– Но почему? – повторил я.

– Потому что, Арсенька,– она говорила мне туда, в стекло,– мне нечего предложить этим людям!

– А им разве нужно что-то предлагать?

Таня повертела рамку и снова поймала меня в Зазеркалье. Потом отставила фото в сторону и подошла ко мне, заглядывая уже в настоящие глаза. Чуть нахмурилась: то ли снимок не показался ей симпатичным, то ли я своими разговорами об исчезающем этаже умудрился её рассердить.

– Арсенька, эти люди живут по особым законам…

– Откуда ты знаешь?

– Не перебивай меня. Лучше послушай.

Я кивнул.

На ней были короткие джинсовые шорты и размашистая свободная футболка с глубоким треугольным вырезом, то и дело норовившая соскользнуть с плеча. Я думал, Таня такое и не носит: всё сплошь юбки, сарафаны, платья.

Скрестив ноги по-турецки, она уселась на кровати. Я сел напротив так же, по-турецки, обнял фоторамку и упёрся в неё подбородком.

– Эти люди живут по особенным законам, потому что совершенно невозможно жить по законам привычным, если твой дом всё время норовит исчезнуть. Они приспособились к определённому ритму жизни, графику работы, прогулок, посещения магазинов, отпусков, но они однозначно живут совсем не так, как другие люди, как мы с тобой. Они все, словно неизлечимо больны, вроде как диабетики, или привязанные к диализу, или пациенты с душевными расстройствами, зависимые от сезонных обострений. Им приходится считаться со строптивым характером своего дома, подстраиваться под его настроения, мечтать, чтобы он не оставил их без еды и питья,– Таня умолкла и вопросительно посмотрела на меня. Исчезает ли вода вместе с этажом? – означал этот взгляд. Я помотал головой – не исчезает.– Они – другие. У этих людей есть дополнительная причина для тревог и волнений. Это другой стиль жизни, Арсенька. Это их судьба. И я не могу сделать этих людей счастливыми, если они несчастны, и я однозначно не нужна им, если всё, чего они хотят в жизни, у них есть, и они этому рады. Нет-нет, Арсенька, даже не уговаривай, я с ними знакомиться не хочу!

Ну что ж… Таня не хочет, а я хочу. Пусть они и недужные, пусть даже сумасшедшие, я непременно разузнаю о них побольше.

Сегодня долгожданный день конференции. Двенадцатый день в Ямгороде.

На парковке возле больницы не было свободных мест, и приходилось диву даваться, на каких машинах разъезжают представители провинциальной медицины. Впрочем, сегодня здесь не только гости из «глубинки», собрались и столичные руководители. Так Таня сказала.

На этажах появились указатели со стрелками. «Конгресс-холл». Актовый зал – словосочетание не модное. Так Таня сказала.

Участников мероприятия встречали классически-строгие (белый верх, чёрный низ) медсёстры с бейджиками. «Организаторы». Докладчиков заносили в отдельный реестр, слушателей от медицинской специальности тоже записывали в журнал. Простым зевакам, вроде меня, можно было не регистрироваться. Так Таня сказала.

В перерыве обещали кофе-брейк, а по окончании лекционного цикла – фуршет. Как бы сказал Миша – халявная жрачка. Но Таня сказала именно так: фуршет и кофе-брейк.

Коллеги встречались в коридорах, радостно пожимали друг другу руки, некоторые обнимались, кругом слышались приветственные возгласы, фразы вроде «сколько лет, сколько зим» и «а ты всё там же?», кое-кто начинал для узкого круга освещать основные тезисы запланированного доклада и окружающие кивали, обещая непременно послушать весь доклад целиком, втайне надеясь слинять побыстрее. Такова она, человеческая сущность: периодически из вежливости врать. Кто-то делает это с обнадёживающими интонациями: «Дружище, надо непременно встретиться, пообщаться», кто-то заведомо разочаровывающе, но всё же стараясь смягчить правдивые формулировки: «Времени нет, занят, хотя встретиться надо». И те и другие в гробу видали и вас, и встречу, но говорить так не принято. Вот и здесь не принято произносить вслух: «Туфта этот ваш доклад», зато непременно следует округлить глаза, воскликнуть: «Неужели ты сам до этого додумался?» и незаметно исчезнуть, если повезёт, после кофейной паузы.

Танюхины кровавые брызги, хоть и не были образцом фотографического искусства, пользовались у гостей успехом. Посетители приглядывались к рамам, сначала несколько рассеянно, будто к чему-то инородному и неуместному, потом рассеянность сменялась любопытством и живым интересом, кто-то хвалил идею фотосессии, кто-то приятно удивлялся неожиданному вернисажу. Раньше на сестринских съездах такого не делалось.

– Волнуешься? – спросил я у Тани. Вид у неё сегодня был торжественный. Белый халат безупречно выглажен. Подруга и в обычные дни выглядела опрятно, но всё равно у самого аккуратного рабочего халата есть мимолётные признаки натруженности, отличавшие его от собрата, надетого «на выход».

