Заклинание, закрепленное в этой пентаграмме, ограничивало свое защитное влияние лишь на свернувшегося в позе эмбриона пожилого мужчину. Выйти за ее пределы означало бы для него мгновенное самоубийство.

Шезлок спал, но сон не приносил ему покоя. Лежа посреди разбросанных книг, он метался в когтях ужасного кошмара.

— Амелия, доченька… Прошу тебя, милая… Открой глазки… Амелия!

Эти обрывки фраз были пропитаны отчаянной болью. Профессора мучили видения о дочери, но никто из студентов о ней не слышал. В глаза бросились искусанные ногти. Это явно не первая его кошмарная ночь.

Как тяжело видеть одного из самых блестящих умов демонологии столь поверженным. Профессор был слишком привержен науке, чтобы тратить свое время на тайные общества. Тем он оказал им еще большую помощь, оставив после себя страницы бесценных исследований и заметок.

Неужели под рукой профессора обернутый в грубую черную кожу манускрипт? Вне сомнений, это был знаменитый Кодекс. Ускользающий мираж наконец-то обрел физическую форму. В другой руке Шезлок сжимал Добрую книгу Пророка Лебеды. Яд и противоядие. Последние скептики обращаются к религии, когда начинают чувствовать жар адского пламени.

Я встала на цыпочки, стараясь двигаться беззвучной тенью, и прокралась за спину профессора. Стоило мне только вытянуть руку к заветной добыче, как незрячие, молочно-белые глаза Шезлока широко распахнулись, а старческие пальцы плотно сомкнулись на манускрипте.

— Кто здесь?! Убирайтесь, проклятые твари, рано пришли, я пока еще живой!

Для слепца профессор будто точно знал, в какой стороне я нахожусь. Даже если эта ярость предназначалась и не мне, он сумел меня напугать. Я отшатнулась, едва не упав на пол.

— Ольгерд фон Эверек, — атамана ничем не пронять. Иного объяснения его спокойному тону у меня не было, — я пришел забрать Кодекс Гигас.

Немигающие глаза профессора обратились в другую сторону, следуя голосу Ольгерда. Жилистая рука сильнее сжимала в руках книгу.

— Ольгерд фон Эверек, — тихо вторил ему Шезлок, — будь навечно проклят тот день, когда ты появился на моем пороге.

Ольгерд, слегка касаясь ножен, словно окаменел. Лишь гневные желваки ходили на крепко сжатых челюстях.

— Будь проклят тот день так же, как и ты, атаман, продавший свою душу Стеклянному человеку, — продолжил профессор. — Я не могу вернуть тебе Кодекс.

Последняя фраза прозвучала как приговор:

— Ты продашь его, чтобы обогатиться, как продал своего родного брата.

Ольгерд не приемлет воров, но ради денег продал брата? О дворянский чести он вспоминал, видимо, только когда ему это выгодно.

— Шезлок, — Ольгерд нахмурился и расправил плечи, — отдай то, что принадлежит мне.

Едва профессор успел раскрыть рот, как я одним движением выхватила из его цепких пальцев книгу. Пытаясь ринуться за мной, профессор остановился у самого края пентаграммы.

— Отродье, — без злости, но с глубокой горечью сказал Шезлок, — не смог я уберечь его от вас.

Его выпад пролетел мимо моих ушей, ведь в руках лежал Кодекс во всем своем великолепии. Положив его на резной деревянный стол Шезлока, я распахнула пыльные страницы.

Восторг пронзил меня с ног до головы, стоило мне увидеть эти аккуратные рукописные буквы, почувствовать, что скрыто за ними. Мир замер вокруг меня, голоса на заднем плане стали похожи лишь на слабо различимый шум.

Я листала страницы из тончайшего пергамента, ведомая лишь одной мыслью: “Удастся ли мне найти то, что казалось лишь пустой надеждой?” Я на одном дыхании расшифровала заголовки, как будто они уже были давно отпечатаны в моем сознании. Мне не нужно было искать ключ к легендарному Кодексу. Ключ был частью знака Табулы Разы: «non omnis moriar». «Весь я не умру».

Контракты с дьяволом. Продажа первенца дьяволу. Мои руки дрожали, а текст расплывался перед глазами. Страх мешал начать различать скрытый текст.

Что, если… на Страшном Суде для меня не существует иного вердикта, кроме как бездна преисподней? Мне уже чудились жаждущие крови лица всех моих жертв. Тех, кто заслуживал смерти, и тех, кто лишь волею случая пал от моей руки.

