Для адепта Вечного Огня день без костра — день, потраченный зря. Можно положить широкополую шляпу на прикроватный столик и ложиться спать в надежде, что следующий рассвет будет милосердней.

Один пепел сменил другой: на подъезде к Бронницам было не протолкнуться. Каждую версту сжигали: колдунов, травников, знахарей и тех, кто к магии вообще не имел никакого отношения, но Церковь раздражал — в основном вольнодумцев, поэтов и бабок, промышляющих абортами.

На развилке на усадьбу Гарин, на возвышающемся над толпой помосте стоял одетый в черное тип с мерзкой рожей — безо всяких сомнений чиновник, а рядом с ним священник в красно-желтой накидке. Толпа ежилась от холода, но разгорающееся пламя понемногу скрашивало их беду.

— Жги дьявольскую падаль! — раздался экзальтированный визг. — Жги чернокнижника!

Мне давно казалось, что казнь доставляет некоторым благопростойным оксенфуртским горожанкам почти эротическое удовольствие.

Я не удержалась от любопытства взглянуть на несчастного. Да какой он чернокнижник? Лицо искажено болезнью, а не колдовством — выпученные глаза, слюна текла по окровавленному подбородку, но на полуобнаженном теле ни знаков, ни пентаграмм.

Так уж у нас заведено, что сидят не те, кто грабил, а горят не те, кто якшался с нечистой силой. Нет справедливости на земле реданской. Хотя и на других тоже.

— Покайся, грешник, ибо час твой близок! Покайся, ибо поглотит тебя пламя Вечного Огня! — прогнусавил священник. — Ибо никому не ведомо будущее, никто не смеет считать себя Пророком! Именем Церкви Вечного Огня и Короля Радовида Свирепого…

Сорванцы в дырявых ботинках соревновались в меткости, кидая в приговоренного заостренными камнями. Но тот почему-то решил взглянуть не в сторону своих обидчиков.

Он посмотрел на пытающегося протолкнуться сквозь толпу всадника. На меня.

Взгляд умирающего даже противней запаха жженой плоти. Они всегда смотрят так, будто ты виновен в их кончине, даже если ты просто проходил мимо.

Слава Лебеде, что это не я на эшафоте. Пока что — но Дамоклов меч уже щекотал шею. Едущий впереди меня Геральт сжимал в руке фиолетовую розу, а это значило, что скоро мне предстоит пренеприятнейшая встреча.

И к ней я отнюдь не готова.

— Идёт, идёт нечистый на землю, приходит последнее время! — заорал пленник, когда языки пламени начали лизать его ступни. — Близится завершение существования всего… Проклятое семя… пламенем омоет людские горы!

Дрянное нас ждет будущее, если вкратце. Очень неожиданные новости. Чего он на меня пялится? Толпа вокруг эшафота вздрогнула, опасливо переглянувшись. В безумные времена начинаешь верить безумцам.

Мы проехали мимо, натянув капюшоны до самых подбородков — нам всем есть что скрывать. На развилке, сухо попрощавшись, Геральт направил коня в сторону Оксенфурта.

Мне же оставалась одна проклятая дорога в усадьбу Гарин. Напала черная тоска — не приведи Лебеда, чтобы уныние Ирис оказалось заразным. Каков он — ад? Когда боишься чего-то всю жизнь, каждое мгновение существования, страх становится образом, абстракцией. Бесконечная боль и страдания, огонь и крики? Это было бы слишком просто. Я уверена — дьявол тщательно подходит к своему делу.

Атаман, видимо, не хотел, чтобы Годива стоптала свои драгоценные подковы, и приказал выложить дорогу до усадьбы гранитной брусчаткой. Видит Лебеда, у Ольгерда фон Эверека слишком много денег.

На горизонте, там, где должна была быть усадьба, виднелись клубы черного дыма.

Дьявол, неужели и сюда добрались твари в широких шляпах?! Со славой фон Эвереков давно нужно было ждать гостей. Хотя что Ольгерду охотники на ведьм — они-то без головы уйти не смогут, в отличие от него самого. Атаман душу отдал за то, чтобы никогда не проигрывать.

Я пришпорила коня — старый доходяга взвыл и возмущенно заржал, но ускорил бег. Вороны кружившие над лесом, закаркали.

