Мы жевали, и это было не по-киношному — обычно, по-человечески. К тому же мы один раз сегодня уже ели, вряд ли режиссёрам пришло бы в голову нас накормить ещё раз. Только в жизни люди, вернувшись из кафе, могут соблазниться содержимым домашнего холодильника. А для кино это – фи, бытовуха.

По-киношному всегда было с Верой. Сплошной арт-хаус. С ней бытовуха не прокатит.

Я откусил от бутерброда, измазавшись соусом, тут же вытер губы широким движением руки. Нагоняй от Тани не заставил себя ждать.

– Арсенька, салфетки же есть. Принеси.

– Да ну, лень,– отмахнулся я,– да и салфетки эти – девчоночьи примочки.

– Знаешь, Арсенька, некоторые вещи совершенно не умаляют вашего мужицкого супергеройства. Вот, как салфетки. Или прихватки. Ну зачем мучиться, тащить горячий противень голыми руками? Чтобы потом геройствовать в ожоговом центре? Это всё равно, что я стану кичиться перед начальством умением ставить клизмы без перчаток!

Я на миг перестал жевать. «Клизмы без перчаток» не добавили аппетита. Но за салфетками всё-таки не пойду.

–Тогда не забудь вымыть руки, прежде чем ляжешь в постель. Предплечье в кетчупе не относится к числу моих любимых блюд.

Слово «блюдо» напомнило о странноватой соседке с исчезающего этажа. Может, предложить Тане игру: раскладывать на ингредиенты всяких родных и приятелей? Кого угодно: дядю и тётю моих, например, или учительницу геометрии, скажем. Какие они блюда? Наверное, интереснее было бы обсуждать общих знакомых, а таких у нас с Таней маловато.

– Тань…

– Что, хочешь предложить мне ещё одно яблоко? Не стоит, опять ведь обманешь!

– Я о другом хотел поговорить. О Вере…

– О религии?

– Нет, о Вере Выгодской, о девушке из 96-й квартиры.

– О твоей девушке? – Таня жевала котлету.

– Она не моя девушка. Но может ею стать,– я хватанул кусок бутерброда, особенно щедро сдобренный горчицей. Прослезился и часто задышал, стараясь унять огненную горечь во рту.

– Благословения моего ждёшь? Очень трогательно. Слёзы, одышка! Я оценила твоё доверие.

– Ты не против? – я продышался и отёр слёзы.

– Чего? Ваших отношений? Нет, не против. Я ведь тоже не твоя девушка, Арсенька. Эх, горчица и правда ядрёная.

«Хорошо, что есть горчица,– подумала Таня,– она позволяет мне не вымучивать улыбку, которая однозначно не получилась бы искренней».

Таня представила себе, как улыбается в несколько этапов: сначала это была бы гримаса, потом кое-как губы свезло бы наискось, выгнуло неестественной волной, и только тогда Таня старательно, по воспоминаниям, как выглядит её настоящая улыбка, попыталась бы вылепить на лице что-то хоть отдалённо похожее. Мастерство скульптора сейчас наверняка изменило бы: ни красивых изгибов, ни правдоподобной естественности. Поэтому просто счастье, что Арсений затеял разговор о сопернице под аккомпанемент горчичных жгучих нот.

– Не против, если она будет в нашей жизни?

– В нашей жизни, Арсенька? В нашей жизни ей взяться неоткуда и делать ей там нечего. Она всегда будет только в твоей жизни. Даже, если ты будешь со мной.

– Я подумал…

– Что будешь встречаться с Верой, а ко мне по-прежнему заглядывать на дружеский секс? Хрен тебе со свёклой, Арсенька,– усмехнулась Таня,– не надо путать лёгкость в отношениях с беспринципностью и бесхребетностью. Лёгкие люди остаются лёгкими, потому что умело избавляются от всего утяжеляющего, от лишних мыслей и обид, они не удерживают до бесконечности и не вертят в голове неудачно сказанные фразы и поступки, которые выставили их в нелепом свете и точно так же выбрасывают из головы ненужные размышления о других людях. Это вовсе не значит, что их всепрощение и всепонимание безграничны, просто у них особенный инстинкт самосохранения, а в остальном они совершенно обычные. Я спокойно говорю с тобой о сопернице, не возражаю против твоего права на выбор и никоим образом на тебя не собираюсь давить. Я пускаю тебя в свой дом и в свою постель только потому, что я появилась раньше. За четверг – спасибо Вере огромное, но о тебе мы с ней переговоров вести не станем. Всё, что ты решишь, будет твоим личным выбором, но, запомни, выбором окончательным и бесповоротным. Если ты откажешься от меня в её пользу, я приму, пойму и уступлю, но не жди, что я буду ждать тебя с распростёртыми объятиями, когда ты наиграешься там и решишь поиграть в другой песочнице.