Комнату сотряс жуткий, предсмертный хрип. Профессор тяжело осел на пол, схватившись за сердце и выпучив пустые глаза.

— Ад пуст! — вырвался из Шезлока последний отчаянный стон, — все дьяволы сюда слетелись!

Ольгерд, да какого хера?

Но он не имел к этой смерти никакого отношения. Его прищуренные глаза были обращены не на обмякшее тело бедного профессора. Мне не хотелось поворачивать голову, чтобы увидеть, на кого же он смотрел. Я намертво, до боли в пальцах, вцепилась в манускрипт - в свою последнюю надежду на спасение.

— Добрый вечер, господин фон Эверек, госпожа Филипек.

Пожалуйста, пусть это будет лишь видением. У меня ведь еще было время. Гюнтер о’Дим обещал мне встречу через сутки в Алхимии. А я обещала доставить манускрипт через трое суток… или как можно раньше.

Или как можно раньше.

— О’Дим, — голос Ольгерда так и отдавал презрением, — чем я снова тебе обязан? Я загадал желания. Геральт их выполняет. Не вижу никаких иных причин терпеть твою мерзкую рожу.

Гюнтер О’Дим и бровью не повел. Ничто, даже недружелюбность Ольгерда не могла стереть умиротворенную улыбку с его лица.

— Ольгерд, ты очарователен в своем неизменном убеждении, что мир вращается вокруг тебя, но дело у меня к твоей спутнице, — рука Ольгерда плотно обхватила эфес карабелы.

— Милена, я пришел высказать тебе свою глубокую благодарность за прекрасную работу.

Любое имя в устах о’Дима будет звучать как проклятие. Любое слово демону — еще одна ловушка. Не могла позволить себе вступить в диалог и дать ему увлечь себя в пучину потайных смыслов и необдуманных фраз. Припав на коленях к книге, я пыталась разобрать расплывающееся слова. Я не могла отдать ему манускрипт, пока не отыщу желаемое!

— Видишь ли, мой дорогой Ольгерд, госпожа Филипек, которая сейчас так невоспитанно воздержалась даже от приветствия, обещала добыть для меня Кодекс.

Мне не хотелось сейчас видеть лицо Ольгерда.

Я не успею. Я просто не смогу успеть ничего преобразовать, слишком ужасен вкрадчивый голос о’Дима и слишком громко стучал маятник старинных часов.

— Милена, милая моя, я всецело разделяю твое волнение, но это невежливо. Будь так добра, — Краем глаза я увидела, что он просяще протянул мне руку ладонью вверх.

Мое сердце крепко схватила невидимая сила, хоть о’Дим и находился в доброй сажени от меня. Это предчувствие ада толкнуло к последнему порогу. К самому отчаянному поступку, который мне довелось совершить в своей никчемной жизни.

Я с силой потянула за хрупкие страницы кодекса, вырывая с корнем весь раздел о контрактах. В ушах зазвенело. Белые мертвые глазницы Шезлока смотрели на меня с ужасом. Главное не сдаться сейчас. Не дать липкому страху поглотить с головой.

Я протянула вырванные страницы Ольгерду, и он молниеносно перехватил их. Невидимые когти крепко вцепились в мое сердце. Перед глазами все стало сливаться воедино, казалось, я снова тону в черном болоте. Пальцы вмиг онемели, ноги задрожали. Я не могла сделать и шага, не могла повернуть голову. Петля на моей шее затягивалась все крепче, лишая возможности вдохнуть.

— Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, Милена.

Кодекс выскользнул из моих пальцев. Сознание ослабело вместе с руками, и мир затянулся багровой пеленой. Акапелльное пение потусторонних голосов разрывало мою голову на части. Среди них был и голос Иштвана, вкрадчиво рассказывающий о том, что делают с предателями Ордена. И незнакомый голос, глумливо шепчущий, что я не заслужила даже имени.

Вечный Огонь, святой Лебеда, молю вас, избавьте меня от лукавого! Я судорожно повторяла ту молитву, которую меня заставляли повторять в приюте, пока на губах не выступит кровавая пена. Пастырь мой, если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

Настоящую волю к жизни можно найти лишь по ту сторону отчаяния. Моему охваченному агонией сознанию нужно было сформулировать лишь одну мысль, которая может меня спасти. Голоса озвучить ее у меня уже не будет.