Не вынимая указательный, Соквон начал протискивать средний палец, и Цукаса почти выгнулся под ним, начиная сдавленно дышать. Ощущения для него были явно незнакомыми, и Соквон почувствовал, как вся кровь прилила к паху.
Что, можно трахать без резинки? Ему больше двадцати пяти, а он еще чист как младенец.
Соквон с трудом вставил средний палец до первого сустава и остановился – Цукаса сжался и начал неосознанно выворачиваться из-под него, дыша через стиснутые зубы. Острое желание подавить это слабое сопротивление ударило Соквона в самое солнечное сплетение, так что он на время перестал соображать. Он придавил Цукасу всем телом и вжался в него, прижимая к постели.
– Куда это ты собрался? – шепотом, почти с хрипом спросил он. – Куда это ты? Ты мой, никуда не сбежишь.
Цукаса молчал – только дышал часто и неглубоко.
– Когда вставлю, будет еще больнее, но так только в первый раз. Не сопротивляйся, иначе будет совсем плохо.
Вообще, Соквон никогда не занимался сексом с теми, кто этого не хотел. Но сейчас, даже понимая, что Цукаса, очевидно, не испытывал никакого желания раздвигать перед ним ноги, он не мог остановиться и даже не допускал такой мысли.
Смысл слова «овладеть» открылся для него только сейчас.
Он подождал немного, пошевелил обоими пальцами, а потом продолжил втискивать средний и остановился, только когда также погрузил его до второго сустава.
– Узенький, – наклоняясь к его уху, прошептал Соквон. – Не представляю, как сладко у тебя внутри. Как мне с тобой сегодня повезло.
Собственные слова казались похабными и грязными, но других не находилось.
Он двигал пальцами медленно и неглубоко, позволяя Цукасе привыкнуть к новым и неприятным для него ощущениям. Через пару минут отверстие расширилось, и пальцы стали проходить свободнее. Соквон подумал, что мог бы попытаться добавить безымянный, но собственное тело отказалось от этого – член стоял колом, он ощущал даже легкую боль и покалывание.
Вынув оба пальца, он вздохнул, перелег удобнее и опустился сверху, устраиваясь между разведенных ног. Разорвал зубами упаковку презерватива, хищно оглядывая притихшего Цукасу под собой. Прильнул губами к белой и беззащитной шее и толкнулся, опуская руку вниз и помогая себе кончиками пальцев. Цукаса еще раз застонал – на этот раз чуть громче, но по-прежнему глухо. Соквон лизнул его кожу, наслаждаясь ее мягкостью и солоноватым привкусом. Толкнулся еще раз, придерживая ягодицу и открывая его для себя. Подготовленное отверстие с трудом поддалось, и ему удалось вставить головку. На этом он остановился, почти сходя с ума от наслаждения.
– Потерпи немного, – попросил он, зацеловывая шею Цукасы и находя руками его запястья, чтобы прижать их к постели. – Больно только сейчас. Ты такой сладкий, так и сожрал бы тебя. Выебал бы из тебя всю душу, честно. Затрахал бы до смерти.
Милые и даже смешные слова смешивались с грязными и неприличными. Соквон лизал и целовал кожу Цукасы, оставляя темно-красные следы, которые тут же начинали темнеть, превращаясь в синяки. Зажатые в его руках запястья были теплыми и не слишком тонкими – пальцы на них едва смыкались. Соквон целовал его вверху и толкался внизу, целовал и толкался, целовал и толкался, чередуя эти действия и задыхаясь от восторга – внутри было так хорошо. Наверное, Цукаса и был его раем – персональным, сделанным специально под него.
Оказавшись внутри полностью, Соквон сделал последнюю передышку, возвращаясь к губам Цукасы и накрывая их своими.
«Подготовься, я тебя сейчас выебу так, что ты никогда этого не забудешь».
Он начал двигаться медленно – это касалось как его члена, так и губ. Хотелось быстрее, но Соквон не позволял себе срываться, помня о том, что впереди было еще несколько часов ночи. Упругие мышцы анального отверстия делали движение затрудненным, трение ощущалось сильнее, у основания член сдавливало так, что Соквон с трудом сдерживался, чтобы не кончить.
