Джеки закрыла глаза и мгновенно провалилась в видение, грянувшее как гром с ясного неба.
Она как будто лежала в тесном темном ящике, и сквозь стенки доносился приглушенный, размытый гул голосов. Потом ящик вдруг сдвинулся с места и куда-то поплыл, но не ровно, а подпрыгивая, будто его несли в руках. Джеки попыталась пошевелиться, но не смогла. Она не чувствовала ни своих ног, ни рук — только сплошное тело, неподъемное, гладкое, безликое.
Гул голосов стал ближе. Ей показалось, что она слышит голос тети Хепзибы, а потом голос Тома. Он отвечал редко, тихо и очень спокойно, но тетя каждый раз разражалась маленьким девическим смешком.
— Мой дорогой Том, знаете ли вы, что это такое? Коснитесь ее, возьмите ее, — страстно прошептала тетя, вкладывая в простые слова миллион непристойных смыслов. — Рассмотрите ее хорошенько!
— Это барсук, — тихо сказал Том.
— Мой милый мальчик, совершенно верно! Эта чаша принадлежала когда-то Хельге Хаффлпафф, с которой я в родстве — неужели я никогда не упоминала об этой преинтереснейшей связи?..
Джеки насторожилась. Чаша Хельги Хаффлпафф, и тетя показывает ее Тому. Та самая чаша, которая пропала… или была украдена после смерти тети… или послужила причиной смерти тети Хепзибы!
И тут ящик, в котором она лежала, открылся. Яркий дневной свет, удушливый запах пудры и духов, аромат свежих роз, кремовый потолок такой знакомой комнаты — и два лица, склоненные над нею. Лицо Тома и нарумяненное, обрамленное пышными рыжими кудрями лицо тети Хепзибы, которая еще чуть-чуть и прижмется щекой к бледной, чуть впалой щеке своего гостя.
— Посмотрите поближе, мой драгоценный, — шепнула тетя, жадно пожирая глазами его красивое лицо и едва сдерживаясь, чтобы не впиться губами в его щеку, но Том и так не отрывал завороженного взгляда от Джеки, и его глаза превратились в две бездонные черные ямы.
Он протянул руку, показавшуюся Джеки нечеловечески огромной, что-то звякнуло, а потом Джеки почувствовала, что ее тянут вверх и отрывают от поверхности, на которой она лежала.
— Знак Слизерина, — тихо сказал Том, и знакомые алые огни загорелись в его глазах. Он смотрел на нее с невиданной жадностью, алчно, зачарованно, и Джеки поняла, что она — это медальон, украшенный выложенной изумрудами буквой S. Ничего из сокровищ тети Хепзибы он не хотел так сильно, как этот медальон.
— Берк купил его у какой-то нищей девчонки на сносях, — с тем же страстным придыханием сказала тетя Хепзиба. Она явно была не в себе в присутствии Тома, еще немного — и перестанет владеть своими чувствами. — Сколько он ей дал, я не знаю, может быть, каких-то несчастных десять галлеонов или, по счастью, пятнадцать… скорее всего, она просто его где-то украла, не понимая его истинной ценности…
Челюсти Тома сжались так, что губы побелели. Он все еще разглядывал медальон с непроницаемым лицом, но она знала, она чувствовала, какой пожар бушует в его груди.
— Том, мой мальчик, с вами все в порядке?.. — послышался голос тети Хепзибы, Джеки тихонько покачнулась и обернулась в его руке, его лицо уплыло куда-то назад, а потом растаяло в темноте.
Джеки снова оказалась в закрытой коробке, и гула голосов уже не было. Тонкий, слегка дрожащий голосок домашнего эльфа промолвил защитные заклинания, и что-то с грохотом пронеслось мимо — как будто кто-то вытащил соседнюю коробку из шкафа.
Кто-то возился рядом, шуршал, искал в соседних шкафах. А потом раздался шум, грохот, чей-то гневный вопль, быстрый топот удаляющихся шагов. Медальон остался лежать в своей коробке, и Джеки очнулась так, как будто ее толкнули в спину.
Вся в поту, задыхаясь, она проснулась в той же постели, сжимая в кулаке медальон. Том видел его у тети. И чашу видел. И возжелал этот медальон больше других сокровищ.
Ветка за окном стучала в стекло все чаще. Ветер усиливался.
