И тут их прорывает. Они проводят часы, рассказывая друг другу истории о Цири. Геральт, конечно, говорит больше; редкое явление, но Лютик, кажется, не против.

В какой-то момент Геральт проскальзывает в винный погреб и выносит оттуда бутылку Сангреаля. Он думает, что никто ещё, наверное, не пил это вино так бесцеремонно, но ему всё равно и Лютику, наверное, тоже: они пьют лучшее вино империи из горла, передавая бутылку из рук в руки.

В какой-то момент Лютик просит его извинить и исчезает на несколько минут «по естественным причинам». Геральт бездумно смотрит себе на руки, а потом обходит дом, подходит к стойлу Плотвы и запускает руку в приседельный мешок.

Рука привычно закрывается вокруг острых контуров.

Когда Лютик возвращается, он беспомощно буравит взглядом волчий медальон в ладони.

— Это?..

— Весемира. Он погиб как герой, Цири забрала его медальон на память. Всё впустую.

Он вспоминает тело Весемира, больше похожее на тело старика, сослепу свалившегося с лестницы, чем старого ведьмака, который должен был быть опытнее всех. Вспоминает крик Цири, как хотел вторить ему, но не знал, как; и вспоминает разочарование на её лице, когда он принял деньги из рук Эмгыра.

— Это же всё моя вина, — шепчет он, и неожиданно его глаза обжигает.

Он проводит следующие минуты, уткнувшись лицом в колени Лютика. Это большей частью сухие всхлипы, сказываются мутации; несколько раз он роняет слёзы, каждая из которых его удивляет.

Чтобы подвинуть границы изведанного о самом себе, надо было всего лишь предать свою названую дочь.

Лютик гибкими пальцами тихо перебирает пряди волос у Геральта на затылке.

Когда Геральт отнимает голову, небо давно уже потемнело. Даже его поражает: на небе тысячи звёзд, он не видел такого с пред-предпоследнего визита в Каэр Морхен, так недостижимо давно. Он смутно припоминает, что в Боклере сегодня какой-то день памяти, и фонари притушены — никакого светового загрязнения.

Уместно, горько думает Геральт.

Лютик рядом с ним тоже смотрит на небо, но молчит. Только через несколько минут он наклоняется к Геральту и вполголоса говорит:

— Смотри, видишь созвездие вот там, рядом с Семью Козами? Не знаю, как оно называется на нашем наречии, но… эльфы называют его Zireael.

У Геральта сдавливает горло. Лютик продолжает.

— Когда я ловлю себя на мыслях о прошлом, о… об оставшихся там, я всегда думаю, что это те же самые звёзды, что тогда. И становится легче.

Ведьмак медленно поворачивается к другу, теряя слова. У того необычно бледная физиономия, глаза словно разрослись на пол-лица. Совсем не похож на обычного суматошного менестреля.

Геральт бы задался вопросом, когда Лютик успел стать таким мудрым, но… Они столько прошли вместе, что он и так знает: на Дороге вместе с ним. Лютик не меняется внешне только потому, что знает: весь мир — это сцена, и можно отыграть на ней какую-то роль. Если решиться.

Лютик выбрал свою.

Нет, гораздо лучшим вопросом будет: как вышло, что я до сих пор не замечал этого?

Рука Геральта будто сама поднимается, чтобы лечь Лютику на щёку. Он легонько, единожды поглаживает большим пальцем наждачную бумагу кожи, и позволяет руке упасть. Едва заметно кивает.

Лютик вздрагивает и улыбается ему ужасной, ужасной улыбкой.

——

К утру ждут заморозков, и на этом Лютик, не желая проверять точность прогнозов боклерских магов, откланивается и идёт спать.

Ведьмак этой ночью уходит в поле и медитирует под звёздами, надеясь то ли на откровение, то ли на забытье.

Сны ему не снятся.

——

После этого дня Геральт — долго, мучительно, но всё же — заживает. Иногда поднимается к портрету, иногда просыпается посреди ночи в холодном поту.

Смешно признаваться, но в моменты, когда кажется, что самообладание повисло на волоске, он возвращается мыслями к словам Лютика. Начинается и проходит осень, и небо всё чаще заволочено тучами, так что звёзды Zireael видны редко. Но они где-то там.

Геральт не помнит, отражалось ли это созвездие в тот момент в широко-широко раскрытых глазах Лютика, но ему хочется верить, что это так. Об этом образе, впечатавшемся куда-то в тёмную сторону век, он вспоминает куда чаще: глаза Лютика — словно два океана, он сам — как океан, и эту стихию проще было не замечать, чем один раз заметить и теперь метаться загнанным волком, ввалившимися глазами следя за бризом.

— Бриз — это ветер с моря, Геральт, необразованное ты чудовище! Почему наизнанку на воде выворачивает меня, а болван здесь ты? — позеленевший Лютик находит время попрепираться, даже наполовину высунувшись за обшивку.

— Потому что я ведьмак, а ты учился в Оксенфурте.

— Тогда наслаждайся обществом и мотай на ус, — поэт вновь перегибается через борт, — …как тебе повезло.

Да уж, повезло, с ласковой иронией думает Геральт.

——

К зиме Геральт заводит традицию делать Лютику подарки без повода. Он приносит поэту новое перо цапли с контракта — красивая птица случайно пострадала от лап туманника — и не отрываясь смотрит, как Лютик чуть ли не верещит от радости, пока не убегает обновить поистрепавшуюся эгретку.

——

Через некоторое время ему попадаются рецепты какого-то эльфийского шеф-повара. Подходит день рождения Марлены, и Лютик инкогнито обегает весь рынок Боклера, но — зима — не находит ничего «идеально, идеально подходящего» для старушки, к которой здорово привязался. Геральт немного смущённо протягивает ему коробку:

— Держи. Нашёл это в каких-то старых руинах на востоке. Мне не понадобятся, но, может, для подарка Марлене…

Лютик аккуратно снимает крышку, пробегает верхний листок глазами и вскидывает голову, рот растянут в улыбке, в глазах счастливое удивление; абсолютно прекрасен.

— Геральт, это идеально, ну прямо-таки идеально! Я скажу, что это от нас обоих, да?

— Нет. Я не… я не участвую в личных праздниках. Подарю ей прибавку к содержанию.

Лютик смотрит грозно, но не спорит. У Геральта подозрение, что Лютик при поздравлении его всё равно приплетёт.

Грудь тепло пощипывает.

——

Это не тянет на подарок, но, чтобы закрыть этот вопрос, Геральт решается поехать во дворец. Он раздумывает, не надеть ли свою парадную одежду, в которой принимал орден, но в итоге решает остаться в броне. Так он кажется себе более внушительным.

В ожидании приёма Геральт старается сделать ещё более каменное лицо и надеется, что это спасёт его от проницательности Анариетты — которая принимает его милостиво и хмурится, едва выслушав его просьбу. Геральт должен отдать должное страже дворца: они неустанно следят за настроением их обожаемой герцогини. Одно движение бровей — и алебарды взяты на изготовку.