На следующий день, проведя ночь в беззвучном плаче в подушку, она пошла в школу. Там мать повела себя неадекватно (слово из лексикона образованных): она стала с упорством, достойным лучшего применения (как говорят некоторые из них), она стала просить выдать Аттестат зрелости ее сыну. Понарошке. Инвалиду детства, не имеющему радости. Никакой. Директор школы отнеслась к этому сухо (евреи здесь ни при чем), говоря о каких-то инструкциях. Но, в конечном счете, посмотрев далеко за окно, пригласила завуча и просила помочь. «Случай исключительный, – сказала, – пожалуйста, сделайте как получше. Ответственность я беру на себя, – говорила. – Выдайте Свидетельство».

И вот весной, в тот пасмурный день, с чего мы начали рассказ – в день, когда далеко-далеко, плывущий к Ледовитому океану сухогруз, на котором успешно трудился Антошкин папа и уже имевший к этому времени награду за изобретение и внедрение какой-то железячки, и был назначен день получения Свидетельства об успешном окончании школы учеником восьмого класса. Не все были указаны там предметы, Антон же об этом не знал и радовался новой рубашке, какую ему оденет мама. Впервые он попросил повязать ему галстук. А в холодильнике уже была курица, тушенная с овощами, и был купленный мамой торт с надписью «Антону от друзей». Все было хорошо, чтобы день остался в памяти.

В назначенное время из школы пришли завуч, учительница, что вела, какие возможно, предметы; пришли двое мальчиков – сверстников и девочка Аня. Завуч от имени школы вручила Антону Свидетельство и все стали поздравлять его и маму. Антон, улыбаясь, перевел взгляд на девушку. Смотрел он на нее дольше, чем принято и все гасла его улыбка. Потом еще посмотрел и, вздохнув, попросил назвать имя. Девушка легко покраснела, кофточку на груди поправила. Имя Аня Антону показалось необыкновенно певучим, ему хотелось ее слушать еще и еще. Мама же лицом переменилась, на кухню за тортом пошла быстрее.

«Свидетельство об успешном окончании…» лежало на прикроватной тумбочке. Оценки там были «хорошо», а по зоологии «отлично». От школы Антону подарили большую иллюстрированную книгу «Животный мир России». Поговорили, кто что знал, о повадках городских птиц. Аня сказала: «Мне нравится птица свиристель. В конце зимы прилетает». Никто и намека не сделал о школьных вечерах или, скажем, спортивных состязаниях. Никто не сказал, как хорошо летом в лесу и как далеко-далеко, сбиваясь со счета, плачет кукушка…

Когда гости стали уходить, они желали Антону скорого и полного выздоровления, а Аня легко коснулась его руки. Очень худой и горячей.

Вот, ушли, как и не было их. Только пошевеливающееся на легком ветерке «Свидетельство…» напоминало, что здесь только что была самая красивая в мире девочка. Мать собирала со стола, все более отворачиваясь от Антона. Чтобы не выдать себя, она вышла на балкон и плотно закрыла дверь, а небо, в рваных без всякого просвета тучах, в это время разразилось ливнем. Сердце матери было готово разорваться от мысли: она уже никогда-никогда не спросит сына об уроках. В ее сторону ударил косой дождь, ее спина заметно согнулась. Мысль еще сжала сердце; мать, положив в ладони голову, стала покачивать ею в стороны.

Антон чуть слышно позвал: «Мама… Мамочка, – впервые назвал он так мать. – Мамочка, мне страшно…» Мать подставила лицо под упругую струю дождя, но когда она вошла в комнату, ее выдавали красные глаза и вздрагивающее тело. Сын отвернулся, его, повзрослевшего за эти минуты, тело было неспокойным. А очень худой рукой он гладил красивую книгу о животных, которую уже не смог бы поднять. Матери потребовалась сила, чтобы не упасть на грудь к нему – единственному, ради чего она жила. Но она только вздрагивала, стоя с ним рядом и смотря мимо.

Она была – Мать, на которой держится мир.

