– Лишение наследства и отстранение от бизнеса не рассматриваются? – спросил Соквон. – Фактически я не имею никакого выбора?

Когда отцовский кулак врезался в его скулу, Соквон почти не почувствовал боли – он просто рефлекторно подобрался, напрягая мышцы ног и спины, чтобы не упасть. За первым ударом последовал второй, после которого почти без перерыва посыпались и другие – Соквон не считал. В конце концов, он все-таки упал – он не мог ответить, хотя ему очень хотелось это сделать. Нельзя было даже закрываться.

О том, чтобы ударить отца в ответ или хотя бы поднять на него ненавидящий взгляд не могло быть и речи. Соквон должен был выдержать все, сохраняя лицо идеально воспитанного ребенка, хотя именно за непослушание его сейчас и наказывали.

– Думаешь, ты ценен для меня? Если бы мать не находила в тебе какую-то радость, я мог бы даже избавиться от тебя. Мне все равно унаследуешь ли ты что-то или нет, но прямо сейчас ты должен подчиняться и делать так, как тебе говорят. Ты единственный, с кем могут вести дела наши японские знакомые, но не думай, что я не найду способ воздействовать на тебя, не убивая.

Соквон приподнял подбородок, упираясь макушкой в ковер и улыбаясь. Он страшно устал.

– Мать ждет, что ты подчинишься, и ты не представляешь, что с ней случится, если ты откажешься от семьи. Собираешься сбежать со своей японской подстилкой? – спросил Чунмин, присаживаясь на корточки рядом с ним. – Ничтожество. Не могу понять, как в нашей семье мог появиться такой непроходимый тупица. Мы достаточно уговаривали тебя, мы потратили на тебя неразумно много времени. За эту отсрочку можешь благодарить мать. Сейчас твое время вышло.

– Прошу прощения, – переводя на отца прямой взгляд, в последний раз повторил Соквон.

Теперь даже если бы в его жизни никогда не случилась встреча с Цукасой, даже если бы он не ощущал почти убивавшую его тоску, сейчас он все равно ответил бы отказом.

Хотелось сплюнуть кровь прямо на ковер. Хотелось подняться и ударить отца – вложиться в кулак полностью и сделать так, чтобы это по-прежнему красивое и мужественное лицо утратило свое брезгливое выражение. Соквон редко испытывал такую всепоглощающую ненависть к кому-либо, и даже несколько минут назад, входя в домашний кабинет отца, он и не предполагал, что испытает что-то подобное.

Отец положил раскрытую ладонь на его горло и крепко сжал пальцы – достаточно сильно, чтобы Соквон ощутил дискомфорт, но, не перекрывая дыхание.

– Я слишком много потратил на тебя, щенок, – процедил он, глядя сверху. – Моя жена, не может без тебя жить. Не могу предположить, что такого я сделал в прошлой жизни, что в этой мне приходится сталкиваться с этим.

О, да, наверное, нужно было сказать это вслух, но Соквон решил не усугублять ситуацию.

«Ты ревнуешь? Ты всегда ревновал. Мама отдает мне столько, сколько ты не получал ни до моего рождения, ни за все время, что вы живете рядом».

Все еще сжимая его горло, Чунмин вытащил из кармана телефон и одной рукой набрал номер.

– Все готово? Отправляйте. Да, он у меня.

*

«Люблю спать, и чтобы никто не будил».

– Проснись, Цукаса.

На фоне голубоватого в ночи окна плечо Цукасы выглядит очень красиво – так и хочется вцепиться в него зубами. Он и сам знает все о себе – хотел надеть футболку перед тем, как заснуть, но Соквон не разрешил. Соквон вообще отобрал у него все вещи и сбросил со своего края постели, так что Цукаса заснул все-таки голым. Под простыней тоже ничего нет, Соквон точно знает – он уже протягивал руку и касался его бедра. Под ладонью только теплая и гладкая кожа, ничего больше.

– Проснись, я хочу тебя.

Цукаса все еще спит, и Соквон переворачивает его на спину, переползая ближе и почти укладываясь на его плечо.

Когда он уснул? Кажется, совсем недавно – минут десять назад. Нет, завтра Соквон уезжает на неделю, никак нельзя тратить драгоценное время.

– Проснись, иначе я трахну тебя прямо так.

