Ольгерд поднялся с кровати, тщетно пытаясь скрыть гнев, подошел к широкому окну. Торс еще не испещрен глубокими шрамами.

— Давно бы уже что? — будто бы небрежно обронил он.

Она молчала. Чёрные, как сажа, капли били по стеклу. Неловко быть невольным свидетелем семейных дрязг. Я прижалась к деревянной стене.

— Все, что делал в своей жизни, — медленно, с расстановкой сказал Ольгерд, прежде чем направиться к выходу, — я делал для тебя и ради тебя. Помни это.

Прозвучала эта фраза красиво — даже захотелось, чтобы он когда-нибудь сказал это мне — но не слишком правдоподобно. Если я хоть немножко знала Ольгерда, он делал это и для себя в том числе.

Я вышла следом, но силуэт растворился в воздухе, оставив меня посреди бесконечных портретов. Какие же они разные — супруги фон Эверек. Говорят, противоположности притягиваются — я никогда не верила в эту присказку. Недолго горит такая страсть — и после себя оставляет выжженную пустыню.

Или во мне говорит ревность?

Всюду слышался шёпот; обрывки разговоров и мыслей — так, наверное, чувствуют себя несчастные души в богадельне. Где я? Что сотворила Ирис — нарисованный рай, стремительно превращающийся в ад?

Все живое стремится оставаться живым, в какой бы то ни было форме, даже если существование приносит большую боль, чем небытие, даже если оно всего лишь иллюзия. Если бы это было не так, человечество давно предпочло бы небытие — бытию.

Из обеденного зала доносились голоса. Я присела на корточки, рассматривая фигуры через деревянные балки. И все-таки память — великая обманщица, кривое зеркало воспоминаний. Вряд ли тени в тот вечер и правда падали так, что Ольгерд больше походил на этерала, чем на человека.

— Вы же помните девиз рода фон Эвереков, господин Белевиц? — спросил Ольгерд, вонзая нож в зажаренную с яблоками утку.

Сидящий напротив мужчина выглядел столь измученным, что едва держал бокал.

— Nemo me impune lacessit (Никто не тронет меня безнаказанно)? — сухо поинтересовался отец Ирис, вытирая тонкие губы шелковым платком. — Весьма подходящий вашему… роду.

— Роду вашей дочери в том числе, — поправил его Ольгерд.

Неприязнь между мужчинами — пороховая бочка, готовая взорваться в любой момент. На затылке отца Ирис проступили багровые пятна, в блеске множества свечей они напоминали зияющую рану. Напоминали? Мне показалось, что вниз по расшитой шелковой рубашке стекает кровь, что череп мужчины расколот пополам. Меня передернуло, и я отвернулась, уткнувшись взглядом в абстрактный портрет, на котором различить можно было только зеленые глаза. Куда ни ткнись в этом Лебедой проклятом месте, всюду они.

Сцена растворилась в воздухе, усадьба наполнилась голосами. Их стало много, они сливались воедино, превращаясь в пугающую какофонию.

«Госпожа фон Эверек, надеюсь, этот разговор останется между нами. Я боюсь, что проблема вашего бесплодия лежит… скажите… практикует ли ваш супруг, прошу простить за это выражение, Magia Occulta»?

«Да я тебе говорю, Гришка, ты меня послушай, он чистый диавол, глазища сверкают — а шрамы — шрамы видал?! Думаешь, шо в Бронницах скотина попадала? А комната на засове? Старый Белевиц, по-твоему, сам издох? Ох, бежать госпоже, ох, бежать, а то угробит ее муж-людоед! Да и нам вместе с ней!»

«Что ты снова начинаешь, papa? Я люблю его. Я поклялась перед вечным Огнем — в здравии и в болезни, в горе и в радости. Чтобы… чтобы с ним не происходило. Не проси меня об этом! Болезнь маменьки тут ни при чем, это не моя вина! Papa!»

«Ты заставил ее просить у меня развода. Ты заставил ее разорвать помолвку, хотя знал — да, черт тебя подери, ты знал, как сильно я любил ее! Если бы не ты…. Если бы не ты, старый пес!»

Да уж, это отец Ирис во всем виноват, Ольгерд! Значит, расколотый череп мне не привиделся.

Нет. Я не хочу перебирать чужое грязное белье. Что бы ни случилось в этом поместье, оно останется там, где должно — в прошлом. А мне еще жить в настоящем.

