, что Том прекрасно ее понимает, но он только молча следил за тем, как ее тело трансформируется — в этот раз гораздо сильнее, чем в прошлый. Джеки со свистом втянула воздух ртом, и мучительные ощущения внезапно стали ослабевать.
Тьма накрыла ее измученный разум и тело. И Джеки не сопротивлялась.
***
Когда она снова пришла в себя, Том как будто держал верхнюю часть ее тела на руках, сидя на краю ее постели. Его удивительно горячая рука нежно поглаживала ее шею и начало груди. Ощущение было необыкновенно приятное, настолько, что Джеки захотелось застонать. Но вместо стона с губ сорвалось тонкое, тихое, шелковистое шипение.
— Моя Синистра, — сказал Том, склоняясь над нею. — Ну разве я мог тебя отпустить? Разве я мог позволить тебе уйти?
В глазах у Джеки все расплывалось, она видела Тома как будто сквозь стекло, которое то затягивалось туманом, то снова прояснялось. Сердце то прыгало в груди, то почти совсем останавливалось. Попеременные волны жара и холода захлестывали ее тело, заставляя то дрожать, то замирать.
— Скоро пройдет, моя дорогая, — ласково шептал Том, поглаживая ее, целуя в лоб, щеки и губы. — Потерпи еще совсем немного, моя Синистра… Ты будешь моей самой прекрасной, самой незаменимой драгоценностью. Ты будешь последней хранительницей моего бессмертия. Ты — и твоя бесконечная, бескрайняя любовь.
Джеки всю затрясло с такой силой, что Тому пришлось прижать ее к себе обеими руками. Слегка покачиваясь вперед и назад, он переждал, пока судорога отпустит и снова поцеловал ее в сухие губы, которые стали вдруг странно твердыми.
— Ты — первое живое существо, которое меня полюбило, — прошептал Том, прижимаясь щекой к ее похолодевшему лицу. — Отец никогда не хотел и знать обо мне. Мать умерла, покинув меня одного. Я никогда и никому не был нужен, как никогда и никто не был нужен мне самому. Но потом появилась ты — и ты полюбила меня по-настоящему. Не так, как старуха Хепзиба, не так, как все эти старые ведьмы, у которых я выведал немало тайн. Не так, как те, которые называли себя моими последователями. Нет, я сразу это понял. Ты — избранная, Синистра, и я уже не могу с тобой расстаться.
Джеки почувствовала, как защипало в глазах, как перехватило горло. И это — ее Том? Такой холодный, отстраненный — и вдруг разговаривает с ней о любви, о чувствах и своем беспредельном одиночестве, и боль поднялась в ее груди. Странное дело — от этой боли она как будто на миг вернулась в свое прежнее тело — Джеки Мэйфейр снова была сама собой. Она с усилием подняла налитые свинцом руки — ни следа странной чешуи! — и обвила его шею.
— Я люблю тебя, — прошептала она, как будто начисто забыла змеиный язык. — Люблю тебя больше жизни, больше всего на свете.
Том уставился на нее, как будто не мог поверить, что она умеет говорить как человек. Наверное, ему казалось невозможным, что проклятие Маледиктус сдалось перед ее неудержимым желанием признаться ему в любви. Джеки почти силой пригнула его голову к себе и прижалась губами к его губам — сама, в последний раз.
Она чувствовала, что умирает. Что бы он с ней ни сделал, ей этого не пережить. Все ее тело терзала жуткая боль, от которой не было спасения. Она, не мигая, смотрела на Тома, стараясь запомнить его лицо, этот необыкновенный взгляд темных глаз, изгиб губ, длинные ресницы, и то, как завиток волос спадал на его лоб.
***
Длинные белые пальцы Тома легко, едва касаясь, прошлись по узорчатой чешуе. Небывалое чувство — грусть, нежность, и еще что-то теплое, удивительное, как мимолетная радость от давно желанного и наконец выигранного приза затрепетало в груди.