– Не-а,– она отмахнулась,– чего мне волноваться? Всё ж здесь,– она постучала себя по лбу, а потом перевела палец на область сердца,– ну и здесь, конечно. Говорить от сердца несложно. Даже в бумажку смотреть не надо. У меня ж в докладе ни графиков, ни статистики, ни великих достижений не предусмотрено. А забуду что-то – будет повод ещё раз выступить потом.

Я в очередной раз поразился. Как можно настолько любить профессию? Тем более {такую }профессию? Доклады делать, выставки устраивать, с людьми постоянно общаться. Я три укола сделал, давление пару раз померил – и всё, пресытился. Жуйте сами свою медицину! Кто-то возможно сейчас усмехнётся: сам-то ты, мол, какую профессию любишь и любишь ли вообще хоть какую-то? Пока нет, что скрывать. Потому и удивляюсь Таньке: её хлебом не корми, дай в процедурном кабинете растворы посмешивать или в палате у постелей пациентов повертеться: то одеяло подоткнёт, то поильник предложит, то подушки поправит, то градусник поставит. И всё без принуждения. От сердца, как сама выражается. Кажется, уже и делать ничего не надо, оставь всех в покое, закрой дверь, уйди в сестринскую, смотри телик, а она не успокаивается: повязки на операционных ранах не промокли? А промокли – готовимся к перевязке. Складок на простынях нет? Не должно быть у лежачих больных складок на простынях! Есть? Зовём санитаров, перестилаем, проводим профилактику пролежней. С этой профилактикой она и без складок на простынях носится, как с писаной торбой!

Ей старшая медсестра своё место по наследству передать мечтает.

– Вот уйду на пенсию, Танька, будешь за меня руководить.

До пенсии ей, конечно, далеко, хоть она и взрослее Тани – на то и старшая.

Перед Таней, если верить предложенной программке, семь выступлений. Первые два я выслушал с интересом, посмотрел цветные картинки, поужасался с обывательским трепетом: неужели в человека и правда можно ввести все изделия медицинского назначения, представленные на слайдах? Брр… От сообщения об организации и оптимизации работы медицинских сестёр соседних регионов меня поклонило в сон, обилие цифр и монотонный голос докладчицы отбили интерес ко всем озвученным ею рационализаторским предложениям. Я зевнул, сначала прикрывшись программкой, потом откровеннее, и с удовольствием отметил, что следом за мной пооткрывали рты ещё несколько человек в ряду. Скука – вирус, вызывающий зевоту. Говорили так до меня? Надо спросить у Тани, или забить словосочетание в поисковик…

Мысли мои то и дело возвращались к заветным квартирам на исчезающем этаже. А особенно к 96-й, где мне вчера не открыли.

В 93-й живёт парнишка. Помоложе меня, лет двадцати. Инвалид детства. Я у Таньки пытался выспросить, что за болезнь у него такая, но она наотрез отказалась выставлять диагнозы по приведённым мною разрозненным признакам. И договариваться о лечении тоже наотрез отказалась:

–Он тебя об этом просил? Нет. Вот и нечего пытаться вылечить тех, кто не просит. И вынюхивать нечего, медицина для посвящённых, ещё Гиппократ говорил. Ты кто, врач? Нет. Вот и не лезь к людям, без тебя разберутся.

А я что? Я помочь хотел.

Так вот. Про Женьку. Соседа из 93-й. С виду обычный парень, не скажешь, что инвалид. Только заикается слегка, особенно когда говорит быстро или волнуется. Один доктор ему посоветовал, чтобы не заикаться, тянуть звуки, причём именно те, которые не слишком-то пропеваются. Согласные. Свистящие, шипящие. А ещё тот же врач присоветовал неудобные буквы в слове заменять на покладистые или слоги дополнительные вставлять – в начало или в середину слова. Не получается буква «з» – не беда. Подмени на «ж». Или чувствуешь, что грядёт слово страшное, неподдающееся – ну и прикрепи к нему несколько букв довеском. В общем, речь этого Женьки надо слышать: что природа не исковеркала, то эскулапы доломали. Говорит он медленно, певуче, с присвистом, а слова перевирает, как детсадовец. И не только трамвай «транваем» назвать может, а травму «трамвой»! Или например, конфорку «комфоркой».Это и любой другой перепутает. Он многие буквы местами меняет, чехардит по-страшному. Говорит, долго тренировался прежде, чем рекомендации чудаковатого логопеда неукоснительно выполнить. Натренировался. Теперь уже не ему приходится учиться разговаривать, а окружающим – его понимать. Впрочем, собеседники в его жизни редки. Обычно он сидит дома, закупив на крохотную пенсию по инвалидности нехитрой еды, обложится тетрадями (тоже приобретёнными на остатки дотации) и ведёт наблюдение. Надолго из дома не уходит, каждые пятнадцать минут – строго по часам – проверяет открывается ли дверь на лестницу, не исчез ли этаж. Ночью – реже. Раз в час. Будильник ставит.