Где этот чертов кабинет?! Комната заперта на ключ… Дьявольский лабиринт — эти бесконечные галереи и жуткие картины… Портреты смотрели на меня, следили, куда бы я ни пошла. Ад и черти, еще немного, и я сама потеряю рассудок!

Дом кровоточил красками. Когда я наконец добралась до двери, запертой на здоровенный замок, то оказалась перед ней не одна.

— Ольгерд, — позвала мужа дрожащая, в тоненькой ночнушке на голое тело, Ирис, — уже за полночь. Прошу тебя, иди спать. Мне страшно одной.

Напоминает старую сказку про жестокого мужа и запертую на три засова комнату. Ольгерд что-то ответил; но расслышать не получилось. Я припала ухом к замочной скважине.

«Conjure et confirmo super vos Bael, Agares, Vassago, Marbas!» И без того низкий голос исказился, став на пару октав ниже, и больше походил на рычание зверя, чем на человека. Имена сущностей из низших планов. Ольгерд кого-то призывает — неужели мне несказанно повезло, и…

— Ольгерд, открой сейчас же! — прикрикнула Ирис, едва живая от страха. — Или я открою сама!

Дьявол, да не перебивай ты! Я так сильно закусила губу, что почувствовала медный привкус во рту. Ирис дрожащей рукой вставила ключ в замочную скважину — открыть получилось только с третьей попытки — и повернула несколько раз. Где-то вдалеке надрывно выли псы.

«Valefor, Marmon, Barbatos! Et diabulus stet a dextris».

Пламя свечей из красного воска отбрасывало дрежебзащий свет на темную фигуру посреди комнаты. Ольгерд сидел на коленях в центре пентаграммы, обнаженный до пояса, подняв ладони высоко вверх. По запястьям стекала кровь. Он взывал к другим мирам, в трансе повторяя имена принцев Ада. Вокруг него вспыхивали черные разряды, комната была пропитана темными миазмами, вымазана ими, как грязью.

«Azazel, Belzebul, Belial!» Ольгерд резким движением раскинул руки. Огоньки свечей взвились вверх. Зловещие тени, как гигантские нетопыри, метались по стенам.

Пронзительный девичий крик прервал ритуал. Нет!

Смертельно бледная, прижавшаяся к дверному косяку — Ирис в любое мгновение лишится чувств. Ольгерд медленно обернулся — с налитыми кровью глазами лицо больше походило на застывшую маску. Он резко поднялся и сделал шаг навстречу жене.

— Откуда у тебя ключ?!

Вопрос остался без ответа: Ирис отшатнулась, побежала прочь, не разбирая дороги. Ольгерд выругался словами, которые мне от него слышать еще не приходилось — и щелчком пальцев потушил свечи.

После этой истории Церковь Вечного Огня поставит печать на разводе, а заодно и на смертном приговоре, быстрее, чем Ольгерд успеет сказать «помилуйте».

Ольгерд кинулся вслед за женой, а я проскользнула в комнату, и в ней было достаточно доказательств, чтобы колесовать чернокнижника на ближайшей площади. Ars Notoria, Lemegeton, Arbatel, Picatrix, а также «Unaussprechlichen Kulten» авторства Фон Юнцта, книга, пользующаяся дурной славой и настолько опасная, что мало кто отваживался воспользоваться содержащимися в ней заклинаниями и формулами. И, хоть я и предполагала, что познания Ольгерда в демонологии не обошлись без практики, масштаб происходящего стал для меня сюрпризом.

Много он натворил. Но самого страшного я не нашла — никаких следов человеческих жертвоприношений. Это могло быть случайностью или лишь вопросом времени — и тем не менее — ни кожи, ни волос, ни костей.

На тяжелом столе из массивного дерева ворох бумаг и записки. Пергамент испещрен иероглифами, сигилами и магическими знаками, до странного расплывчатыми, как будто я в одночасье стала близорукой. Из-под него выглядывал кусок бумаги, на котором Ольгерд оставил свою размашистую подпись. Я ухватилась за краешек, аккуратно вытянув из-под стопки бумаг.

Брачный договор Ольгерда фон Эверека и Ирис Белевиц. О, проклятье!

— Кто разрешил тебе входить в мой кабинет?! — где-то вдалеке прозвучал голос Ольгерда.

Я отшвырнула бумаги в сторону. Супружеские разборки все не утихали, пока я лихорадочно пыталась прочитать записки. Я что, ослепла?.. Буквы никак не складывались в слова. С другой страницей творилась та же чертовщина.