– Сядьте, – невозмутимо сказала Кристина. – Где-то должен быть яблочный пирог.

Пока она ходила за десертом, Геннадий Иванович вполне мог уйти к себе, но остался.

– Ваша мама… Что с ней случилось? – спросила Кристина, когда пирог был разрезан и разложен по тарелкам. – Хотя, это, конечно, не мое дело…

– Они ехали на дачу. Вместе с отцом и другими. Маленький автобус от института. Их сбил КамАЗ, выехавший на встречку. Погибли только двое. Мои родители. Они сидели в первом ряду. Погибли не сразу. Мама – на третий день, отец – на седьмой.

– Боже…

Карпов допил из сухой чашки несуществующий чай.

– Дачу я продал. Слишком много воспоминаний. Квартиру тоже хотел поменять. Но решил, что это уже будет предательство. До сих пор там живу.

Повисла пауза. Геннадий Иванович и так сказал больше, чем хотел.

«Сейчас она, конечно, будет говорить, как ей жаль», – подумал он.

Но Кристина сказала совсем другое.

– Знаете, у меня есть для вас профессиональный совет.

– Профессиональный?

– Да. По образованию я филолог. Это вас удивляет?

– Нет. Сейчас мало кто работает по профессии.

– Так вот, совет. Вам нужно писать о людях.

– То есть?

– Пишите о тех, кто вам небезразличен. Это может быть близкий или совсем далекий человек, но тот, без кого вам трудно представить свою жизнь.

Карпов растерялся.

– А… почему?

– Мужской вопрос. Даю вам на него женский ответ: потому что мне так кажется.

4 июня

10.32

Накануне вечером Карпов не садился за компьютер, хотя точно решил писать дальше. Пренебрежительная рецензия Лучинского на первый рассказ в конечном итоге только раззадорила его. Когда схлынула обида, а потом унялся очередной приступ самоуничижения и неуверенности в себе, на первый план вышло задетое самолюбие. Он все же напишет рассказ, который понравится кроме него еще хотя бы одному человеку. Впрочем, одному человеку понравилась и «Пирамида».

«Не преувеличивай. Понравился не рассказ – герой», – напомнил себе Карпов.

Вчерашние слова Кристины обнадежили и озадачили его одновременно. Что значит: «Пишите о людях, которые вам небезразличны»? Созданные им персонажи по определению не безразличны автору. Писать о близких? Это уже мемуары. К тому же одних близких у Геннадия Ивановича не стало уже давно, а другие как-то не завелись.

И потом, никуда не деться от условий игры. Кого из тех, без кого он не может представить свою жизнь, отправить в Турцию? Обожаемого им Булгакова? Бред какой-то…

Утро, вопреки пословице, не стало мудренее вечера. Включенный компьютер ничего не изменил. Не было героя, не было истории, не было ничего.

За дверью послышался грохот, а сразу за ним – крик Лучинского. Карпов выскочил из-за стола.

Павел Борисович сидел на полу под лестницей, держась за левую руку. Лицо его перекосила страдальческая гримаса.

– Что случилось?!

– Что случилось? А вы не видите? Я упал с лестницы и, кажется, сломал руку.

– Господи…

В гостиную вбежала Кристина. Оценив обстановку, она склонилась над пострадавшим.

– Дайте, я посмотрю.

– Вы что, еще и врач? Оставьте меня в покое!

Критик попытался отвернуться и тут же вскрикнул от боли.

– Как вас угораздило-то? – Геннадий Иванович с участием посмотрел на побледневшего Лучинского.

– Понятия не имею. Сто раз ходил по этой лестнице взад-вперед, а тут оступился. Нога подвернулась.

– Пить меньше надо, – заметила Кристина. – И ничего не подвернется.

– А это не ваше дело! – огрызнулся критик. – Помогите мне встать, – попросил он Карпова. – Слава богу, левая. И слава богу, я не левша.

– Но как же… – подхватывая Лучинского под здоровое плечо, Геннадий Иванович сообразил, какие последствия может иметь это падение. – Если придется ехать в больницу…

– Не придется, – перебила Кристина. – Врач приедет сюда.

11.02

«Скорая» прибыла на удивление быстро. Видимо, подстанция находилась неподалеку.

