Все-таки он приехал не для того, чтобы отсиживаться на заднице где-нибудь в китайском квартале. Возвращаться только лишь для того, чтобы прятаться непонятно от чего, было бессмысленно. Поэтому Цукаса поднялся в парадную, почти сразу же вздохнув с облегчением – консьерж был знакомым.

– Добрый день, – поздоровался он, входя в дверь. – Я пришел к Ю Соквону.

– Господина Ю сейчас нет.

– Тогда… могу я подняться в квартиру? Конечно, если он не оставил распоряжения не впускать меня.

Консьерж загрузил на компьютере какой-то документ, видимо, просматривая список людей, которым можно было входить в квартиру Соквона без ведома хозяина. Цукаса напрягся, стараясь не выдавать волнение, хотя его руки заледенели в один момент.

– Нет, он не оставлял подобных распоряжений. Можете подняться, господин Мидзуки. Код лифта – семь-восемь-пять-семь.

Волнение, поднявшееся секунду назад, не спало, а наоборот усилилось. Цукаса знал, что в квартире было пусто – сейчас, по всей видимости, Соквон должен был находиться на похоронах своего отца. Может быть, после них он вернется в свою квартиру?

И что тогда? Как он поступит, увидев в своем доме человека, сбежавшего несколько месяцев назад?

Комментарий к 32. Освобождение

После инъекции инсулина должен сразу следовать прием пищи, в ином случае человек рискует умереть от гипогликемического шока.

========== 33. Квартира ==========

Стирая пыль с подоконника, Цукаса думал, что слова Фредди были самыми что ни на есть правильными – не нужно было срываться из Японии и лететь в Корею, почти ни в чем не имея уверенности. Однако одной правильности было недостаточно, и Цукаса не смог бы последовать этому совету, даже прекрасно зная, насколько он был трезвым. Зато ему было достаточно уверенности в самом себе – прожив вдали от Соквона так долго, теперь Цукаса точно знал, что чувствовал по отношению к этому человеку. Ему хотелось вернуться, и он это сделал. Он знал, что не пожалеет о своем решении, даже если Соквон выгонит его прочь, едва увидев.

Весь день Цукаса провел, приводя квартиру в порядок, чтобы совсем уж не сойти с ума от скуки и ожидания. Многое в квартире внушало ему надежду. Например, постель была застелена тем самым бельем, которым он пользовался еще в той квартире, которую Соквон снимал прошлым летом. Надтреснутая ширма, пострадавшая в результате приступа его гнева, оставалась на месте, хотя Соквон мог давно ее заменить. На полке над кроватью обнаружились рисунки, оставшиеся со времен его заключения – те самые, которые Цукаса наделал, пока сидел под замком. Даже его одежда лежала рядом с этими рисунками – старая знакомая толстовка зеленого цвета, форменная рубашка, оставшаяся еще со времен работы консультантом и нательная майка, купленная как раз перед наступлением прошлой зимы. В другое время Цукаса решил бы, что все было в порядке, и Соквон ждал его, но сейчас, когда произошло так много всего, он не чувствовал никакой твердости.

Когда Соквон в последний раз был в своей квартире, его мать еще была жива. А что теперь?

Теперь у Соквона нет обоих родителей. Цукаса пытался представить себе его боль и не мог – это было слишком даже для него, с его развитым воображением. Ему становилось плохо от одной только мысли, что сейчас от Соквона требовалось так много – сохранять лицо на публике, принимать решения, продолжать вести бизнес.

Стараясь не думать об этом слишком много, Цукаса и сам не заметил, как закончил все дела и даже выстирал все, что нашел в корзине для белья. Не зная, чем еще себя занять, он уселся на диван и стал искать новости через телефон, просматривая опубликованные статьи. Официальная версия смерти Ю Чунмина оставалась прежней, похороны прошли утром – они также были проведены в самом узком семейном кругу, на церемонии присутствовали только дети убитого и его ближайшие родственники. Как и в случае с Ю Инсу, была применена кремация, после чего прах был отправлен в семейный колумбарий.