– Сама-то больно взрослая,– огрызнулся я. Меня задела фраза про игры и песочницу.– Привела меня в больницу, разрешила делать больным уколы. Очень по-взрослому. Уж и не говорю о том, что ты первому встречному секс предложила, как будто так и надо.

– Ты не первый встречный,– спокойно отозвалась она,– а вообще, некрасиво попрекать тем, что раньше тебе казалось приемлемым.

– И сейчас кажется,– я улыбнулся,– прости, это я зря с попрёками. Но подожди. Ты сказала: не первый встречный? Значит, ты и раньше про меня откуда-то знала?

– Нет, просто понравился сразу.

– Мой сосед говорит, что любовь с первого взгляда – чушь, что есть мимические изъяны, которые отвращают от лица при повторном взгляде и всё такое прочее.

– Арсенька, сейчас любовь рассматривают с точки зрения квантовой физики, а ты всё ещё веришь соседям? А насчёт расширенных функций,– она вернулась к прежней теме,– то я прекращу их выполнять, едва ты определишься с выбором. И прекращу не из уважения к сопернице и не из женской солидарности, а только потому, что однажды я сама могу найти человека, от которого мне не захочется уходить к тебе. И я не обязана буду тебе объяснять, почему халява кончилась, верно? Поэтому лучше уж и не начинать.

– А ты ещё не встретила такого человека?

– Какого?

– От которого тебе не хочется уходить ко мне?

– Нет.

– Это плохо.

– Плохо?

– Ну да,– я вздохнул,– я думал, если ты уйдёшь первая, мне будет легче определиться.

–Хитренький. Нет уж, разбирайся, пожалуйста, сам. Давай договоримся: как только ты всё для себя решишь, ты меня оповестишь. Ни на что претендовать в этой гонке я не намерена, но помни: ты мне не безразличен. Клясться в верности на этот срок я не стану, появится претендент – уйду к нему, но пока никого на горизонте нет, и я согласна ждать.

– Без ревности согласна делить меня с соперницей?

– Нет, делить я тебя не намерена. Я согласна ждать, сказала же. Некоторое время. Не всю жизнь. И что вообще за слово такое – «делить»? Вере твоей вершки, а мне корешки? И слово «ревность» мне не нравится. Ревность – это посягательство на то, что тебе не принадлежит. Из всех человеческих глупостей ревность – самая преступная. Хуже воровства, вроде как воруешь у человека его самого, его свободу, его интересы, не считаясь с ними, не уважая их, не позволяя партнёру быть собой. Другой человек – не наша собственность. Ты не мой, я не твоя. Ты не принадлежишь Вере, и сам тоже присвоить её не можешь. Поэтому и делить, передавать, как почётный кубок, дарить, отписывать по завещанию никого нельзя. Можно быть вместе. Без принуждения. Можно захотеть стать чьим-то, принадлежать кому-то. Это должно быть добровольно – и хорошо, когда это обоюдно. Но ревности при таком раскладе взяться неоткуда. Я не хочу навязываться тебе, Арсенька. Ну скажу я, что ты мне нужен, ты останешься, а потом будешь меня ненавидеть за то, что я повлияла на твой выбор.

Я не удержался и чмокнул её в нос. Тарелка в моих руках наклонилась, остатки булки и котлет, перемазанных соусами, вывалились на пододеяльник.

– Балда. Теперь придётся стирать.

– Стирка будет позже.

Котлеты потерялись в складках чумазого одеяла, словно оказались им проглочены. Мы тем временем наслаждались расширенными функциями дружбы.

«Людей я ем,– вспомнилось мне некстати,– добавляю в них недостающие ингредиенты…»

Губы… Соус… Котлеты… Танька… Какие ещё нужны ингредиенты? Это блюдо совершенно. Танька – совершенна. Без соуса и котлет. Губы пусть остаются.

Уставшие от секса, мы нашли в складках одеяла остатки еды и набросились на неё с утроенной силой.