– То, что вы требуете сейчас – это невыполнимо.

– Ты уже отпустил его, Соквон, – с нажимом произнесла Инсу. – Его нет рядом с тобой, и ты можешь при этом жить. Не нужно мелодрам, милый, тебе еще слишком мало лет. Ты вполне можешь стать счастливым и без него.

– Да, его нет, и я могу жить, – согласился Соквон. – Но разве вам не интересно, как именно я живу без него?

Инсу приподняла брови.

– Хочешь сказать мне, что я жестока? Я твоя мать, и никто не желает тебе добра больше, чем я. Подумай о том, что ты видел с детства. Ты стал тем, кто ты есть, только потому, что я всю жизнь защищала тебя от этой семьи и не позволяла тебе бывать в этом доме подолгу. Ты не видел всего, что происходило в этом доме, ты не знаешь, какими чудовищными были годы взросления твоих братьев.

– Нужно было защищать не только меня, – теряя терпение, сказал Соквон.

Он знал, что пожалеет об этих словах, но они слишком долго пригревались ядовитыми змеями в его сердце. Сколько бы он ни пытался от них избавиться, эти слова никуда не уходили.

Его тяготило материнское внимание – его раздражало осознание собственной исключительности в ее глазах и то, что остальные дети семьи не получали ничего подобного. Это отравляло его жизнь и не позволило ему сблизиться с братьями, это было непреодолимой границей между ним и семьей. Что хорошего было в том, что она всю жизнь защищала его одного, наплевав на других сыновей и единственную дочь?

– Что? – Инсу поднялась с кресла и расправила плечи. – Повтори.

– Нужно было защищать не только меня, – повторил Соквон, также вставая перед матерью.

– Уходи, – холодно сказала она. – Видимо, я слишком сильно любила тебя и не замечала всего. Мой сын вырос неблагодарным и высокомерным, отдающим предпочтение сиюминутным удовольствиям и эгоистичным желаниям.

========== 30. Семья (Часть 2) ==========

Меньше всего Соквон ожидал, что среди недели к нему заедет Кансок, но именно это и произошло. Кансок позвонил в половине шестого и уточнил, освободится ли Соквон к десяти вечера, после чего пообещал приехать к нему домой. Это было смешно, но ему пришлось уточнить адрес, потому что он никогда не бывал у Соквона в квартире.

С последнего воскресенья, когда состоялся тот неприятный разговор с матерью, прошло всего два дня, и Соквон все еще не мог прийти в равновесие. Чем больше он думал, тем больше запутывался – ему казалось, что абсолютно все было бессмысленным. Как бы он ни поступил, ничего не менялось. Он мог пообещать родителям превратиться в одиночку и выбрать целибат во имя семейного бизнеса, но в таком случае он полностью продавался бы в рабство этому самому бизнесу. Он отказывался поступать так, и все равно не получал ничего – Цукасы не было рядом, и достать его сейчас было невозможно.

После двух дней постоянных размышлений Соквон пришел к выводу, напрашивавшему уже очень давно – он никогда не принадлежал себе. Его родили непонятно зачем, его воспитывали особым образом ради какой-то загадочной цели, и никто не собирался ничего ему говорить. Он не считал себя несчастной жертвой обстоятельств, но сейчас его больше всего злила собственная слепота – он позволил себе понять и принять все это только сейчас.

Этим он и отличался от Кансока – тому ничего не нужно было рассказывать, он все понимал сам. Вероятно, Кансок был самым умным из детей семьи Ю, и обладал прекрасными качествами, необходимыми как для семейной жизни, так и для бизнеса. Он отличался бесспорными способностями к обучению, быстро усваивал все новое и не нуждался в подсказках. Соквон знал, что осведомленность Кансока касательно дел всех остальных членов семьи зачастую не была результатом добывания информации левыми путями – Кансок просто видел и замечал больше, чем остальные.

При этом Соквон не мог назвать его надежным человеком – по крайней мере, для себя.

– Тебе придется долго слушать меня, – предупредил Кансок, когда зашел к нему вечером. – Надеюсь, ты все поймешь правильно.

Он сидел на диване, как раз перед тем самым столиком, на котором Соквон обычно держал рисунки Цукасы. Кансок не оглядывался по сторонам и не пытался изучить квартиру – просто сидел и говорил.

