Гот теперь, когда они уселись в два рядом стоявших кресла, смог получше разглядеть её лицо. То, что ранее необъяснимым волнением ёкало в сердце не знавшего покоя воина, вдруг реализовалось в образе Тиклепии. Мимолётное сходство с чертами любимой женщины при привыкании к движениям плеч, скул, губ, глаз римлянки усилилось многократно: Тиклепия была похожа на женщину Верженя!.. Уложенные волосы точно повторяли линию самого прекрасного на свете затылочка. Нос, взгляд, бороздки на щеках — пусть меньшей глубины, чем у далёкой славянки, — даже ширина лица были пленительно близки к его идеалу.

— Никогда не встречалась с таким поведением мужчин!

— Я был вчера слишком расстроен, а до того два дня на марше почти не спал.

Тиклепия заинтересовалась его оправданиями. Муж её служил при воинских подразделениях, но военным не был. Богатство и относительный авторитет в своём узком кругу — вот все его достоинства... А Тиклепия страстно любила военных, в особенности — командиров! Люди сильные и грубые заводили её, подвигали пускаться во все тяжкие. Ведь в Риме, кроме как у весталок, благочестие считалось признаком отвратительного тона. Те же философы, коих было превеликое множество, ратуя за утончённость и заоблачную духовность, почти не касались ни священных уз брака, ни чистоты отношений между полами. И никто в Риме не страдал от того. Что же до ревности супругов или любовников... Духовной ценности в себе она всё равно не несёт!

Тиклепия и муж её, прекрасно зная о похождениях друг друга, относились к этим «приключениям» спокойно, иногда выражая неудовольствие лишь выбором постельных клиентов. Признаться, при незыблемости их брака отношения между ними не простирались дальше прохладного общежития — по привычке и обыкновению римских нравов.

— А я уж подумала, что мы не хороши для доблестного командора, или одна из нас не достойна отзвука его души! — после паузы, вызванной разглядыванием чудного человека, льющимся голоском произнесла Тиклепия.

— Что же муж твой? Наверное, злится, что ты меня сюда увела?

— Ой, да мы безгрешны и безрадостны — как голубки перед скучной зимой! — испытывала Карла римлянка.

— Надеюсь, мы не всегда будем столь робки, как те птицы?

Перед глазами Карла навязчиво стоял драгоценный образ. Ему в тот миг ничего не стоило, мысленно отметя все различия, провести рукой по близким локонам, по желанным грудям, слушая прерывистое дыхание.

— Ты немного успокоился, мой воин? — проговорила Тиклепия тоном умудрённой жизнью матроны и взяла Карла за руку. Его пальцы обхватили женское запястье.

— Когда я смогу овладеть тобой? — наклонился он к ней.

— Какой ты жаркий! — жеманно дёрнула она плечиком. — Надо лишь придумать для моего доброго пёсика, где я должна срочно присутствовать, а дальше... У меня есть прекрасное гнёздышко, в коем мы с упоением насладимся друг другом! — пролепетала плутовка Тиклепия.

Предложение выглядело довольно смелым. Во всяком случае, в глазах Карла... Он вновь вспомнил лес, строившихся для осмотра рабов и её, выходившую с Верженем из домика. Глядя в глаза Тиклепии, отчётливо видел, как ангел его злился тогда, и все, кто был рядом, смолкали.

Карл снова внезапно остыл, и Тиклепия взволновалась:

— Ты не хочешь меня и сегодня?

— Внутри меня есть кто-то, занимающий меня всегда.

— Нет же! Такого не бывает! — Тиклепия, поёрзав и дёрнув уголками губ, поймала себя на мысли, что начинает привыкать к этому новенькому. Она достала маленькое зеркальце и, усевшись Карлу на колени, предложила ему посмотреть на своё отражение: — Гляди же, никого кроме тебя нет. Кроме тебя и меня!

Руки её были смелы, шёпот сладок, а лицо её так напоминало другое — самое любимое...

— Я не могу... Я слышу голоса там, внизу, — признался смятенный Карл.

— Хорошо, мы никуда не пойдём, никому и ничего не станем лгать, — прижалась губами к его щеке Тиклепия.

