Максим пошел к себе, сел на койку. Стал сутулиться, смотря перед собой. Подумал, что теперь никто ему не скажет: «Ты что, грудь-то нараспашку? Опять хочешь заболеть?» От такого, казалось бы, пустяшного воспоминания он еще ссутулился. Ночью проснулся, смотрел в едва видимый потолок. Ему – тринадцать, и что в этой жизни ему делать, он не знает.

Пройдет много лет, но не забудет Максим этих минут. Разное будет, но не сможет он забыть щемящей тоски тех минут: он один. Как душу у него кто вынул, а другую вложил. Никогда он не сможет себе объяснить: почему именно это врежется в память. И застрянет неистребимой занозой, и будет кровоточить всякий раз при воспоминании этого вечера. Не объяснить, не понять ему, что это его земные минуты пересек луч другого, не земного мира. Не удержал его в себе подросток, и вернулся луч туда, откуда пришел, оставив его в мире грубом и жестоком. Драться он стал в тот год ожесточенно, мог и лежачего пнуть.

За три года Варя отправила несколько писем, одно директору детдома. Максим не отвечал. Она даже собиралась съездить к нему, денег на это скопила. Но зимой у них учеба, практические занятия, летом оправляли на сельхозработы. Дважды имела нежелательную беременность от более удачливых в жизни преподавателей. Девушка она из детского дома, внешности приятной – почему бы и не попользоваться?

Закончила Варя ФЗО, разряд получила и непрерывно тянущую боль внизу живота. Правда, не сильная это боль, жить можно. Вот и жила в общежитии, работая штукатуром-маляром. Разряд у нее третий, пальто к зиме купила, с воротником под норку.

В августе пятьдесят третьего пришел к ней брат. Его определили в школу сельских механизаторов – проездом он. Совсем брат не тот, какого она помнила. Расстроилась, когда увидела, как он стал хватать за талию ее подружку. Ему шестнадцать, а улыбка у него… как у одного из ее фэзэушных начальников. Противно тот скалился, срывая с нее в кабинете одежды.

Два вечера ходила Варя с братом по городу, показывала ему дом, где она теперь работает. Рассказывала о бригаде, заработок свой назвала. Еще сказала: «К зиме разряд обещают повысить». Оживился Максим лишь в кафе, где она заказала двести граммов сладкого вина. Порадовался свитеру-подарку.

В конце зимы Варя поехала навестить брата. Постояли в коридоре, поговорили. Он куда-то все спешил, говорил отрывисто: «Да брось ты, сеструха… Базаришь, как баба». Парни у него «канают», девчонки ходят на «цирлах». На стройке тоже мужики выражаются, но Максим говорил на другом, незнакомом ей языке. Другой перед ней человек, и все спешит куда-то… В другом мире он теперь.

Возвращаясь электричкой, Варя вспомнила старое – их первый день в детдоме. Их привез старик-возница в большом тулупе, завел в пустую комнату, а сам понес бумаги директору. Укутанные тряпками, они молча стояли в ожидании. Повязанный старым одеялом под мышками, Максим стоял, раздвинув руки в стороны. В ожидании стоял, спокойно, с широко раздвинутыми руками. От непонятного Варе чувства жалости к себе и брату хотелось плакать. За окном электрички мелькали перелески, поля, засыпанные снегом. Красиво, особенно приятно посмотреть вдаль, на синеющие горы, покрытые лесом, с выделяющимися на них пятнами сосняка. Красиво, а Варя стала прикрывать лицо платком.

Весной она получила письмо. На бланке школы сельских механизаторов сообщалось, что Русланов Максим Андреевич, тридцать восьмого года рождения, отчислен из школы за хулиганский поступок, о его местопребывании ничего не известно.

«Наверное, тоже учениц… воспитывает», – подумала Варя, рассматривая подпись заместителя директора школы. Про боль внизу живота вспомнила. Не сильная это боль, жить можно. Правда, ей говорили, бездетной она может остаться.

Прошло сорок лет. Вот что случилось однажды.

Возвращаясь из магазина в свою маленькую квартиру, пенсионерка Русланова думала: «Как же все стало дорого». Думала она о дороговизне часто, потому что детей у нее не было. На площадке, на окне, сидел незнакомый мужчина, посматривая на ее дверь. Никогда не узнать бы ей брата, если бы он не назвал ее.

Ему уже пятьдесят восемь, двадцать семь из которых он провел на зоне. Кличку имел. Уже и хозяином зоны бывал. Еще поняла сестра – кашель у Максима нехороший.

Вечером за чаем и бутылкой водки Варя стала вспоминать давнее: они стоят, укутанные одеялами, в приемной детдома. Похожие на две большие куклы. Только живые.

– Ты знаешь, Варенька, не могу я избавиться от очень давнего воспоминания, – сестра подвигается к брату, предчувствуя. – Может, ты давно забыла тот вечер в августе, когда уехала… а я, сам не знаю почему, не могу забыть. Хочу и не могу… Я вернулся в свою комнату, когда ты уже уехала. Лицо разбито, пуговиц на брюках, рубахе нет. Тебя нет… и не будет. Вот только что была. Никогда-никогда не было такого одиночества. Вспоминать тяжко.

– А ты, братка, помнишь тот день, когда нас в детдом привез какой-то старик? У него еще такая была большая борода…

– Нет. Я же совсем маленький был.

Нехорошо им, что жизнь прошла, и будущего у них нет.

Два дня гостил брат. А на третий случилось… Варвара Андреевна собралась в магазин – где все дорожает, но с полдороги вернулась. Деньги из комода взяла, сверху его положила, а взять-то с собою забыла.

Максим сидел на корточках перед выдвинутыми ящиками комода. Вокруг стопки белья, лицо у него нехорошее.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.