— От вас пахнет падалью, принц, — вдруг ни с того ни с сего сказала Сейлан. — Объясните мне, каким образом?

Как же так?! Он же руки мыл и перемыл три раза!

— Не пахнет, — ответил Элрик.

— Вы же знаете, — поджала губы наставница, — что у лжеца со временем чернеют уста и отваливается язык?

Да будь оно так, у дуры-Лавены бы давно отвалился.

— Знаю, — ответил Элрик. — Но я ничего не ел.

— А я и не говорила, что вы что-то ели, — медленно ответила Сейлан. — Я сказала, что от вас пахнет падалью.

И замолчала. Но лицо у нее сделалось при этом загадочное и препротивное.

*****

А потом случилось страшное.

Анника не пришла. Вместо нее пришла какая-то худосочная грустная девица, еще и немая — рот раскрыла, а там ничего нет, даже языка. Элрик так возмутился, что выскочил в обеденный зал, где заседали Сейлан и ее возлюбленный — черноволосый всадник по имени Лаордан — в одном исподнем.

— Где Анника? — выдохнул Элрик.

— Кто? — переспросила Сейлан, нарезая идеальными дольками спелое красное яблоко.

— Анника! Моя служанка!

Кто теперь дорасскажет ему сказку про короля дхойне и его возлюбленную сирену?! Кто будет угощать колбасой?! Нет, жизнь без Анники ему не мила, прям хоть сейчас на пол ложись и помирай!

— Откуда вам ведомо имя рабыни, принц? — прищурилась Сейлан.

— Будет тебе, Сейлан, — сказал Лаордан. — Не волнуйтесь, юный принц — ваша зазноба ушла прислуживать другому дому, через долину Трех Сестер.

Элрик запыхтел от ужаса.

— Ну что вы, принц, — подмигнул ему Лаордан. — Когда подрастете, у вас этих девок-dh’oine еще будет столько, что имен не вспомните.

— Верните Аннику! — потребовал он.

— Ее отослали в другой дом, принц Элрик, — теряя терпение, сказала Сейлан.

— Врете! — выпалил Элрик.

Миндалевидные глаза Сейлан опасно сузились.

— Прошу прощения? Если вы будете продолжать в том же тоне, юный принц, вас придется отправить в комнату для раздумий.

— Врете! — не успокаивался Элрик. — Все врете!

— Лаордан, — сказала Сейлан всаднику.

Нет, что угодно, только не комната для раздумий!

Дико заверещав, Элрик бросился наутек от всадника прямо в чернющую ночь, прямо в одном исподнем, и пространство расплылось вокруг него, словно воск вокруг свечи, и он сделался быстрым-быстрым, как молния. Аж ветер в ушах свистел!

Даже быстрее Лаордана, а тот, ни много ни мало, предводитель Дикой Охоты.

Так бежал, так запыхался, что очухался аж когда пересек долину Трех Сестер и оказался у самой грани Запретных Земель. Погони нет?

Нет погони.

Зарыдав, Элрик бросился на холодную от росы траву и принялся во всю глотку звать кого-нибудь — хоть кого-нибудь! Кого-нибудь не отсюда, кого-нибудь, кто услышит и придет за ним.

Он представлял, как по рекам Тир на Лиа спускаются корабли великих воинов, которые заберут его и воспитают, как родного сына, как открываются порталы в обители великих магов, которые обучат его тайным искусствам. А потом он вернется и покажет всем, где раки зимуют. Он всем покажет!

Нашли его только поутру, замерзшего и едва живого.

*****

Заболел он после той ночи так страшно, что, считай, всю весну без ног и провалялся. Ему вновь снилась печальная Белая Дама у ручья, и он хотел с ней заговорить, но не находил слов.

Мама зашла проведать его один раз. Постояла пару минут, пожелала выздоровления и тотчас вышла.

Даже не коснулась.

Но Элрик не заплакал. Он твердо решил той ночью, что стал совсем взрослый и больше плакать не будет. Никогда.

******

Выздоровев, Элрик часто стал уходить в лес, через долину, и сидел там, пока совсем не замерзнет или до темна. Бывало, рисовал, бывало, сам себе сочинял сказки. Он как раз сочинял одну такую — про великого воина (маленький мальчик с большущим — вот такенным! — клеймором) и не менее великого дракона-без-чешуи, когда из леса послышался треск.

