Не испытывая никакого желания делать что-либо, Цукаса все-таки решил поговорить. Отгораживаться от Соквона прямо сейчас было нельзя.

Сону, каким бы молодым и невинным он ни был, все-таки оставался мальчиком, и здесь Соквон мог доверять себе и своему телу – он мог предложить Цукасе все то же самое, что и Сону. Поэтому такая конкуренция его не беспокоила. Но что он мог сделать, если бы Цукаса захотел встречаться с женщиной? Мог ли он удержать его? Чем он мог перебить женскую нежность, мягкость и природную теплоту? Он был мужчиной, и на этом все рассуждения обрывались.

Это было понятно, и для осознания этой простой схемы Цукасе потребовалась всего минута, но дальше все становилось сложнее.

Почему Соквон так болезненно к нему привязался? Неужели вероятность измены со стороны Цукасы, вероятность потери этих ненормальных отношений была такой ужасной для Соквона, что он предпочел бы парное самоубийство? Суицид был последним средством – аварийным выходом, так сказать. Вариантом, проступавшим только тогда, когда все остальные пути уже были испробованы и найдены негодными.

Да, Соквон никогда не смог бы приблизиться к женщине, и Цукаса понимал всю разницу между сексом с мужчиной и женщиной. Но разве это было поводом для самоубийства?

– Ты давно об этом думал? – спросил Цукаса, возвращаясь к нему через некоторое время. – О докторе Сон и обо мне?

– Да. Всю прошлую неделю. Как назло не мог приехать, все времени нет с этими рождественскими турами. Я заехал на полчаса повидаться с Пёнхи, и тогда Даён-нуна заметила, что ты положительно влияешь не только на девочек – даже Сон сонсэнним стала выглядеть лучше и по-другому укладывать волосы с тех пор, как ты стал приходить постоянно.

– Я был там всего четыре раза.

– Это не имеет значения. Мы знаем эту женщину годами, наша семья постоянно у нее бывает – она наша дальняя родственница, и ей многое о нас известно. Она всегда одинаковая и на вид очень простая. Но каждый ее жест что-то означает. Сегодня она взяла тебя за локоть рукой, на которой был браслет. Сон сонсэнним никогда не надевала браслетов.

Если бы Цукаса не был знаком с Соквоном и его паранойей и не испробовал бы некоторых последствий своей шкурой, он бы ни за что не поверил, что можно решить въехать в стену, только потому, что кто-то надел браслет.

– Она знает все рычаги, она сумеет тебе понравиться, если захочет, – прошептал Соквон. – Я этого не выдержу, Цукаса. Я не сплю уже две ночи. Нельзя положить этому конец, потому что это касается семьи моего брата. Но я сам, господи, я сам втянул тебя в это! Черт возьми, почему такое происходит, Цукаса? Почему ты не можешь быть только моим?!

– Ты как ребенок, – вздохнул Цукаса. – Я не нужен тебе настолько, насколько тебе сейчас кажется.

– Откуда тебе знать? Откуда ты знаешь, кто мне нужен, а кто нет?

– Хорошо, тогда давай так – ты меня не знаешь, и ты даже не представляешь, кого сейчас ставишь в центр своей жизни, – старательно сохраняя спокойствие, проговорил Цукаса. – Я далеко не безобидный мальчик, и если ты думаешь, что мной можно легко манипулировать, ты ошибаешься. Эта женщина не сможет меня в себя влюбить, потому что у меня есть свои мозги, понятно? Ты думаешь, я совсем идиот?

– Об этом я тоже думал.

Не нужно было приходить к нему в квартиру и лечить его. Не нужно было беспокоиться о нем. Не нужно было впускать его к себе в ту ночь, когда у него были проблемы с бизнесом. Не нужно было соглашаться знакомиться с его семьей. Цукаса кругом наделал ошибок, позволив Соквону слишком сильно привязаться. Во всем был виноват только он – он создал обманчивое впечатление, будто у них все в порядке. И не имели значения слова, которые он постоянно говорил – смысл придавался только поступкам. А по поступкам выходило так, словно он смягчился и начал отвечать Соквону. Зачем он встрял в это?

Цукаса должен был воспринять всерьез слова Соквона о том, что теперь он никогда никуда не сможет уйти. Но это было так сложно – это казалось просто невероятным. Это и сейчас казалось нереальным. Легче было думать, что Соквон просто не наигрался в детстве и теперь восполнял эти пробелы опасными развлечениями с живым человеком. Проще было пребывать в сладком неведении и надеяться, что когда-то все это пройдет.