– Если это поможет мне разобраться хотя бы с частью всего, что сейчас происходит, я буду только рад выслушать, – кивнул Соквон.

Кансок согласился выпить, но сделал всего глоток, после чего отложил стакан на край стола и почти незаметно вздохнул.

– Мне было три года, когда мама сбежала от отца. Я ничего не помню об этом времени, но Чонвон точно хранит некоторые воспоминания, ему тогда было семь лет. Ничего не понимая, я, конечно, потосковал по ней – по крайней мере, по рассказам нашей няни – а потом успокоился. Спустя год она вернулась, и я ее не узнал. Чонвон узнал, но так и не сумел ее простить. К моменту ее возвращения он уже закончил первый класс, и многое понимал. Я помню себя примерно с того возраста. Осознавать я себя начал года в четыре, оттуда и мои воспоминания. В общем, мама, сколько я себя помню, часто уезжала, и поначалу я понятия не имел, куда. Если честно, меня это и не интересовало. Зато когда я пошел в школу, домой привезли маленького мальчика. Тебя, Соквон. Тебя привезли и усадили в кресло в гостиной. Сказали, что ты наш младший брат.

Намного позже я понял, что произошло – тогда я стал старше, и о многом смог догадаться. Мама сбежала в Японию, поскольку у нее было мало денег, да и английского языка она не знала. Уже там она поняла, что была беременна тобой. Отец нашел ее, когда она уже дохаживала последние недели. Дальше отец мне уже кое-что рассказал. Они договорились, что она вернется домой и продолжит жить с ним, если он позволит ей воспитать тебя так, как она хочет.

Ты для нее особенный, потому что ты родился на свободе и был рядом с ней, точнее, в ее утробе, когда она жила без отца. Она решила, что ты станешь лучшим из ее детей. Отец даже разрешил ей родить тебя в Японии и провести там с тобой три месяца – все это время он жил с нами, в Сеуле. Разумеется, ты для нее – почти все. Она так давно замужем за отцом, что ничего другого в своей жизни, наверное, и не помнит. Ты знал, что у нас должен был быть брат старше Чонвона? Мама родила его в шестнадцать, и наш старший брат прожил три дня, а потом умер. Чонвона она родила уже в двадцать. Меня в двадцать четыре. Тебя в двадцать семь.

Получается, ты у нее самый осознанный и долгожданный. Она не возненавидела тебя, когда узнала, что уехала из дома, будучи не абсолютно свободной, а с грузом. Она не стала пытаться избавиться от тебя. Она сочла тебя новым началом и решила, что обрела в тебе смысл жизни.

Не думаю, чтобы она очень сильно тебя любила, но ей захотелось, чтобы ты стал всем тем, чего она не видела до твоего рождения. Поэтому первые годы жизни она ограждала тебя от нашей семьи, поскольку к этому времени уже поставила крест и на Чонвоне, и на мне – ей казалось, что мы с малых лет уже переняли черты отца. Думаю, она была права насчет нас. Насчет тебя – нет, как оказалось. Понимаешь, Соквон-и, ее злит не то, что ты трахаешься с парнем, а то, что ты держишь его силой. Не знаю, почему она не увидела того же, что и я, но она действительно думает, что ты насиловал Цукасу и угрожал ему, хотя я так не думаю. Когда он был у нас в гостях, я не заметил ничего такого – мне казалось, что у вас все в порядке.

Знаешь, чего она хочет? Она хочет, чтобы ты унаследовал весь бизнес отца и стал главой всего концерна. Чтобы сын, в которого она вкладывала всю душу, оправдал ее надежды и забрал все то, что строил муж, которого она ненавидит. Это кажется ей справедливым – чтобы воплощение ее представления об идеале одержало верх над всем, что кажется ей нечистым и порочным.

– Послушать тебя, так она считает себя господом, – усмехнулся Соквон.

Кансок пожал плечами. Немного подумав, добавил:

– Она не верит в бога. Однако каждому человеку нужно во что-то верить, так что сам подумай.

– Отлично, теперь многое стало яснее. Но чем это мне сейчас пригодится? Все равно делать нечего. Ты ведь знаешь, что за условия мне поставили?