Мягкая кожа щек под губами ощущается фантастически прекрасно, и Соквон тянется ладонью вниз, скользя по мягкому и расслабленному животу – Цукаса еще не проснулся, нужно помочь ему проснуться. Хочется больше.

– Отъебись, дай поспать, – шепчет Цукаса, пытаясь отвернуться.

Соквон улыбается – нет, сейчас спать никто не будет. Он опускается губами к теплой со сна шее и втягивает кожу губами, зная, что сейчас Цукасе будет больно. Если не проснется.

– Свали, сказал же, – ворчит Цукаса, все-таки приподнимая руки и упираясь в плечи Соквона. – Перед сном же два раза трахались.

– Я еще хочу. Прямо сейчас.

Соквон перекладывается, подминая его своим весом и убирая руки со своих плеч – оба запястья перехватываются и прижимаются к подушкам над головой Цукасы. Кровать в квартире хорошая – большая и крепкая. Соквон мельком думает, что когда искал квартиру для Цукасы, о кровати не особо беспокоился, но в итоге вот так повезло.

Цукаса сжимает зубы и не впускает его. Соквон давит на его запястья, а потом вспоминает, что левое привязано, и держать его не нужно. И откуда были мысли о кровати, если они вообще лежат на полу?

– Уступи, – просит Соквон, надавливая свободной рукой на его подбородок. – Уступи, я же все равно сделаю, как мне надо.

Нет, он не пьян. Хотя… нет, не пьян.

В итоге он все равно вынуждает Цукасу открыть рот и целует его как сумасшедший, доставая языком почти до гланд. Это, наверное, больно.

– Не кусайся, – предупреждает Соквон, отрываясь всего на секунду, прежде чем вернуться. – И не сжимайся.

Он опускается к уже измятым и воспаленным от поцелуев губам, не понимая, как можно хотеть в этой жизни чего-то еще, кроме как целовать Цукасу. Поцелуй длится и длится, и заканчивать его не хочется, и Соквон начинает двигаться, не открываясь от измученного и почти безвольно податливого рта. Странно – обычно Цукаса сопротивляется до последнего, пока его не накроет.

На полу, наверное, жестко. Утром нужно будет поискать гель от синяков или хотя бы женьшеневый пластырь.

Внутри у Цукасы тесно и сладко, и Соквон стонет прямо в его губы, меняя ритм и двигаясь быстрее. Это такая игра – можно продержаться почти полчаса, если двигаться с разной скоростью. Довести себя почти до оргазма, в последний момент сдать назад, замедляясь, а потом и вовсе остановиться. И через секунду опять начать двигаться – медленно, чтобы постепенно прибавить и еще раз дойти до опасной точки.

Соквон поднимает лицо, нехотя отрываясь от Цукасы и видит, что тот открыл глаза и смотрит на него. Взгляд будто непонимающий.

Тени от форзиций лежат его лице, и Соквону кажется, что это лишнее – он слишком красивый, чтобы портить его тенями. Нужно будет сказать менеджеру, чтобы не ставил вазу с форзициями у кровати – свет из окна падает из-за них криво.

Цукаса смотрит действительно непонимающе. Его голова ездит по подушкам, и Соквон придерживает его за плечи, потому что Цукаса легкий, и двигается вместе с ним. Или это просто потому что его задница еще слишком узкая – он же все-таки впервые сегодня отдается. В темных глазах постепенно появляется осознание – взгляд проясняется, наполняясь ужасом. По мере движения это выражение становится отчетливее, и Соквону почти стыдно.

– Ты не просыпался, – говорит он, склоняясь ниже. – Сейчас уже четыре часа. В клубе утро начинается в шесть, через два часа мне придется уйти. Я не могу ждать, пока ты проснешься.

Холодные руки упираются в его плечи – опять? – и Соквон перехватывает их, убирая наверх к изголовью кровати. Куда делся галстук, которым он привязал левую?

Цукаса вертит головой, и губы Соквона мажут по его щекам и линии челюсти – он не дает себя целовать и сдавленно стонет, дергая руками. Это можно понять – просыпаться на чьем-то члене, наверное, просто мерзко.

– Да кончи ты уже, что с тобой сегодня…

Соквон вынырнул из душного и тяжелого сна с сердцем, колотившимся прямо в глотке. Тело не ощущалось вовсе – ноги и руки не двигались, и он просто лежал на полу, глядя в темный потолок.