– Сразу после маминого дня рождения? Это будет невежливо.

– Если ты не приедешь, я поеду за тобой. Привезу тебя силой, – пообещал Соквон.

Хотя он улыбался, его слова не казались шуткой.

– Ты должен чаще отпускать меня, – мягко сказал Цукаса, прилагая усилия, чтобы не начать говорить то, о чем потом мог бы пожалеть. – Конечно, я твоя наложница, но у меня тоже есть какие-то желания. Я почти ни о чем тебя не прошу.

– Почти? Ты вообще ни о чем не просишь.

– Тем более. Единственное, чего я хочу – ездить к семье. Еще летом я всерьез надеялся, что ты наиграешься, и все закончится максимум к началу осени, но все меняется. Все становится другим.

Цукаса был уверен, что об этом стоило говорить открыто. В конце концов, чего они могли стесняться? На его теле не оставалось мест, которые Соквон бы не потрогал и не рассмотрел, он весь был изучен и открыт. Он никогда не был настолько близок с кем-то другим – даже с Акирой. Близость физическая влекла за собой близость эмоциональную. И если между ними установился такой нездоровый контакт, который Соквон не планировал прекращать в ближайшее время, некоторые детали следовало обговорить заранее.

– Я говорил тебе об этом. О том, что теперь ты будешь моим. Раньше мы просто занимались сексом. Потом я понял, что не смогу обходиться только этим. Ты нужен мне полностью.

– Нельзя присвоить человека, даже если ты его родил – даже своего ребенка ты не можешь превратить в собственность, – сказал Цукаса. – Человек может удержаться рядом с другим, только если полюбит.

– О любви мы с тобой еще не говорили, – грустно улыбнулся Соквон. – После того, как я несколько раз прибегал к…

– К ебле, как к наказанию, – подсказал Цукаса, тоже начиная улыбаться.

– Черт, да. После этого ни о какой любви мы, разумеется, не говорили. Но я очень хочу, чтобы ты был у меня. Называть тебя своим, делать тебя своим – не брать тебя только в постели, это временный эффект. Я хочу, чтобы ты был у меня.

– А чего хочу я – это учитывается? – спросил Цукаса, чувствуя, как напряглась рука Соквона, лежавшая на его талии. – Или ты считаешь, что я исчезну в тебе полностью и стану существовать только как твоя собственность?

– Я не очень много могу предложить. Ты бы получил меня. Всего, со всеми потрохами и грязными мыслями. С моими детскими капризами и психованным характером. С извращенными фантазиями на твой счет, с блядскими требованиями и истериками. С моими деньгами, возможностями, способностями. Всего меня. Но ты этого не хочешь. Это не равноценный обмен, я понимаю. Я не эквивалентен тебе, ты можешь дать куда больше. Поэтому…

Цукаса положил кончики пальцев на его губы, останавливая.

– Я не поэтому ничего не хочу. Отношения между людьми – не бизнес. Я не подсчитываю прибыль от сделок и ничего не жду.

– Да, ты ничего не ждешь. Потому что я тебе вообще не нужен. Но об этом мы поговорим как-нибудь потом, да? Когда вернешься, например.

– А может, не нужно говорить об этом? – предложил Цукаса, не видевший в разговорах о любви ничего хорошего.

– Хорошо, не будем. Только вернись. Сюда, ко мне. – Соквон перевернул его на спину и поцеловал в лоб, а потом в обе щеки. – Я так хочу тебя, Цукаса.

Речь шла не только о физическом обладании, они оба это понимали, но добавить к уже произнесенному было нечего.

Цукаса не стал напоминать ему, что когда-то сказал забыть о сексе на полу. Что-то в Соквоне – в его голосе, взгляде, дыхании – не позволило ему прервать сейчас поцелуи и объятия, подняться и пойти в спальню. Так что он закрыл глаза и позволил снять с себя кофту, зная прекрасно, что после этого Соквон не остановится.

*

Проснувшись среди ночи, Соквон проверил телефон, который до этого оставил в режиме без звука – если он не ждал никаких срочных новостей, то обычно старался делать так, чтобы в этой квартире ему никто не мешал. Среди уведомлений в верхней части экрана красовались пропущенные вызовы.

Чонвон звонил шесть раз.