Соквон сказал: «Это не закончится никогда».

Цукаса ему не поверил. Подумал, что это простые слова избалованного ребенка. Стоило быть внимательнее и допустить мысль о том, что обещание Соквона не было пустым.

Да, Соквон был прав – Цукаса оказался идиотом. Самым беспросветным тупицей.

Нужно было соблюдать эти границы от начала – только секс и ничего больше. Он ведь и сам этого хотел, верно?

И что еще хуже – Цукаса собирался прямо сейчас совершить еще более страшную вещь. Одна допущенная ошибка влекла остальные, и трясина «отношений» с Соквоном затягивала его все глубже.

– Ты сможешь поехать? Тебе нельзя быть сейчас за рулем, – осторожно сказал Цукаса, стараясь избежать опасного решения. – Может, вызовешь кого-то, кто поведет за тебя? Ты дрожишь, и, кажется, нездоров.

– Мне нельзя быть рядом с тобой.

– Тогда я выйду? Дойду до остановки и поеду автобусом.

– Ты не знаешь, как отсюда выйти. Я завез тебя слишком далеко.

– Ничего, я не маленький, разберусь.

– Я не хочу, чтобы ты разбирался. Хочу, чтобы ты был со мной здесь.

– Тебе нельзя, сам же сказал. Ты сказал, что ненавидишь меня. Почему бы не поступить разумно – просто не выпустить меня хотя бы сейчас?

– Знаешь, кто ты? – поворачиваясь к нему, спросил Соквон. – Ты – кантаридин. Королевский яд. В малых дозах действует как возбуждающее. Афродизиак. Очень эффективен, работает безотказно даже со стариками. Чуть ошибешься с дозировкой – ты покойник. Будешь умирать часами и мучиться. Я уже ошибся с дозировкой. Теперь только умереть. Поздно спасаться.

Вот и точка.

Пытаясь придать происходившему между ними какую-то разумную форму, Цукаса упирался в ужасные выводы, от которых хотелось бежать и прятаться. Но прямо сейчас, когда Соквон совсем себя не контролировал, следовало позаботиться об их жизнях. Цукаса понимал, что все только усложнится, но, с другой стороны, они все равно постоянно занимались сексом – в этом и состоял основной смысл его приезда в Корею. Почему бы не сделать этого в машине?

Двери были заблокированы. Соквон дрожал и покрывался испариной, словно схватил тяжелую простуду. Цукаса не мог пересесть на водительское место. Можно было бы позвонить кому-нибудь и попросить помощи – но кому? Можно было попытаться разблокировать дверь вручную, но разве он мог бросить Соквона в таком состоянии?

Это было полным бредом – только что осознав все свои ошибки, Цукаса все равно осознанно собирался сделать очередную глупость. Чтобы просто остаться в живых, а не разбиться в чужой машине о тяжелые бетонные плиты и не умереть на фабрике готовых обедов.

Он отстегнул ремень и поднялся из кресла, поворачиваясь и перелезая назад. Соквон положил руку на его бедро и сжал пальцы.

– Что ты делаешь?

Цукаса взял его за запястье и оторвал от себя, переходя назад и усаживаясь прямо за своим прежним местом. Он действительно очень устал, и ему хотелось отдохнуть, но, с другой стороны, он был истощен не физически, а эмоционально. Если секс с Соквоном и отнимал какие-то силы, то это касалось только тела, а не головы. Он осторожно расстегнул свой серый дафлкот, выпутывая крупные пуговицы из петель. Соквон наблюдал за ним через зеркало главного вида.

– Сюда точно никто не заглянет? – спросил Цукаса, наклоняясь вперед и стягивая рукава дафлкота. – Не хотелось бы, чтобы кто-то увидел.

– Никто.

– И давно ты знаешь это место? Часто сюда кого-то привозил? – улыбаясь, продолжил свои расспросы Цукаса. Драповая ткань соскользнула с рубашки, и он, сложив верхнее, переложил его на переднее сидение, коснувшись при этом Соквона рукой.

– Нет. Я здесь… это фабрика одного из знакомых, он показал это место, когда был пьян. Он здесь снимает стресс. Говорит, надежнее места в Сеуле нет, если хочешь поорать. Кричать с моста – никакого толку. Еще заснимет кто-то.