Элрик принюхался; запах какой-то чудной, словно в лаборатории придворного алхимика, а к нему еще какое-то жужжание. Сердце его быстро-быстро забилось. Наконец-то! Так обычно и бывает — сидишь, никого не трогаешь, и вдруг появляется портал, оттуда старец, и отправляет тебя на приключение всей жизни.

Он, как кошка, пошел на звук, пробираясь через густые ветки — и зажмурился, когда заприметил зарево. Страшно чудной портал, из черной слизи, будто бы живой, а вроде бы и нет. Он протянул к нему руку — портал задрожал, и из него медленно, как в страшной сказке, кто-то вышел.

Чудище. Страшенное. Лицо плотно скрывала черная маска, а руки, покрытые плотным черным панцирем, сжимали оружие, похожее на то, которым недавно разжились всадники.

Элрик чуть там и не помер.

— Эй, шкет, — сказало ему чудище. За ним вышли еще пять таких же.

Сердце Элрика норовило выскочить из груди. Он пришел за ним! Чудище пришло за ним и мамой!

Разум шепнул ему «беги», но как он может побежать? Как мама полюбит труса? Нужно быть храбрым. Нужно быть сильным!

— Вы — Человек-Без-Кожи? — прошептал Элрик. — Вы знаете мою маму?

Еще немного — и он наделает в штаны. Низ живота распирало, как всегда, когда ему было очень страшно. И тогда будет не только ужас, но еще и позор.

— Я чьих только мам не знаю, шкет, — оскалилось чудище. — Кто твоя?

— Королева Ольх, — ответил Элрик. — Ее Высочество Дейдра Сеабагар.

Стоило ему произнести титул, как страх чуточку отступил. Он — принц Тирналийский. На земле Ольх его никто, кроме мамочки, не обидит.

Чудище и его свита, переглянувшись, присвистнули в унисон. Значит, королеву знают и боятся. Оно немудрено! Он и сам ее страсть как боялся!

— For fuck’s sake, boys, finally a bull’s eye! (Блядь, пацаны, бинго, прямо в яблочко!) О да, — осклабился Человек-Без-Кожи, и многозначительно добавил: — Я очень хорошо знаю твою маму, шкет.

Неужели это чудище — его отец? Божечки!

Нужно быть храбрым. Как поступил бы Эредин Бреакк Глас? Элрик шагнул вперед, сам не ведая, что творит, и сказал:

— Ты ее обидел! Немедленно извинись!

Ну, все, пиши пропало. Сейчас с него снимут кожу. По кусочкам… И будут страшно хохотать…

— Я ее обидел? — изумилось чудище. — Ну ни черта ж себе!

Элрик набрал в грудь воздуха, дрожа от ужаса, и повторил:

— Извинись!

— Ну ты и борзый, шкет, — засмеялось чудище. — Такой маленький, а уже такой борзый. Видимо у вас, эльфов, это в крови.

Элрику даже стало немного лестно, что тот назвал его эльфом, а не dh’oine. Чудище отложило оружие и присело на корточки. Глаза у него были серые и страшнючие.

— Ладно, ладно, шкетенок, — примирительно сказало чудище, пребольненько хлопнув его по плечу. — Я ведь и правда пришел извиниться.

— Неправда, — не веря своему счастью, сказал Элрик.

— Честное слово, — заговорщически сказало чудище. — Хотел лично извиниться перед твоей мамой. У меня для нее и подарок есть.

— Быть не может, — изумился Элрик.

Чудище рассмеялось и обратилось к своей свите:

— Ребята, подарок?

Один из демонов протянул своему предводителю аккуратный флакончик. Он искрился и переливался серым, как живой.

— Что это? — завороженно спросил Элрик.

— Духи, — сказало чудище. — Твоя мама любит духи?

Как-то маловато для извинения. Мама, в конце концов, его трое суток рожала, и чуть не умерла.

— Ну да, — нехотя согласился Элрик. — А чем пахнут? Не розами?

Розы она терпеть не могла.

Но с другой стороны, мама сразу поймет, что он — ого-го-го! Разыскал Человека-Без-Кожи и заставил его извиниться. Ай да Элрик, ай да Великий Мститель!

— Дома понюхаешь, — ухмыльнулось чудовище. — Будешь хорошим мальчиком и передашь ей флакончик, хм-м-м? Скажи, что от старого друга Джарона Намира в качестве извинения за… прежние недомолвки.

Он вытянул по направлению к нему скрюченный кроваво-красный мизинец, словно предлагая Элрику его пожать.

— Обещаешь? — спросило чудище. — А мы здесь подождем…