Медальон Слизерина, который Берк купил у какой-то нищей девчушки. У какой-то нищей девчушки на сносях. «У Меропы Гонт,» — сказал какой-то резкий, неумолимый голос в голове Джеки. Все начало вставать на места. Вот что за цепочка была на шее Меропы, когда отец пытался кому-то доказать, что за ним стоят поколения чистейшей крови. Старик Гонт считал себя наследником старейших прославленных магических родов и кичился этим, как будто это было его собственное достижение. А потом Меропа осталась одна в чуждом, огромном, равнодушном Лондоне — одинокая, никому не нужная, беременная. И нищая. И ей пришлось продать медальон Берку за какие-то жалкие гроши…
Джеки почувствовала, как на глазах вскипают горячие слезы. Бедняжка Меропа. Что же с ней случилось дальше? Как она жила дальше, как родила своего злосчастного ребенка? Как пережила потерю единственного человека, которого любила?
Старинный медальон, пропитанный магической силой, сохранил в себе воспоминания. Целую жизнь. А Джеки оказалась рядом и, наверное, впервые после Меропы надела его и носила, не снимая.
И не показывая никому, даже Тому. Даже Тому, который уже его видел и воспылал к нему вожделением превыше плотского.
Криспин что-то заподозрил. Неужели он подумал, что Том убил мадам Смит? Но ради чего? Он сам сказал, что для того, чтобы обвинять или хотя бы подозревать человека в убийстве, нужны серьезные доказательства… или, в крайнем случае, мотив. Мотив? Перед глазами Джеки встал жадный, полный голода и тоски взгляд Тома, обращенный на медальон, который тихо покачивался в его руке. Неужели Криспин думает, что Том способен на такое ради побрякушки? Ради куска холодного металла, пусть даже и начиненного древними магическими силами?
Защитные заклинания снимала Хоки, это был ее голос. Но тот голос, который позже издал вопль ярости и гнева, был совсем другим. Он был похож на злобный голос Морфина, на яростные крики старого Гонта, и Джеки на миг задумалась, а не они ли это пришли к тете Хепзибе, чтобы вернуть то, что им принадлежало по праву? Как жаль, что нельзя поговорить с Криспином и рассказать ему о семействе, с которым она познакомилась благодаря странным, загадочным видениям.
Джеки передернуло от воспоминания о семье Гонтов, от того, какими знакомыми — чуть ли не близкими — они казались ей после всех ее загадочных снов, после случившегося в их старой лачуге, и после того, что она узнала о своей семье от Криспина. Неужели ее родители в самом деле были родными братом и сестрой? Неужели такое могло случиться? Что не так со всеми этими чистокровными родами, которые готовы пойти даже на такой ужас ради сохранения своей фамильной гордости?
Том пошевелился за ее спиной.
Только вчера он сказал: «Твоя кровь чиста, как ничья другая.» А что он скажет, когда узнает, что она рождена, возможно, в результате такого преступного кровосмешения? Что он подумает? Каким чудовищем он ее сочтет?
После всего случившегося она сама себе казалась чудовищем. Бросить приемных родителей, не сказав ни слова, сбежать с человеком, который… который даже ни разу до сих пор ей не сказал, что хотя бы любит ее! А потом Джеки вспомнила, как готова была сразить заклятием Криспина, чтобы тот дал ей уйти, как выставила преграду, чтобы помешать Криспину сделать то, зачем он пришел, и как готова была в случае надобности отбивать, отражать, и насылать проклятия…
Гром ударил за окном, и звук как будто многократно отразился от невидимых стен. Джеки смутно подумала, что вокруг должны быть горы — так звучал гром в ее школе, притаившейся далеко-далеко, между горных вершин.
Вчера они трансгрессировали сюда под покровом темноты, надеясь, что министерские их не найдут и не догонят. Пришлось бежать по каменистой пустоши под проливным дождем с мокрым снегом до деревни, которая казалась призрачным скоплением крошечных огоньков.
Им повезло, что при местной забегаловке нашлась комната, где можно было остановиться.
Джеки промерзла до костей, и мысль о том, чтобы снова выйти на холод, под дождь и снег, была невыносимой. В тепле она почувствовала такую усталость, что ей едва достало сил раздеться и упасть в постель. Последним, что она увидела, было лицо Тома. Он как будто не нуждался ни в сне, ни в пище. Вместо того, чтобы тоже ложиться в постель, он склонился над своим саквояжем, из которого струился еле различимый свет. Лицо его было сосредоточенным и суровым. Что-то округлое, тускло-золотое покоилось в его ладонях, и он долго, долго смотрел на этот неяркий, мягкий отблеск, и Джеки долго, долго смотрела на него из-под полуприкрытых век, любовалась его красотой и чувствовала, что за этот немыслимо долгий день стала настолько далека от него, насколько не была даже тогда, когда они не были знакомы.
