— Вуйчик? Ротмистр Вуйчик? — редко мне доводилось слышать изумление в голосе Ольгерда. Контраст между ним и его постаревшим камрадом действительно ошеломляющий.
— Ха! Рассказывал батька, конечно! — ротмистр расхохотался, его самолюбию явно тешило, что лже-отпрыск Ольгерда наслышан о нем. — Мы кутили с ним по молодости — вся Редания на ушах стояла! Пока матушку вашу не повстречал, госпожу Белевиц, такой повеса был! Но как ее узрел, пропал казачок, побежал свататься, пятки засверкали! Что и слова не промолвите-то? — нахмурился он от молчаливости собеседника. — Как здоровье родителей, неужели случилось что?
Я вся превратилась в слух. Что за загадочная госпожа Белевиц? Фамилия бывшей супруги Ольгерда Ван Рог, если судить по письмам… Сколько же жен сменил этот герцог Синяя борода?
— Отнюдь, все прекрасно.
— Скуп на слова, это в мать, не в отца! — не могу поспорить с ротмистром, Ольгерду совсем не присуще односложно выражаться. — Что прекрасного-то, поведай? Как поместье ваше в Бронницах? Чудное поместье, надо наведаться, да вот засел в Велене, сижу уже сычом последние лет двадцать! Давненько надо было в гости наведаться! Батеньке-то передайте — ротмистр Вуйчик, друг его армейский, изволит его проведать перед смертью-то!
Ротмистр Вуйчик прижал дочку, поцеловал в затылок, та стеснительно фыркнула, но не отстранилась от крепких объятий. Какой счастливый, полный жизни мужчина, одно удовольствие наблюдать за ним! Так мог бы выглядеть и Ольгерд, не сверни он на кривую дорожку.
— Всенепременно передам, — сухость ответа ничуть не смутила старого вояку. Поток слов пана Вуйчика снес бы любую дамбу.
— Зато стать отцовская, косая сажень в плечах! А матушка-то тоненькая, звонкая, как птичка… Мы над ним еще тогда потешались — раздавишь зазнобу свою, пискнуть не успеет! Ничего, не задавил, сына-богатыря заделал!
Елена благосклонно склонила голову, соглашаясь с мнением отца. Смелая девушка, другую дворянку отпугнули бы эти чудовищные шрамы. Даже видавший виды ротмистр стал на них коситься.
— Шрам как у него… — задумчиво протянул он, слегка сдвинув густые брови,— точь-в-точь как ему на скуле оставили, когда тогда под Третогором-то… Ничего от матушки нет, ничегошеньки… — приподнятое настроение господина Вуйчика стремительно ухудшалось, он инстинктивно потянулся к своей сабле. — Вот те на, на шее такой же, когда серпом кмет резанул…
Девушка обеспокоенно дотронулась до мигом постаревшего на несколько лет отца. Ольгерд сложил руки на груди, никак не пытаясь спасти свое шаткое положение. Сделка c о’Димом сделала его маргиналом в собственном сословии — шляхта больше всех ценила преемственность, род, а Ольгерд нарушил естественный порядок вещей.
— Да что-то нехорошо мне, деточка, — успокоил он дочку, не сводя с бывшего сослуживца пристального взгляда. — Сердце кольнуло. Перебрал, мерещится всякое. Лиха ночка…
Если я не вмешаюсь, то ротмистра удар хватит. Я коснулась рукой широкой спины Ольгерда, коротко поприветствовала благородное семейство Вуйчик. Елена изогнула идеально очерченную бровь, а застывшее выражение лица Ольгерда красноречиво говорило, что он счел мои нежности неуместными.
— Ты… бывай, Ольгерд фон Эверек.
Пан Вуйчик поковылял обратно к своему шатру, держась за сердце. Елена Вуйчик распрощалась коротким кивком и поспешила помочь отцу, придерживая его за локоть, и мягко укорила его — с таким сердцем уже не до праздников.
Во взгляде Ольгерда не изменилось ровным счетом ничего. Мне было бы приятней снова увидеть в нем животную страсть, нежели заносчивое равнодушие. Глупо было ожидать чего-то иного; глупой была надежда, что я снова увижу искреннюю улыбку.
Затянувшееся молчание было спасено раболепным восторженным возгласом неподалеку: «Хозяйка! Расступитесь, остолопы, не видите, Пряха идет!».
Лишь младшая из сестер чинно вышагивала по сырой земле, сопровождаемая восхищенными вздохами своей паствы. Никогда не слышала, чтобы Хозяйки являлись народу по отдельности: три сестры всегда были неразлучны.
