– Ну, да, в наш век видеокамер как-то неразумно орать в общественных местах, – согласился Цукаса, наклоняясь и развязывая шнурки ботинок.

– Что ты там делаешь? – уже начиная беспокоиться, еще раз спросил Соквон.

– Ничего. Угадай.

– Это мои слова.

– Запатентуй их, и они станут твоими. Хочу вытащить шнурки и задушить тебя, пока не стало слишком поздно.

– Ну и хрен с тобой, делай что хочешь, – с шумом выдыхая воздух, сказал Соквон.

– И сопротивляться не будешь?

Цукаса стянул ботинки, откладывая их к запертой дверце. Поднял руки к воротнику рубашки – пока он находился с детьми, она была застегнута наглухо, теперь можно было немного расслабить ее. Справился с манжетами, расстегивая их и отгибая, чтобы освободить запястья. Соквон все еще смотрел на него через зеркало.

– Это ты… ты сейчас, как тогда в моей квартире, да? Типа – трахнемся, чтобы я успокоился. Чтобы не мешал тебе? – начиная понимать суть подготовки Цукасы, уточнил он. Вернее, понял он, наверное, сразу, но поверил только сейчас. – Только тогда ты…

– Да, тогда я отсосал, потому что так было удобнее.

– А если я не буду ничего делать? – поворачиваясь к нему и глядя уже напрямую, а не через амальгаму и стекло, спросил Соквон.

Цукаса ничего не ответил, просто пожал плечами – не хочешь, не надо. Он действительно не беспокоился на этот счет и даже не думал, что станет делать, если Соквон не захочет заниматься сексом в машине. По крайней мере, в их вторую встречу, когда он приехал на Хоккайдо, Соквон не стал трахать его в машине, потому что счел условия неподходящими.

Так что сейчас он тоже вполне мог отказаться, и это стало бы историческим событием, поскольку это был бы первый раз, когда Цукаса проявил бы инициативу, но остался ни с чем. Обычно он вообще ничего не делал – от него требовалось лишь отвечать и не сопротивляться.

Но Соквон все-таки отстегнул свой ремень безопасности и развернулся, переходя назад. Цукаса отодвинул колени, чтобы ему было удобнее перелезать. Соквон опустился рядом с ним, разглядывая его с жадностью и недоверием одновременно. Словно не мог поверить, что все так просто.

Он взял Цукасу за колено, разворачивая к себе и наклоняясь вперед, потом перехватил и второе колено, втаскивая его на сидение и укладываясь сверху. Цукаса лег, почти упершись головой в дверцу. Соквон сверху немного поерзал, стягивая свое пальто, а потом и пиджак и сваливая одежду на пол. Справившись, он улегся, опираясь на один локоть, а другую руку пропуская под плечом Цукасы и слегка приподнимая его к себе.

– Я знаю, ты не можешь стать моим, – глядя на него очень внимательно, но без прежней цепкости, прошептал он. – Знаю, это справедливо. Но пожалуйста, не отдавай никому другому то, что не достается мне. Я не могу тебя заставить, ты все равно сделаешь все, что тебе нужно, если действительно захочешь. Только ты сам можешь сделать это. Не прошу тебя отдаться мне, просто прошу уберечь все, что ты прячешь от меня. Ты ведь от всех это прячешь, Цукаса.

«Ты стал так часто называть меня по имени».

Слова почти сорвались с языка, и Цукаса поймал их, прикусив губу, когда Соквон наклонился к его шее, но поцеловал через ткань рубашки, прижав воротник к коже. В пойманных и непроизнесенных словах не было ничего опасного, но Цукаса испугался того, что стояло за ними.

– Ты не можешь никому принадлежать… может быть, Наоко получает от тебя то, что скрывается от других. Но я очень сильно тебя хочу.

«Я знаю».

Цукаса обнял его за шею, подтягиваясь еще немного наверх, чтобы уместиться на сидении с ногами. Соквон приподнялся, давая ему необходимое пространство для движения, а потом взял его лицо в ладони и прижался губами к его губам.

Поцелуи с ним всегда были разными, и Цукаса даже не понимал, чем именно они различались, но его всегда охватывали совершенно разные чувства. Иногда они затрагивали только физические ощущения, иногда ему казалось, что Соквон вытягивал из него душу, в другое время поцелуи становились для Соквона средством утверждения – он словно пытался сказать, что Цукаса, несмотря ни на что, принадлежал ему. Конечно, это были обманчивые чувства, но зачастую они достигали такой яркости, что в момент поцелуя Цукаса был готов поверить чему угодно.