В комнату вошла служанка. Стрельнув глазками, прошла к столику, поставила принесённые фрукты. Служанка была молода, застенчива и изящна — так выглядят неискушённые девочки. Когда эстамп с яствами чуть слышно стукнулся о подставку, ягодицы её красиво выступили под лёгкой туникой. Тиклепия в этот миг вновь дала волю рукам, и воспламенившийся Карл с нетерпением ждал, когда служанка удалится. Мгновение спустя Карл бросился к двери, задвинул щеколду и, налетев на красавицу, потащил её в ложе. Скользкие подушки то и дело норовили выскочить из-под тел, терпко пахло сладким винным сиропом...

Каждый смертный бытием своим научен каким-то навыкам, привычен к неким обязанностям. Неумелый в молодости, к концу пути он набирается разнообразного опыта, и ситуаций, в которых он мог бы растеряться, становится так мало, что энергия души больше не находит причин к возгоранию.

Укрытое тучами небо лишь от тех таит свою суть, кто низположен: оно неощутимо для них — незначительных и бессильных. На самом деле небо остаётся самим собой всегда. Оно, в сущности, не искажается, и не уменьшается, и даже не темнеет. Просто не радует малых и грешных, кои за тучами в сей миг ему не видны.

Тучи небес — разочарование тварей земных. Хмурые высоты так похожи на всё познавшего человека! И не вина его, что исполнен забот, и уже не чист, и не высок. Только молодость — ветерок, который, резвясь, способен развеять тусклую луду, а если напорист — размечет и бренный плед небес, открывая синь и солнца ласковый цветок...

Тиклепия и Карл неспешно спустились вниз. Возле кудрявого деревца в горшке готы обступили серьёзно пораненного бойца. Хозяин дома пребывал в твёрдой уверенности, что постылые гости теперь немедленно уберутся.

Тиклепия совершенно не знала, куда себя деть. Мучаясь странным ощущением не до конца выполненного долга, она подошла к одному из слуг и приказала принести ей кубок вина.

Карл спросил у товарища, сможет ли он добраться до сенаторского дома. Получив положительный ответ, объявил воинам, угощавшимся в изобилии принесёнными фруктами, что завтра же намерен уйти из Рима.

Подошла Тиклепия, предложила Карлу вино из своего кубка. Он отказался, посмотрел на супруга своей любовницы. Римлянка постояла возле него, уселась возле оконца на диванчик, выглянула в приоткрытую фрамугу, подставив сквозняку разгорячённое личико. Потом вновь подступила к Карлу, запросто просила командира увести своих людей — де, малые её детишки очень боятся страшных дядек.

Гот, не дожидаясь никого, вышел на крыльцо, погруженный в раздумья. Отчего же всё происходит как-то безрадостно, не так?.. Любой другой на его месте не стал бы торопиться покинуть любовные покои, возможно, важничал бы перед окружением, изничтожал бы презрительным взором оставленного не у дел муженька. Мог бы даже показать всем, что сей дом суть в его власти, что хорошо ему было с чужой женой...

Но Карл всего этого не умел. Ему показалось вдруг, что невидимая щербина вдоль могучего тезева разделила его... Где же тот мир, что создан для успокоения? Или он — не глупец и давно уже не юноша — никак не в силах не искать растворенный в каждой точке видимого мира любимый призрак? А годы-то летят! Где он только не был! Но снится один и тот же сон на протяжении стольких ночей — коса и цвета загорелого тела прядь волос над напряжённо ждущими его посыла глазами...

Слуга, стоявший возле ворот, внезапно открыл их. Во двор вбежала толпа римских легионеров. Карл и не подумал шелохнуться.

— Карл, зайди же скорее в дом! Быстрее! — тормошили его соратники.

К двери осторожно подошёл хозяин. Узрев городских, быстро выскочил на крыльцо и воскликнул:

— Ни ночью, ни днём покоя от них нет!

— Кто такие? — начал разбираться римский офицер, встав за спиною Карла.

Легионеры, зная своё дело, прошли в дом, рассыпались по двору.

— Я — командир когорты армии императора! — ответил Карл. — Раненым помощь оказываем... И своих ищем.

Римлянин уточнил:

— Варваров?

— Да, — не стал связываться гот.

Римлянин до сих пор знал, что делать и как поступать по обстоятельствам, но тут предпочёл подождать с решительными действиями и продолжить осмотр.