«Ты была очень близка, Милена. Жаль, что время не щадит…»

Нет! У меня есть время! Как же там, что же там было…

Лик безымянный узри в темноте. Назови мое имя.

Найти лжеца, как мне разыскать его в измерении, где нет ни одного человека?!

О, святой Лебеда… Ворон, не выклевавший глаза… Уста, никогда не извергавшие ложь… Длань, совершившая справедливый суд… Беременная праведница… Суть не в том, что изреченное — ложь, а в том, чья это ложь. Гюнтер о’Дим представляется торговцем зеркалами, потому что в сделках с ним люди узнают свое истинное лицо.

«…Никого», — спокойно закончил фразу Гюнтер о’Дим.

Кривляющееся отражение, спрятавшийся в зеркалах лжец. Я выклевала глаза Иштвана, из моих уст извергалась ложь, длань моя совершила суд, далёкий от справедливого, и праведности во мне…

— Ты — лжец, — голос сел, и хрип разрезал густую темноту, когда я ринулась к зеркалу. — И имя твое — Милена.

Прежде чем я успела увидеть свое отражение, зеркало разлетелось вдребезги, будто в него кинули камень. Мелкие осколки порезали мне руки и лицо, но в тот момент я не почувствовала боли. Густая, словно уже успевшая свернуться, темная кровь потекла по предплечьям.

Слишком поздно.

По всему моему телу пробежала леденящая дрожь — верный признак животной паники. Мне оставалась доля мгновения! Как можно обогнать существо, которому подвластно само время?! Как Иштван умудрился это сделать?

— Обманул время, — задумчиво ответил Гюнтер о’Дим, появившись передо мной. — Как однажды — пространство. Должен признать, что в искусстве обмана твоему наставнику равных нет.

Все еще в человеческом обличье, хотя сейчас сквозь личину виднелась его настоящая сущность — как змея, что в любое мгновение сбросит омертвевшую кожу. Ненависть бурлила во мне не хуже отчаяния — да как он смеет судить нас, людей? В своем презрении он помнит о том, чьим душам обязан своим существованием?

Гюнтер о’Дим усмехнулся и покачал головой.

Черная жижа окутывала ноги, утягивая меня вниз. Как бы я ни пыталась кричать, я не могла издать и звука из-за забитых слизью легких. В горле бурлила кровь, живот горел болью, словно меня вспороли сверху донизу.

Лучше выжить на коленях, чем умереть с высоко поднятой головой. Я буду раскаиваться, умолять, торговаться, пока не откажет голос, а потом — молиться Лебеде, Вейопатису, Лильванни — кому угодно, в надежде, что кто-нибудь сжалится надо мной.

— Мне не нужно твое раскаяние, Милена, — утешил меня Гюнтер о’Дим. — Ведь я ни в чем тебя не виню. Всего лишь собираю долги.

Дьявол, я… ношу ребенка! Разве беременным не отсрочивают казнь?.. Разве дитя — мой выбор, Гюнтер о’Дим? Я сделала все, чтобы его не было — так почему я должна брать на себя еще и этот грех?! По воли какого-то языческого божка, по дурости трактирной бабы?

— Иногда жизнь не оставляет нам выбора, — улыбнулся Гюнтер. — Как ты не оставила своему сыну.

Конец неумолимо приближался. Каждый раз я выскальзывала из лап смерти, но теперь оказалась подвешена на веревочке, которая вот-вот перестанет виться. Вся затея с вызовом дьявола на дуэль с самого начала была чистой воды безумием.

Боль обволакивала меня, слизь разъедала кожу, я медленно и мучительно задыхалась. Пожалуйста! Я начну жить по-другому! Ольгерд… Ольгерд!

— …Не в первый раз бросает свою женщину умирать в одиночестве и муках, — продолжил за меня Гюнтер о’Дим. — Но всему наступает конец.

Слишком слабая даже для того, чтобы кричать, я умирала. В полном одиночестве и жутком страхе. Я видела тысячи убитых, но смерть других людей и своя собственная — это две совершенно разные смерти.

Всему есть своя причина. Каждое решение, что я приняла, каждый грех, что взяла на душу и каждую слабость, что себе позволила, привели меня в лапы Гюнтера о’Дима. Раскаиваюсь ли я на самом деле? Не знаю. Но так страшно мне не было никогда в жизни.

Пастырь мой… Ты приготовил предо мной трапезу в виде врагов моих… Умаслил… Кого умаслил?.. Память отказывалась мне подчиняться.