Почти у самой усадьбы я увидела мужчину в порванной одежде, прислонившегося к березе. Точно не кто-то из кабанов — стрижен был не как они. Верно, прислуга. Взгляд безумный и ошалевший, в глазах животный страх. Неужели Ольгерда не было в усадьбе, и?..

— Пощады… — прохрипел мужчина.

Пытали?! В темноте виднелись красные, почти черные пятна на белой рубахе. До моего слуха донеслись глухие удары копыт, бьющих по замерзшей земле.

К чертовой матери! Я развернула коня, готовясь дать деру.

— Эгегей, стой, дурная, куда понеслась? — догнал меня зычный голос. — Спиздила чего опять?!

Знакомый голос. Конрад?.. Я натянула поводья и обернулась. Лежавший на земле мужчина закрыл лицо руками, свернувшись калачиком при виде всадника с обнаженной саблей. Так это кабанья жертва?!

— Не могу больше… — простонал несчастный.

Долговые разборки или конкурентов устраняют? Нашли времечко!

— Пить…

Я развернула коня, обойдя спешившегося Конрада по дуге. От него разило самогоном, дымом и чесноком.

— А ты не пей, шельма повисская, а пой! — Конрад от души пнул лежащего под ребра, прежде чем дернуть за шиворот. — Куда честным людям без музыки?!

Ситуация начинала проясняться, и такой поворот меня изрядно злил. Очередную пирушку закатили? Почивают после трудов праведных? Не им предстоит состязаться в словесных играх с древним демоном! Тяжелая ноша спасать задницу Ольгерда — да и свою, что уж там — полностью лежала на моих плечах.

— Давай обратно, — кивнул он мне, тряхнув черным чубом. — Койка атамановская стынет!

От этих второсортных шуточек уже воротило, но что толку метать бисер перед свиньями, вступая с кабаном в перепалку? Я с мрачным видом побрела за Конрадом и его пленником. Когда до меня донесся гвалт творящегося в усадьбе разгулья, то подумалось, что лучше бы это были охотники за ведьмами. Встряхнули бы эту шайку.

Я однажды уже подумала о чем-то подобном.

Степень творящегося у усадьбы Гарин мракобесия поражала всякое воображение своими масштабами. Зижделось на трех неизменных столпах — пьянстве, азарте и сексуальных бесчинствах. Кострище развели в паре аршинов от крыльца — видит Лебеда, спалят все к чертовой матери!

Пьяные и полуголые, несмотря на стужу, кабаны орали, гоготали, занимались случайным мордобоем и предавались таким же случайным связям. Ох и верно говорил Гелибол Свирепый — наибольшую угрозу для Редании представляют сами реданцы.

Конрад бросил певца на землю — тот неловко обмяк, но не сопротивлялся, когда в него влили еще одну порцию жженки, и испил горькую чашу до дна.

Отбивая каблучками по деревянной бочке размером в человеческой рост, смутно знакомая мне девица извивалась в танце. Ее обнаженные груди тряслись в такт музыке. Несчастный менестрель наяривал волынку так, как будто за неправильную ноту немедленно попрощается с головой.

Лихо отплясав под визги и улюлюканья, плясунья спрыгнула прямо в крепкие объятия кого-то из кабанов. Тот прижал одной рукой драгоценную ношу, а другой кинул на бочку сальные карты.

Немудрено — на них была изображена туссентская княгиня, высоко задравшая единственное, что на ней было — пышные юбки. Кабаны обменялись мнениями, что бы они сделали, если бы ее карете не повезло бы завернуть в оксенфуртские леса. В ответ кто-то заколотил кулаками изнутри бочки, истошно заорав. Надеюсь, не княгиня.

Певца подсуживали исполнить романс про шляхтича, гуляющего по Понтару, но тот остался недвижим даже после пары подбадривающих пинков.

— А как же культура? — расстроился Сташек.

Он явно не дошел до кондиции товарищей, поэтому задавал вопросы нелепые и неуместные.

— Кончилась культура, — отрезал другой. — Зато жженка осталась!

Ад и черти, ну и Валтасаров пир. Как резок контраст между вулканом бурлящей жизни и склепом усадьбы фон Эвереков. Интересно, где скрывается сам Валтасар?

Да и дьявол с ним. Воспоминания об усадьбе оставили после себя мерзкое послевкусие. Надеюсь, ночь хорошего и крепкого сна сможет их развеять — если я смогу уснуть с такой катавасией за окном.