Пряха скрыла свою уродливую натуру личиной прекрасной женщины с огненно-рыжими волосами. В ее обнаженном теле не было ничего эротичного; в отличие от человеческих женщин, нагота не делала ее уязвимой, а возвышала до величественно-неприкасаемой.
Люд бросал в ее плетеную корзинку клубки из спутанных волос, выкрикивая свои бесхитростные просьбы: «Пусть дочка сына понесет! Пусть рожь погуще взойдет! Пусть буренка наконец поправится!».
По правую руку от нее шла одноглазая тварь болотного цвета. В каком-то бестиарии я читала, как рождаются бесы — зачарованный ведьмой медведь должен спариться с дикой свиньей, дабы их подсвинок родился бесом — уродливым чудовищем с ветвистыми рогами на голове.
Ведьма обошла своих прихожан по кругу, касаясь тонкой рукой каждого из них. Из пасти сопровождавшего ее чудовища стекала ядовитая слюна, тотчас разъедая пожухлую траву. Как бы привлечь внимание Хозяйки?
Но мне и не пришлось. Она одарила Ольгерда потусторонней улыбкой, под которой безошибочно угадывалась ее настоящая природа. Таким прекрасным женщинам несвойственно столь похабное, ехидное выражение лица; оно обычно присуще обиженным жизнью дурнушкам.
Пряха подошла к атаману, едва касаясь ногами земли, словно паря над ней.
— Славная ночка была, князек? — она игриво провела пальцем по отвороту кунтуша; под ногтем виднелась запекшаяся кровь. — Я тебя уже заждалась, измучилась вся.
Тяжко, наверное, Ольгерду было скрывать свою брезгливость, но он оставался непроницаемым.
— Мне сперва гостей своих уважить надо, а тебя я в своих покоях ждать буду.
Святой Лебеда, пусть она не попросит у Ольгерда ничего такого, что перечеркнуло бы для меня любые мысли снова разделить с ним ложе! Не то, что бы я снова собиралась это делать… Не в ближайшее время.
Томно проведя пальцем по поясу Ольгерда, Пряха перевела свой немигающий взгляд на меня. Ее пронзительные глаза излучали недобрый свет, а холодное прикосновение обожгло мою грудь.
— Не пужайся, Роксана, не обижу я князька, - она скорчила рожу, засюсюкав: - Роксаночка. Даже имечко у тебя лживое, как червивое яблочко.
Ольгерд уловил незнакомое имя, которым я не раз называлась на Ничьей Земле, и нахмурил брови.
Покои ведьмы, куда проводила нас ее слепая на один глаз приспешница, находились в спрятанной у подножья горы пещере. В ноздри ударил запах сырости и чего-то неописуемо омерзительного, напоминавшего запах лежалого мяса. В логове ведьмы царил полнейший бедлам — всюду разбросаны разбитые склянки, как будто их кто-то швырнул об стену в приступе ярости.
Пряха перед уходом отложила в сторону пряжу огромного ковра, сшитого из… Дьявол… Длинных человеческих волос.
Я постаралась как можно меньше смотреть по сторонам, сосредоточившись на самых обыденных предметах. На гарнитуре из резной слоновой кости; сколько же слонов нужно перебить, чтобы вырезать этот массивный стол с изогнутыми ножками. Да и везти их сюда аж из Зеррикании… Не слоновьи это кости.
Чугунный котел с булькающей в нем жидкостью я не удостоила даже взглядом. Ольгерд же мерил логово ведьмы широкими шагами. Даже каменное сердце не могло скрыть того, насколько неуютно он себя чувствовал.
Ведьма не заставила себя долго ждать, оказав нам честь появиться в своем настоящем обличье. Пряха была одним из самых омерзительных созданий, что мне довелось узреть как в жизни, так и на иллюстрациях.
Лицо ее — пчелиный улей вместо глаза, испещренный мелкими лунками, и мерзкий крючковатый нос — под стать телу, напоминавшему груду кое-как сшитой воедино плоти. Из-под того, что с трудом можно было назвать одеянием, торчала лишняя пара деформированных детских ног. Были ли они частью существа, спрятанного под ее накидкой, или частью ее самой — я предпочла не размышлять.
На шее болталась удавка. Повесили ли ведьму до того, как она превратилась… в это?
— Что же привело тебя в мои скромные земли, князек? — исключительно радушно поинтересовалась Пряха. В лапах она вертела измазанный грязью ведьмачий медальон.