Начиная двигаться быстрее, он взял одну ногу Цукасы под коленом и направил так, чтобы открыть лучший доступ. Удовольствие от проникновения в это желанное и красивое тело, ощущение мягких губ под губами, дурманящий запах кожи и жаркое дыхание – все смешивалось и делало секс просто невероятным. Соквон застонал, не прерывая поцелуй и пропуская руки под спиной Цукасы, чтобы прижать его к себе. Он приподнял его, сдавливая руками и двигаясь все быстрее. Кровать под ними скрипела в такт движениям, и спинка стучала о стену, но Соквон почти ничего не слышал.
Где-то в угаре опьяняющего удовольствия он все-таки отпустил губы Цукасы, говоря какие-то непонятные даже самому себе слова. Свободные от его хватки руки со следами вокруг запястий схватились за его плечи – Цукаса опять же подсознательно попытался сдвинуть его с себя, но Соквон, который и так ничего не понимал, полностью ушел в водоворот самых ярких ощущений. Он разогнался так, что Цукасе пришлось укусить его в плечо, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, и именно в этот момент Соквон над ним содрогнулся, сжимая еще сильнее и дошептывая слова, которые навсегда остались в памяти Цукасы. Самые ужасные и прекрасные слова на свете.
«Ты мой навсегда».
Впереди простирались бесконечные часы наедине. Цукаса сдвинул обмякшего от сильного оргазма Соквона и вдохнул поглубже, разлепляя промокшие в слезах ресницы.
«Хорошо, что все это простой послеоргазменный бред. Пройдет эта ночь, и я вернусь в Японию».
Начавший трезветь после своей маленькой смерти Соквон повернулся к нему, целуя его взмокшее плечо.
– Я найду тебя и сделаю своим, – пообещал он, словно прочтя его мысли.
Цукаса усмехнулся, отворачиваясь к окну.
Больше они к этой теме не возвращались – Соквон словно позабыл об этом своем странном обещании. Он брал Цукасу еще несколько раз, доведя его и себя до абсолютного изнеможения. Под утро, когда он уснул, Цукаса с трудом поднялся с постели и собрал вещи с пола.
Он сделал все, как ему сказали. Наоко была свободна.
========== 2. Поводок ==========
Когда Наоко сказала, что хочет поехать в Южную Корею, чтобы стать айдолом, Цукаса сразу же дал понять, что был против. Однако после смерти отца мать неожиданно осознала, что все жизни неотвратимо конечны, и жалея о том, что когда-то отказывала покойному супругу в чем-то, либо не позволяла ему делать то, что он хотел, она пошла желанию дочери навстречу. В силу своего спокойного характера Цукаса не выражал крайнего недовольства этим решением, но даже так его поведение говорило недвусмысленно и четко – он не хотел видеть сестру на сцене.
Тогда он понятия не имел о том, что в Корее работают настоящие фермы айдолов – именно так он начал позднее называть агентства или компании, в которых воспитывались так называемые трейни. Наоко было всего шестнадцать, она не могла жить в чужой стране совсем одна – с точки зрения уже совсем взрослого Цукасы это было абсолютно неприемлемо. Поэтому когда она поехала на прослушивание, он отправился вместе с ней. Они сняли однокомнатную квартиру на двоих, Цукаса устроился на временную подработку в ночную смену на каком-то заводе, а Наоко стала готовиться к прослушиваниям – она дала себе целую неделю на подготовку. Она тренировалась перед зеркалом, пела и повторяла основы сольфеджио, играла на гитаре и приводила себя в порядок. Каждый раз, заставая ее за инструментом, перед зеркалом или с наушниками, Цукаса пытался уговорить ее уехать домой, но она и слушать ничего не хотела.
В конце концов, мать все-таки позвонила ему и попросила, чтобы он не мешал Наоко идти за мечтой.
«Ты поехал в Сеул не для того, чтобы препятствовать ей, а чтобы поддержать ее, разве нет?»
Цукаса был очень зол и едва не ответил матери, что никому ни в чем не препятствовал, а только старался вернуть кое-кому мозги на здоровое место. Впрочем, смерть отца научила и его кое-чему – тому, что родных нужно любить, пока они еще живы и могут почувствовать это. В этой ситуации он мог показать матери свою любовь только одним – подчинением, причем беспрекословным. И, будучи двадцати четырех лет, он все-таки заткнул себе глотку и промолчал.