Осторожно, стараясь не разбудить Цукасу, Соквон поднялся с постели и вышел из спальни, направляясь к балкону. Закрыв за собой дверь и надев «дежурную» толстовку Цукасы, всегда висевшую на бельевой веревке, набрал номер старшего брата. Если Чонвон звонил несколько раз, значит, дело было срочным, и до утра тянуть не стоило.

– Разбудил? – спросил Чонвон, ответивший со второго гудка.

– Нет. Прости, что не брал трубку. Что случилось? – спросил Соквон, глядя на городские улицы, стелившиеся внизу в тусклом свете придорожных фонарей.

– Цукаса свободен на этой неделе? У нас к нему дело. Вернее, у нашего семейного психотерапевта.

Соквон поднял взгляд в темное небо, ощущая смесь страха и волнения, подступившую в секунду, но захлестнувшую его полностью. Что им было нужно от Цукасы? Чего они хотели? Зачем было встречаться с психотерапевтом? Что им известно?

– Не знаю, могу спросить, нет ли у него дел, – сохраняя спокойствие голоса, ответил он.

– Он фрилансер, какие у него могут быть дела. Впрочем, все равно уточни. Дело в том, что мои младшие дети заговорили.

– Поздравляю. Как это связано с нами?

– С тобой – никак. Это связано с ним. Они говорят только это японское заклинание от боли. Это единственные слова, которые они произносят, да и то в соответствующей ситуации – если им больно. Они лечат друг друга этим заклинанием, причем выговаривают все слова внятно, даже я могу их понять, не говоря уже о няне. Но они говорят только это, и больше ничего. Они умеют разговаривать, Соквон, понимаешь?

– Понимаю. Но Цукаса просто сказал это заклинание, потому что Рин было больно, он всего-то хотел помочь.

– Я там был вместе с тобой и видел то же, что и ты, я не собираюсь его обвинять. Мы пытались говорить с ними, приводили педагога и возили их в специализированный центр на три дня. Они намеренно не говорят ничего другого. Думаю, они умеют говорить и другие слова, только не хотят. Почему-то они решили, что могут произносить только это.

Соквон прислонился спиной к стене и засунул свободную руку в карман. На балконе было холодно, и толстовка была слишком тонкой, чтобы защитить от сырого ночного воздуха.

Голос Чонвона звучал устало, и говорил он необычно тихо.

– Когда вы услышали их разговоры в первый раз? – спросил Соквон.

Все-таки это были его племянницы, и ему было интересно узнать, как именно шли их дела.

– Три недели назад. Словом, через несколько дней после того, как Цукаса побывал в нашем доме. С тех пор мы постоянно работаем с ними, но они упорно не говорят ничего больше. Даён даже кричала на них, и… она ударила старшую. Что самое интересное – ни Джонхва, ни Рин не использовали заклинание, чтобы снять боль от удара. Я понятия не имею, что происходит в их головах, но они мои дети, и я должен о них позаботиться.

– Да, конечно. Но Цукаса вряд ли чем-то поможет, он ведь и видел их всего пару раз в тот день – когда знакомился, и когда они прибежали на него поглядеть. Что он может сказать? Это Даён-нуна и няня проводят с ними целые дни, а он… что он знает?

Чонвон вздохнул.

– В наш дом каждую неделю приходят гости. Джонхва и Рин постоянно слышат разные слова и разговоры, и с ними нередко пытаются завести дружбу, поскольку они красивые и спокойные. Но они не повторяют ни за кем, кроме Цукасы. Психотерапевт провела с ними четыре сеанса релаксирующего рисования, и я думаю, она также склоняется к тому, что они нашли в Цукасе что-то особенное. Она хочет встретиться с ним, чтобы понять, чего не хватает моим дочерям в нас, почему они не хотят учиться у нас, но с такой легкостью запомнили то, что показал он. Это разумно.

Соквон опустился на корточки, протершись спиной по стене. Было как-то неприятно и тревожно. Возможно, это ощущение возникло от осознания, что Чонвон все равно собирался добиться своего и связаться с Цукасой – он наверняка уже знал этот адрес и даже номер городского телефона. Лучше было согласиться – так Соквон хотя бы, мог контролировать взаимодействие Цукасы со своей семьей.