Надо мной нависали гигантские песочные часы, занимавшие весь небосвод, если так можно было назвать простирающуюся над головой массу. Как будто низ и верх поменяли местами и океан застыл над землей вопреки законам природы и здравого смысла.

Я моргнула. Наваждение не исчезло: исполинских размеров часы, в тысячу раз больше меня, больше солнца, больше всего, что мне доводилось видеть. На Континенте огромная конструкция рухнула бы наземь, расколов земную твердь пополам и погребя под собой все живое.

Угольные песчинки отмеряли стремительно утекающее время. Дьявол, загадка!

Я попыталась встать на ноги, но увязла в том, в чем мгновением раньше лежала: покрывающей плато черной жиже, похожей на густую смолу. Сапоги погрузились в нее почти по самое голенище, а выпачканные в грязи штаны мгновенно задубели.

Дьявол и семь принцев Ада! С каждым вдохом становилось все тяжелее дышать; вместо воздуха забивалась слизь, оставляя во рту гнилостный привкус. Меня прошибла испарина; вцепившись в собственное горло, я пыталась подавить рвотный позыв.

Дышать! Если я поддамся панике, мне конец!

Молитва костью застряла в горле. Взывать к святым в проклятом месте казалось бесполезным. Мне стоило немалой силы воли выдавить слова из себя, и, произнесенная вслух, она куда больше походила на мольбу о пощаде, чем на искренний символ веры.

В попытке найти что-то твердое я уцепилась за кусок гранита с острыми краями. Ладони обагрились кровью, но такая цена показалось мне сущим пустяком.

Бескрайний океан над головой подернулся рябью. Я озиралась, пытаясь найти что-нибудь знакомое глазу, но вокруг не было ни запахов, ни цветов, ни любых других признаков жизни. По крайне мере того, что я привыкла называть жизнью.

Загадка, Гюнтер о’Дим!

«Начни с начала», — ответил мне спокойный голос.

С какого начала?! С начала чего?!

Мимо меня проскользнул силуэт, искаженный и вытянутый, как тень висельника. Резко обернувшись, я увидела сооружение, которого, клянусь Лебедой, еще мгновение назад позади меня не было.

Скопище сросшихся воедино статуй образовывали стены остроконечной пирамиды. Вход в нее походил на широко разинутую звериную пасть, а застывшие человеческие и человекоподобные фигуры было легко принять за нечто одушевленное, нечто из плоти и крови: сочетание белого и красного камня выглядело точь-в-точь как прожилки на куске сырого мяса.

Мертвый город. Город мертвых.

Демоны любят вымачивать жертву в страхе, как люди заготавливают мясо на зиму. Если я где и найду загадку, то там, где мне меньше всего хотелось бы ее искать.

У меня не было другого выхода. В буквальном смысле: отсюда некуда бежать.

Из глубины пирамиды доносился неустанный, почти подбадривающий гул. Я едва передвигала ноги; тело ослабло, будто из него выкачали кровь. Чем ближе становилось здание, тем меньше мрамор походил на камень, и все больше — на застывшую во времени плоть.

Я мнила себя знатоком кошмаров: мир полон ужасов, если знать, куда смотреть. Но мое воображение ограничивалось рамками человеческого представления.

Черная жижа хлюпала под ногами. Не решаясь войти, я соляным столпом застыла перед входом в пирамиду, прислушиваясь к нарастающему гулу. Во мраке входа виднелся узкий коридор.

Я прикусила губу, до крови надорвав кожу, и сделала первый шаг. Мне придется коснуться статуй, чтобы протиснуться; только бы им не захотелось в ответ дотронуться до меня. Я боролась с искушением взглянуть на их лица — так язык тянется к больному зубу в бессмысленном, но навязчивом желании почувствовать боль.

— Стой, сука! — раздался лающий мужской голос.

Увернувшись от скользкой руки, едва не сомкнувшейся на горле мертвой хваткой, я вжалась в стену. Не в силах сдержать страх, я заскулила от ужаса, как побитый щенок. Бежать… Даже бежать некуда!

Мраморное лицо, на котором застыло нечто среднее между оскалом и ухмылкой, я не признала — зато короткий черный чуб показался знакомым. Не может быть… Как же его звали? Яслав? Ядзмин?