Демон устало вздохнул и отряхнул грязь с сапог. Выверенным жестом достал из сумки свиток, прежде чем зачесть голосом скучающего священника:

— Te nomine vero soloque evoco (Я призываю тебя твоим единственным и истинным именем), Agnes Filia aep Gottschalk.

Последняя абсурдная мысль, что полыхнула в моем угасающем сознании, была: «Дьявол, я еще и из черных».

Я закрыла глаза, с головой погружаясь в темноту. Жажда выжить угасала во мне, а мириады голосов, растворенных в темном океане, убаюкивали. Веки стали тяжелыми, как свинец.

— Agnes Filia aep Gottschalk, — повторил Гюнтер о’Дим. — Agnes Filia…

Он поперхнулся, поморщился, будто в его горле застряла острая кость. Когда демон попытался произнести мое имя до конца, его черные вены вздулись под бледной кожей, и неизменно спокойное лицо исказилось гневом. Что происходит?..

أم كاذب عذراء… وعاهرة الغادرة! الكذب تكمن الأكاذيب، عاهرة سبونس عاهرة أخ*!

— землисто-серое лицо Гюнтера о’Дима исказилось, вытянулось до нечеловеческих пропорций.

Кто мне помог?! Как?! Воля к жизни проснулась во мне резко и отчаянно, и я изо всех сил барахталась, пытаясь зацепиться за что-нибудь твердое. Жить! Я хочу жить, заслуживаю я этого или нет! Любой ценой!

Сквозь темную пелену я наблюдала, как мой судья рвал и метал, и хоть язык проклятий был мне незнаком, заложенная в них угроза была предельно прозрачна.

— Սատանան հազար ու մի դռնակ ունի, եթե մեկ հազարը փակ է, մեկը կհայտնվի —

На мгновение все замерло. Потом раздался оглушительный хлопок, и океан содрогнулся и изрыгнул меня из своего чрева.

Комментарий к Страшный Суд

Загадку зарифмовала, обогатила и оформила - SandStorm25. Cсылки на другие работы в шапке)

Мать лжеца - девственница (араб. пословица). Ложь порождает ложь, от шлюхи родится только шлюха!

(переиначенная армянская пословица - у дьявола тысяча и одна дверь, закроется одна, откроется другая).

Мне не удалось связаться с переводчиками, если что, поправьте языки.

Если не очень понятно, то объяснение на два вопроса:

1. Почему не умерла Милена?

2. В чем смысл загадки?

Вы найдете по ссылке:

https://docs.google.com/document/d/1RQDKArHynYkNueb_yLnh3tT9n-gnz1DIHEDyton-l8A/edit?usp=sharing

========== Корень зла ==========

Возвращение в мир живых было медленным и болезненным, словно пробуждение от дурного сна. Ещё совсем недавно едва заметные порезы заявили о себе так резко, будто до этого я окунулась в океан осколков.

Но такая боль — нет, любая боль — ничтожная цена за жизнь.

А я была, вне всяких сомнений, жива, ведь на собственной шкуре уже ощущала обыденные радости бытия: ветер со всей дури дул в лицо, а камень холодил спину даже через кожаную куртку, пока я безуспешно пыталась разлепить веки.

— Милена!

Ольгерд?..

Я больше в жизни не доверюсь голосам, зная, что они могут принадлежать кому и чему угодно. Из-за застилавших глаза слез все кругом расплывалось, но надо мной безо всяких сомнений нависло рыже-зеленое пятно. Я попыталась ему ответить, но вместо этого меня наизнанку вывернуло на каменную мозаику черной слизью, которой не так давно успела вдоволь нахлебаться.

О, дьявол! Надеюсь, что не нажила себе еще одного могущественного врага подобным святотатством.

Шершавые пальцы сомкнулись на моих предплечьях, галантно отодвинув подальше от грязи.

— Ты жива?

Паршиво, должно быть, я выгляжу. Вразумительно ответить не вышло, только бессвязно промычать: язык распух и отказывался подчиняться. Что еще хуже — меня колотило как припадочную. Упаси Лебеда еще и заработать заразу на свою голову.

Крупная капля упала мне на щеку. Неужели слеза? Я еще не готова к столь резкому возвращению человечности Ольгерда. Нет, всего лишь снежинка. Крупная, мясистая снежинка — предвестник знаменитых реданских метелей.

Я жива, идет снег, и я жива!

— Не вздумай умирать, — Ольгерд дыхнул на меня винными парами — хоть кто-то времени зря на терял — и хлопнул ладонью по щеке. — Не вздумай, слышишь?