— Нету ее больше, в общем! Вот я и подумала, дай-ка по знакомству наведаюсь! — на той же жизнерадостной ноте продолжила свой рассказ Маргоша. — Милсдарю сказала, что ты от моей стряпни вмиг очухаешься!

Крайне странная история, но сил разбираться в ней у меня категорически не было, и я устало перевернулась на другой бок, взглянув в обрамленное новыми, на этот раз изумрудно-зелеными, занавесками окно.

Метель тем временем сменилась мерно падающим снегом, а озеро успело замерзнуть. Я провалялась пару недель, не меньше.

— Голодная небось? — заговорщически спросила Маргоша.

Как бы я не сердилась на Маргошу, она была здесь явно меньшим из зол. Тем более, что есть предложения, от которых невозможно отказаться. Плошка с супом во мгновение ока оказалась перед моим носом, а аромат клецок на говяжьем бульоне лишил всякой воли к спорам.

Маргоша наблюдала за моей трапезой с выражением такого материнского умиления на лице, что я вспомнила о смотревшем на меня с такой же нервирующей заботой госте.

— Где фон Розенрот? — спросила я, шумно хлебая из плошки. — Врач?

На круглом румяном лице не дрогнул ни единый мускул.

— Какой такой рот? — рассеянно переспросила Маргоша. — Миленка, не болтай, ешь!

Кошмар, конечно же, кошмар.

Суп исчез быстрее, чем мне того хотелось, но я решила не налегать на пищу перед принятием ванны. Пар уже поднимался над дубовой кадкой, а мне страшно хотелось смыть с себя кровь и пот.

Маргоша помогла мне дойти до бадьи и опуститься в теплую воду. Тотчас засуетилась, орудуя мочалкой и мылом, пока девушка под ее зорким надсмотром стелила свежую кровать. Ничто так не согревало мою мещанскую душу, как барская роскошь.

— Ох, дьявольщина, Миленка! — заохала Маргоша, ухватив цепкими пальцами печать Красного Короля на моих руках. — Кто б тебя в приличный дом взял, если б не я!

Вытерпев полчаса мыльной экзекуции и оханий-аханий на малоинтересные темы, я больше всего возжелала тишины. И раз уж я теперь дворянка, то нужно вести себя соответственно.

— Ступай прочь, — сказала я.

Что-то в голове Маргоши щелкнуло, и она исчезла без препираний. Стоило ей покинуть комнату, как я погрузилась в воду с головой, задержав дыхание.

Кровь мерно стучала в ушах. Мне вспомнился живой черный океан, который чуть не поглотил меня, мерцание тысяч неприкаянных душ. Говорят, смерть утопленника — спокойная, ласковая смерть, похожая на длинный непрекращающийся сон.

Непрекращающийся сон. Живот снова прихватило, и я вынырнула на воздух. Где-то я читала, что беременным ванны противопоказаны. Хотя если мой сын жив, то никакая ванна ему не страшна.

Не может быть, чтобы он был жив. Не после того, через что мне пришлось пройти. Не может быть…

Ты знаешь, что он жив, Милена. И что с ним что-то не так, и что у тебя не хватит духа от него избавиться.

Нет, я не смогу избавиться от ребенка…. Слишком страшно совершать грех, зная, как чудовищна будет расплата. Сколько нужно согрешить, чтобы попасть в ад? Почему высшие силы заставляют нас играть в игры, правила которых не потрудились объяснить? Все они, по правде говоря, те еще подонки; кто бы еще смог с нами, с людьми, сосуществовать.

Но и позаботиться о ребенке я тоже не смогу. Мне наяву снятся кошмары, реальность неотличима ото сна, меня преследуют культисты с иглами… В одиночку у меня всегда получалось выжить — но с младенцем на руках? Тем более на таких, как у меня?

Паршивы мои дела. Спазмы сжали горло, слезы быстро побежали по щекам, смешиваясь с каплями воды. Нет чувства горше беспомощности, а тем паче — безысходности. Мне было до ужаса жалко саму себя.

Дверь хлопнула, да так сильно, что задребезжали стекла. Я вцепилась в деревянные стенки бадьи, оборачиваясь.

Ольгерд. Красный с мороза, но успевший переодеться в домашние штаны и рубаху. Какие бы перемены в нем ни произошли, виду он не показывал: в глазах все тот же влажный блеск, на обветренных губах та же усмешка. Отсутствие видимых перемен успокоило меня; меньше всего хотелось увидеть перед собой незнакомца.