«Яцек», — вежливо поправил меня Гюнтер о’Дим.

Кабан, которого я пронзила ножом. Тело сдавил удушающий спазм. На кого же я тогда облокотилась?.. Я обернулась, чтобы увидеть, как его мертвый товарищ просыпался от вечного сна.

Отскочив, как ошпаренная, я рванула в глубь лабиринта. Поскользнулась, упав в грязь лицом, попыталась встать — пока, слава Лебеде, замурованные в стенах кабаны обсуждали мою скорую кончину. Если бы я знала, что после смерти они до меня доберутся, трижды бы подумала, прежде чем убить! Слезы градом текли по щекам, рыдания сотрясали меня, как непрекращающаяся икота.

Я попала в свой собственный ад — или ад, который я создала сама? Неужели все, кого мне предстоит тут встретить, погибли от моей руки?.. Не может быть, я не святая, но так много я бы никогда… Ни за что!..

«Милена, милая моя, разве это много? — вмешался Гюнтер о’Дим. — По сравнению с Ольгердом — детские забавы. А уж что мог бы сотворить ваш…»

Кровь застучала в висках, шум в ушах поглотил конец фразы. На улицах Оксенфурта невозможно выжить, не оставив за спиной дорожку из трупов. В стене не было замуровано никого, кто не держал бы оружие наготове, кто не хотел бы убить меня первым.

«Как изменчива человеческая память», — вздохнул демон.

Измучить жертву, прежде чем загадать ей загадку — и где твоя хваленая честность, Гюнтер О Дим?

«Измучить? — удивился он. — Все, что ты видишь — всего лишь отражение тебя самой».

Мое отражение знакомо мне с детства и выглядит оно куда лучше.

Ад, о котором рассказывали мне в детстве, был другим. Меня стращали Гееной Огненной, неописуемыми словами мучениями: котлами с лавой, железной девой и пыточным колесом. Теми истязаниями, которыми люди бы сами хотели подвергнуть своих врагов.

Скульптуры начали менять форму, надуваясь пузырями. То они становились дубом, то оскалившейся собакой, то человеческими лицами. У меня было ощущение, что нечто необъяснимой природы копошится в памяти, выискивая там знакомые образы.

Гул становился сильнее, все больше напоминая низкие утробные звуки.

«Магда! Где тебя носит, бесовское отродье?!»

Некоторые голоса узнаешь даже спустя целую вечность. Мое короткое детство давно осталось позади, но крик «Магда!» до сих пор бил плетью по ушам. Ты-то что здесь забыла, старая карга? Ты должна была оставаться в забвении, чахнуть в чулане памяти, там, где я тебя заперла!

Голос зазывал меня пойти по закручивающемуся в спираль коридору. Ни один здравомыслящий человек не послушал бы его — как ни один здравомыслящий человек не вызвался бы сразиться с демоном.

Я хорошо помнила твое воспитание. Щелочь вот рту, обожженная слизистая, мозоли на коленях от многочасового стояния перед умывальником. Расплата за хулу — за курву, холеру, гниду, за все, что дети цепляли на улицах и что как нельзя точно отражало разрушенную войнами дыру в долине Гелибол.

Разбитый нос, кровавые сопли на пододеяльнике — за попытку украсть хлеб божий из монастырской кухни. Обритая голова, каштановая шевелюра на грязном полу, чтобы не повадно было бросать грязные взгляды… на кого, собственно? На случайного прохожего?

Я ненавидела тебя всей своей никчемной душой.

«Корень всех зол есть сребролюбие, — монотонно вещала сестра Анна:— которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

Уроки пролетают мимо ушей, если вбиваешь их усилиями в голову, а розгами по заднице. Одно и то же, день за днем — бояться и каяться — со временем всегда превращается в просто “бояться”.

«Молись, Магда, молись утром, днем и ночью, молись до обедни, молись после нее, ибо лукавый положил на тебя взгляд».

И защитил меня твой хваленый Лебеда?

Я петляла по коридору под взглядами застывших лиц: тех, кто пытался убить меня, и тех, на кого я напала первой. Коридоры сужались и расходились, я пыталась войти в одну комнату, но оказывалась в другой. Мир вокруг читал мои мысли, кормился моими страхами. Тот, кто сказал, что ад в нашей голове, оказался до боли прав.