Судя по времени, указанному в статьях, похороны должны были закончиться два часа назад. Цукаса понимал, что Соквон мог не появиться в квартире еще несколько дней. Не желая возвращаться, он мог вообще выставить ее на продажу или просто заселить в нее других людей, приказав выбросить все вещи и мебель. Ничего нельзя было исключать, и Цукаса решил просто подождать пару дней. Если даже после этого ничего не произойдет, он решил, что все-таки свяжется с Фредди и поговорит уже по телефону.

Из параноидальных соображений безопасности Цукаса решил не зажигать свет в квартире, чтобы не привлекать лишнего внимания. Кто знает, может, за домом следили. Конечно, консьерж уже мог бы сообщить куда надо или слежка могла бы вестись круглыми сутками, но за несколько часов, что Цукаса провел в квартире, ничего страшного так и не произошло.

Он не мог понять, сходил ли он с ума или действительно очень сильно рисковал, но поворачивать назад было поздно. Ему и не хотелось отступать – желание увидеть Соквона было слишком велико. Просто увидеть.

Когда стемнело, он так и не зажег свет, оставаясь в темноте. Наверное, поэтому ему захотелось спать – он устал за день от возни и переживаний, и теперь, оказавшись в соблазнительном и уютном полумраке, уснул прямо на диване.

Через пару часов он проснулся от ощущения переполненного мочевого пузыря и открыл глаза, поначалу столкнувшись просто с ночным мраком. Он подождал немного, пока глаза привыкли к темноте, и лишь после этого поднялся, усаживаясь и опуская ноги на прохладный пол.

Его взгляд упал на кресло, находившееся напротив, и Цукаса чуть не закричал от страха – в кресле кто-то был.

Он застыл на диване, вглядываясь в расплывчатые контуры фигуры напротив и не издавая ни звука.

– Ничего не скажешь? – наконец, прозвучал знакомый голос.

Цукаса все еще не отмирал – от того, что он узнал человека, страх ни капли не ослабел.

– Не знаю, что можно сказать. Будет глупо. Я могу уйти даже прямо сейчас. Я хотел тебя увидеть и увидел. Больше мне ничего не нужно.

Цукаса все-таки поднялся с дивана, и Соквон, подорвавшись с места, нагнал его в два шага, хватая за плечи.

– Мало тебе того, что я и так страдаю? – разворачивая его к себе и глядя на него горевшими даже в темноте глазами, прошипел он. – Хочешь вконец меня извести? Хочешь, чтобы я сдох?

– Я просто хотел увидеть тебя. Убедиться, что ты жив. Я слышал о том, что произошло… и я не могу принести соболезнования, это слишком фальшиво. Я ничего не могу, но… остаться в стороне, как будто ничего не происходит, и это меня не касается…

– Касается, – жестко перебил его Соквон, встряхивая в руках и сдавливая сильнее. – Ты единственный, кого это касается так же, как и меня.

Цукаса дернулся, стараясь высвободиться – в низу живота будто гиря повисла, нещадно хотелось в туалет.

– Пусти, – шепотом потребовал он.

– Куда это ты? Уйти хочешь? Хрен тебе, никуда, слышишь, никуда я тебя больше…

– А поссать можно или прямо здесь прудить?

Соквон, не разжимая рук, повел его к туалету, толкая перед собой, так что Цукасе пришлось пятиться. Он едва не описался, пока они дошли до цели, а потом сбежал за дверь, даже не включая свет – Соквон сам щелкнул выключателем. Соквон вообще стоял под дверью все время, пока Цукаса справлялся в туалете.

– Пока ты был в Японии, я думал, что когда верну тебя, больше не буду обращаться с тобой по-свински, но тогда это казалось легче, чем сейчас, – сказал Соквон уже после того, как они вернулись в комнату.

– Я вообще тоже думал больше не говорить тебе всякой херни, пока был далеко, – в тон ему, ответил Цукаса. – Но, как видишь, это невозможно.

– Ты пока еще ничего страшного не сказал.

Цукаса засмеялся – почти неслышно, надеясь, что Соквон не заметит.

– Ну, ты тоже пока что ничего страшного не сделал.

– Ты приехал пожалеть меня? – спросил Соквон, подходя ближе и усаживаясь рядом на диван. – Знаешь же, что ничего не получится. Одной жалостью не обойдешься.