Вот же дурной сон — подумать только! — что мне приснился плачущий Ольгерд.

Я была чертовски рада его видеть, хоть и не горела ни малейшим желанием этого показывать.

— Проснулась, спящая красавица? — спросил он, подходя к бадье размашистым шагом.

На его скуле багровел синяк; я бросила быстрый взгляд на слегка обмороженные пальцы.

Вот так и сходят с ума.

— Ольгерд, меня лечил профессор фон Розенрот? — невпопад ответила я.

Теперь не я одна засомневалась в собственном душевном здоровье.

— Профессор фон Розенрот? — удивленно переспросил он, окунув пальцы в воду и поморщившись.

И сомнений у меня становилось все больше.

— Врач, — слабым голосом уточнила я. — Фон Розенрот.

Ольгерд посмурнел.

— Милена… — с легкой жалостью ответил он: — Единственный фон Розенрот, которого я знаю — во-первых, далеко не врач, а во-вторых, мертв.

Я вспомнила, где слышала эту фамилию: об их темных делишках Ирис докладывал в письме отец. Но то и вправду было целую вечность назад; странные шутки играет память. Ольгерд покачал головой, словно пытаясь отогнать неприятные мысли, и быстро вынес мне вердикт:

— Тебе привиделось, — сказал он, придвинув к бадье стул и раскинувшись на нем, запрокинув голову. — С такой лихорадкой черти начнут мерещиться.

Вот черт то мне как раз таки и не померещился. Я неуютно барахталась в бадье, пытаясь найти удобную позу. Ольгерд попытался незаметно скользнуть взглядом по моей вздымающейся груди.

Некоторые вещи не меняются — и слава Лебеде.

— Что произошло в святилище Лильванни? — спросил он, бросив взгляд в сторону замерзшего озера.

И как мне рассказать о пережитом?

— О’Дим затащил меня в ад, — ответила я, уставившись на свои до мяса остриженные ногти. — Нет, не в ад… В лабиринт из живых трупов, в океан черной слизи, в…

Никак. Мне не хватит красноречия.

— Ты никогда не сможешь себе представить, — выдохнула я, — какой кошмар мне пришлось пережить.

Ольгерду не понравился упрек, и он забарабанил пальцами по бортику кадки.

— Я знаю, Милена, — бросил он, — что я перед тобой в неоплатном долгу. Поверь, тебе не нужно будет мне об этом напоминать.

Вполне себе в оплатном, и оплату при более благоприятных обстоятельствах можно будет обсудить.

— Значит, ты одолела древнего демона, — он быстро сменил тему, — разгадала сложнейшую из загадок. Я поражен до глубины души.

Которая у него благодаря мне появилась. Я не стала уточнять все детали произошедшего, многозначительно пожав плечами. Раз осталась жива, то, считай, и выиграла — кто будет разбираться? Историю, в конце концов, пишут победители — или хотя бы выжившие. Тем более, восхищение Ольгерда — настолько редкая вещь, что грех не посмаковать.

— И узнала свое настоящее имя, — уклончиво ответила я.

— И с кем имею честь?.. — протянул Ольгерд, откинувшись на деревянную спинку.

С нильфгаардской знатью, черт побери!

— Агнес Филия аэп Готтшалк.

Ольгерд широко улыбнулся, но в этой улыбке определенно что-то изменилось: прежде я не видела, чтобы в уголках глаз у него собиралась морщинки. Да, именем меня нарекли на редкость дурацким, но нелюбимым детям других и не дают.

— Из благородного рода, значит, — усмехнулся Ольгерд, проведя ладонью по воде и коснувшись моих вытянутых ног. — Я даже не сомневался. У тебя, милая, на редкость аристократические щиколотки.

«Милая». Последний раз, когда он так к кому-то обратился — и то была не я — иронии в его голосе не наблюдалось. Я отодвинула пресловутые щиколотки от загребущих лап. Чуть Лебеде душу не отдала — то есть, дьяволу — чтобы спасти его никчемную душу, а он все ерничает.

Нас больше ничего не связывает. Или почти ничего.

— Спасибо за заботу. Ольгерд, — устало вздохнула я. — Не волнуйся, не стану тебя долго утруждать. Оклемаюсь и уеду.

Улыбка во мгновение ока исчезла с его лица, и Ольгерд резко вскочил на ноги, будто ему влепили пощечину.