– Сильный вывих, – успокоил врач, осмотрев поврежденную конечность. – Когда падали – инстинктивно выставили руку вперед. Вот кисть и подвернулась.

– Вы уверены, что это не перелом? – спросил Карпов.

– Однозначный ответ может дать только снимок, но я пока не вижу в нем необходимости. Сделаем обездвиживающую повязку. Несколько дней покоя – и все должно пройти.

Когда процедура завершилась, Лучинский попробовал подняться с дивана. Внезапно в углу гостиной на полную громкость включился телевизор. Все повернулись к нему.

– Извините, я, кажется, сел на пульт. – Павел Борисович достал из-под себя «лентяйку» и выключил телевизор. – Спасибо, доктор. Можно узнать вашу фамилию? Хотелось бы встретиться с вами в иных обстоятельствах. Я умею быть благодарным по отношению к тем, кто мне помогает.

«Даже здесь не удержался, чтобы не подчеркнуть свою значимость», – с досадой подумал Карпов.

– Мальцев Роман Иванович, – ответил врач. – Насчет благодарности не беспокойтесь. Это мой долг.

– И мой тоже, – заметил Лучинский. – А в должниках я хожу недолго.

В сопровождении Кристины медик покинул дом.

Павел Борисович заметно повеселел. Он подмигнул Карпову:

– Нет худа без добра. Кажется, в результате этого инцидента между нами вновь восстановился мир. Прекратим играть в молчанку?

Геннадий Иванович не стал возражать. Критик, конечно, невыносим, но сейчас они – товарищи по несчастью.

– Вы уже что-нибудь написали? – спросил он.

– Пока нет. Всегда долго раскачиваюсь. Даже если меня ничто не отвлекает, могу часами ходить вокруг компьютера. А если еще учесть, какая прекрасная коллекция напитков в этом доме. – Лучинский посмотрел на Карпова: – Вы тоже считаете, что я много пью?

– Это не мое дело, – уклонился от ответа Геннадий Иванович.

– Да уж, откровенность – не в числе ваших приоритетов, – усмехнулся Лучинский. – Но на этом пункте мы с вами уже дважды сцепились, так что сменим тему. Не хотите проветриться?

– А вам разве…

– Почему нет? Я ведь повредил руку, а не ногу. Идемте, а то меня опять потянет навестить бар.

Лучинский поднялся с дивана, на сей раз даже не поморщившись. Видно, доктор и впрямь оказался хорошим специалистом.

11.40

– Вы действительно считаете, что «Пирамида» никуда не годится? – не удержался от вопроса Карпов, когда они вышли на тропинку, причудливым зигзагом огибавшую дом.

– Голубчик, да какая вам разница? Ведь Сергеев прав. Это лишь мнение одного человека.

– Это мнение человека, который разбирается в литературе.

– И что с того? Вы определитесь для себя, что вам сейчас важнее: сказать новое слово в литературе или чтобы вас не убили. Напечатают – и слава богу. С литературой потом сочтетесь.

– Хотите сказать, напечатать могут заведомую дрянь?

Лучинский уставился на него с изумлением.

– Вы сейчас с этим вопросом серьезно? Будто сами не знаете: процентов восемьдесят из напечатанного – дрянь несусветная.

– Так уж и восемьдесят.

– Ага! Заметьте, дискуссия только о проценте. Да что там далеко ходить. У вас в «Звезде» мало дряни?

– Материалы, которые проходят через мои руки…

– Ваши коллеги – циники и взяточники?

– С чего вы взяли?

– Раз они пропускают то, что вы, как я понял, не пропустили бы никогда, приходится думать…

– Возможно, у них просто другая точка зрения.

– Вот! То, что вы услышали от меня – моя личная точка зрения. А у редактора – куда вы там послали свою «Пирамиду»? – может быть совершенно другая.

– И все же вы считаете, что рассказ никуда не годится, – упрямо повторил Карпов.

– Опять двадцать пять! Да что ж у вас на мне свет клином сошелся?!

– Потому что вы – профессионал. Мнение профессионала важно.

– Чем? Вы разве пишете для профессионалов? Если ваше сочинение придется по душе человеку без диплома филфака, это не доставит вам удовольствия? Любому писателю нужно в первую очередь знать, что его читают. И уже во вторую – кто.