После съездов – очередных, внеочередных, но особенно съезда победителей – в стране стало побежденных много. Был среди них и Русланов из маленькой сибирской деревеньки Погорелка. А победили его за то, что построил он на речке мельницу, а в пруду стали плавать гуси. Потом – утки. И с каждым годом их становилось больше! К нему стали присматриваться…

Выслать его не успели, потому как – старик помер, увидев Ваньку Беспробудных (Иван Пантелеевич пришел с мандатом на обобществление мельницы. С ним было еще двое: один из волости – в кожаной куртке; другой из местных – с большим наганом на ремне). Русланов стал смотреть на Ивана Пантелеевича пристально, как смотрят на привидение: глаза открыл широко и… молчит, молчит. Заметно лицом переменился. С зеленцой стало лицо.

А если честно, зря он так: какая ему разница, кто пришел обобществлять? Ну и что, если у Ивана Пантелеевича, как говорится, ни кола ни двора? Ну и что, если злоупотребляет? Стоило ли так переживать, лицом меняться старому человеку при виде «несправного мужика», неспокойными руками за сердце хвататься? Вот и нахватался: лицо с зеленью стало как бы синеть, воздух ртом стал Русланов хватать, а потом и повалился на пол. Пол был сработан из лиственных плах, а вот самого хозяина не стало. Скоро померла и его жена. От переживаний, говорили деревенские. Чувствительной, видите ли, оказалась.

В доме остались сын Андрей семнадцати лет и дочь Варя с мужем, бездетные. Скоро в мельнице какой-то неполадок обнаружился, гуси-утки куда-то подевались, но Иван Беспробудных, из комбеда, уже знал слово «саботажник!». На это пока еще оставшиеся в живых Руслановы решили разъехаться, и подальше, чтоб в тех местах их никто не узнал.

Побывали на погосте, походили по двору, на мельницу поднялись. Посмотрели на гору, на которую в детстве лазать любили. Вздохнули, как водится… Попрощались с собакой по кличке Верный (если вам скажут, что собаки не понимают, что с ними прощаются – не верьте).

Остались на всю жизнь в памяти Андрея: венки на кустах погоста, покачиваемые в его сторону осенним ветром, да дом, охраняемый Верным. И еще – легкое поскрипывание колеса телеги в ту ночь, когда уезжали от прошлого. Колесо – великое изобретение человека – как сигнал посылало в космос. Или, наоборот, из космоса этот звук пришел и резонировал, напоминая людям о земной юдоли. А еще утром они услышали крик журавлей, отлетающих на юг… Крик этот – тоска о тех, кого уже нет с ними и жалоба к небу: как опасен их перелет. Не все осилят путь, птицы знают об этом, но они не могут иначе. Это прощание с землею и мольба к небу. Большой клин шел на юг, а на земле, навстречу ему, одиноко и жалобно поскрипывало колесо телеги.

«Свидимся ли?» – всхлипывала Варя, гладя брата дрожащей рукой.

Нет, не свидятся. Они прощались навсегда.

Два года Андрей долбил грунт под большие и малые фундаменты, месил бетон, укладывал его в опалубку. А кирпичей сколько перенес – и не счесть! Хороший фундамент он закладывал для индустриализации страны. За что уже дважды был отмечен грамотами, получал он и премии. Так что на своей свадьбе он сидел в новеньком шевиотовом костюме, а в верхнем кармашке пиджака, на кожаном ремешке, у него были часы «Кировские». Красивый он был в шевиотовом костюме и при часах в кармашке пиджака.

Скоро молодые уехали, чтобы жить в селе, и чтоб у речки, и чтоб у них было, как у всех, свое хозяйство. В тот же год во дворе купленного ими дома запел петух, гуси стали слышны. Это ген проявился у Андрея. Жена его, Людмила, работать пошла продавцом книжного магазина – отец ее до революции держал книжную лавку. Видно, и она не без гена.

В тридцать пятом у них дочь родилась, Варей назвали. Через три года – сын Максим. Все нормально, обычная сельская семья. Он – в коммунхозе печником, она – продавец. Детей растят. Огород, корову держат. Варенье по осени варят, зимой с ним чай пьют.

Нет-нет да вспомнит Андрей дом родительский. Сестра где-то… У его жены другое: не забывается ей, как руки у её отца тряслись во время ареста.

В сорок первом воевать Русланова забрали без промедления, на третий месяц войны. А уже к новому году «похоронка» пришла. Стало известно, что так скоро его дети стали сиротами, потому как Германия напала без объявления войны. И потом, кто бы мог подумать, что их самолеты будут бомбами швыряться? Видно, хорошо поработал тот съезд победителей, что такой вариант просчитать было некому.