Теперь же Цукаса понимал, что Соквон хотел что-то отдать ему. Такое происходило впервые.

Этот дар не имел формы и определенного смысла, и его нельзя было определить словами. Поэтому Соквон использовал для его выражения тело.

Когда поцелуй закончился, Цукаса еще с пару секунд приходил в себя – его будто вытащило из тела, и все казалось нереальным. Он перестал осознавать, что они находились в машине, в тупике между двумя зданиями, кишевшими занятыми рабочими. К реальности его вернуло прикосновение к животу – Соквон расстегнул ремень и уже стягивал с него джинсы, отползая вниз и выглядя при этом очень сосредоточенным. Он прильнул губами к животу Цукасы – к коже прямо над резинкой белья, втягивая ее, но не доставляя боли.

– Нет, не сегодня, – отодвигаясь еще немного наверх, попросил Цукаса. – Не нужно.

Соквон поднял на него глаза, касаясь подбородком только что поцелованного места.

– Почему?

Цукаса не хотел, чтобы Соквон делал это именно сейчас, когда его терзали мысли о собственной неравноценности с женщиной. Если бы Соквон решил взять его ртом, это выглядело бы отвратительно. Вернее, не само решение, а принятие – если бы Цукаса согласился на это, то стал бы ненавидеть сам себя.

Между ними происходили странные и аномальные вещи, их отношения были неизлечимой патологией, но Цукаса не хотел унижать Соквона или кого бы то ни было еще. А если бы он позволил ему использовать рот, это превратило бы секс в мерзкую имитацию соития, в которой один стремился бы получить недостижимое, а второй просто воспользовался бы этой возможностью, зная заведомо, что все это не имеет смысла.

– Иди сюда, – хватая его за плечи и подтягивая к себе, прошептал Цукаса. – Сделай это. Я тоже этого хочу.

– Ты…

Соквон послушно поднялся на руках, вновь оказываясь над ним.

– Да, я уверен. Иначе, для чего я снял обувь?

– У меня нет смазки… и резинок тоже нет. Один раз можно же?

– Можно.

Цукаса расстегнул его ремень, спустил брюки, касаясь уже возбужденной плоти через плотную ткань белья. Облизнулся, переводя дыхание, прежде чем запустить руку внутрь. Соквон вздрогнул, его брови страдальчески сдвинулись, и он выдохнул с легким стоном.

– Подожди, я так не выдержу. Уже давно…

– А моя толстовка что – больше не помогает? – не удержался Цукаса, с лукавой улыбкой наблюдая за его мучениями.

– Гад, – тоже улыбаясь, прежде чем наклониться и коснуться носом его носа, поддразнил Соквон. – Ну и гад же ты… знаешь же, что я слабый…

– Ты-то слабый? – приподнимая бровь, ухмыльнулся Цукаса. – Ну, конечно.

Соквон уперся рукой в сидение со стороны спинки, а вторую поднес ко рту, облизывая указательный палец.

– Я осторожно, – предупредил он, опуская ладонь и касаясь его внизу.

Настала очередь Цукасы вздрагивать от теплого и легкого прикосновения, перешедшего в осторожное надавливание.

– Расслабься, – попросил Соквон, проталкивая палец внутрь. – Люблю этот момент. Быть в тебе - самая большая радость жизни.

– Не так уж и много радостей тебе выпало, – чувствуя, как палец скользнул глубже, заметил Цукаса.

–Ради тебя стоило подождать.

Соквон поиграл с ним немного, а потом облизнул второй палец и вернулся к нему. Цукаса приоткрыл губы, выдыхая, и Соквон тут же склонился ниже, целуя его и с дрожью выдыхая теплым воздухом. Совсем скоро он опустился тазом, безошибочно находя нужный угол, несмотря на тесное пространство и необычную позицию – Цукаса полулежал, опираясь плечами о запертую дверь, и Соквон подтянул его чуть ниже, одновременно обнимая и поддерживая.

Цукаса обхватил его ногами, позволяя толкнуться глубже и испытывая почти незаметную боль, отдававшуюся дискомфортом и не вызывавшую желания оттолкнуть. Он повернул голову, позволяя Соквону припасть к его шее и полностью отдаваясь ощущению внутри – он чувствовал почти радость от наполнения и слияния. Единение с Соквоном стало привычным для него, и тело Цукасы воспринимало это не просто, как нечто нормальное – оно было в полном восторге от происходившего.