– Скажи, что вы его не насиловали, – прошептал Цукаса, поворачиваясь к нему. – Скажи, что вы не делали с ним этого.
– А что если и делали? – поинтересовался Соквон, внимательно разглядывая его красивое, но побледневшее лицо. Вчерашняя усталость делала его визуально старше, и бледность, появившаяся минуту назад, лишь усиливала этот эффект. И все-таки Соквон находил его прекрасным и даже сейчас допускал мысль, что мог бы взять его прямо на диване. – Что если бы я приказал его трахнуть – что ты сделаешь?
– Как будто я могу что-то сделать. Но даже не рассчитывай на нормальный секс, если ты убил человека или сделал его инвалидом из-за меня. Можешь и мне переломать пальцы, можешь разорвать прямой кишечник какой-нибудь херней из секс-шопа, можешь ноги мне отрубить – все равно. Если ты сделал с ним что-то непоправимое, я…
Соквон поднялся и пересел к нему на диван, оборвав его на полуслове.
– Нет, принцесса, я ничего такого не сделал. Но я донес до него правильную мысль – возможно, он топ, а не боттом, как говорит моя сестра, увлекающаяся яоем. Или какие еще слова она использует? Сэмэ или… не помню точно. Я дал ему понять, что найдутся люди, которые быстро превратят его в боттома или укэ. Но ничего подобного с ним еще не произошло. Ты мне веришь?
Цукаса, безотрывно глядя в его глаза, медленно кивнул.
– Верю, потому что ты мог вообще ничего мне не рассказывать. Судя по всему, ты считаешь, что мне ничего знать и не нужно.
– Я считаю, что ты должен знать о последствиях. О том, что может случиться, если ты попытаешься сойтись с кем-то другим.
– Кто разрешил тебе? Кто сказал тебе, что ты можешь так поступать? Кто дал тебе эти права – присваивать меня или кого бы то ни было еще?
Соквон наклонился к нему, целуя его плечо, закрытое тканью тонкой футболки.
– Никто не дает нам таких прав. Есть люди, что делают вещи похуже этого.
– Но меня затронуло именно это.
– Я уже говорил тебе вчера. Твоя мать родила тебя таким. Это никак не объясняется – ни твоей красотой, ни твоим характером, ни умением себя контролировать, ни умом или талантом. Ничем. Просто я не могу без тебя. И я даже думать не хочу о том, что ты можешь без меня.
– Тебе всего двадцать три, ты еще сможешь когда-то… кстати, а двадцать три тебе по международным или по вашим меркам? Корейцы накидывают год, округляя период беременности до двенадцати месяцев и рождают детей уже годовалыми, но во всем остальном мире это не так.
– По вашим мне двадцать два.
– Черт… ты понимаешь, что ты еще даже жить не начал? Как ты можешь…
– Ничего не хочу слушать, – наваливаясь на него и укладывая на диван, выдохнул Соквон. – Открой рот, я хочу целовать тебя.
Цукаса колебался всего секунду, прежде чем приоткрыть губы и впустить его внутрь, отвечая на поцелуй. Соквон провел рукой по его животу, сполз ладонью на бок, зацепил пальцами резинку пижамных штанов. После ночи в нем оставалось не очень много сил, но он хотел взять Цукасу еще раз. Тот был мягким и податливым, отвечал не только технически – всем телом, реагируя на ласки и поцелуи, подставляя шею и сладко вздыхая, когда Соквон целовал его живот и грудь.
Наверное, Цукаса тоже хотел забыться – не думать о том, что только что услышал. Даже для такого цельного человека, как он, эта беседа была слишком дикой и способной выбить из колеи. Возможно, он отдавался Соквону, позволяя себе раствориться в процессе, чтобы не страдать от мыслей. Соквон тоже этого хотел – не страдать.
– Ты больше не работаешь в магазине. Я уволил тебя оттуда. В моем портфеле остатки твоей зарплаты, я отдам их тебе после завтрака. Пойми, я не хочу объясняться перед родителями, почему мой друг работает консультантом в магазине бытовой техники, – вполголоса сказал он, прижимая Цукасу к спинке дивана, когда все закончилось.
– Я понял, что больше там не работаю. Обычно ты отпускаешь меня из постели с учетом времени, чтобы я не опаздывал. Сегодня ты держишь меня гораздо дольше. Еще вчера я предположил, что теперь ты будешь вмешиваться в мою жизнь куда активнее, чем до этого.
Соквон хотел сказать, что нашел для Цукасы несколько заказов по части дизайна – не в туристическом бизнесе, у своих знакомых. Он хотел объяснить, что по-прежнему не собирался заставлять Цукасу принимать его деньги, не планировал превращать его в человека, получающего оплату за секс. Хотелось, чтобы Цукаса понял: Соквон не посягал на его право самостоятельно себя обеспечивать, ведь по сути, это было последним оплотом гордости для самого Цукасы. Именно эта грань не позволяла ему чувствовать себя жалким подобием человека и сохраняла его достоинство.
Нужно было поговорить об этом, но Соквон не мог. Он вновь переместил Цукасу вниз, укладываясь сверху. Чувствуя себя абсолютно опустошенным, он не надеялся заняться полноценным сексом еще раз, но его беспокоило то, что Цукаса еще не кончил. Он медленно отвел колено Цукасы в сторону, придавливая его к спинке, а потом осторожно ввел два пальца внутрь – расслабленный и смягченный проход впустил их беспрепятственно. Гладкие внутренние стенки мягко обжали его пальцы, и Соквон почувствовал, что опять возбуждается – это было просто ненормально, ему даже самому верилось с трудом. Цукаса пошевелил свободной ногой, отодвигая ее в сторону и также сгибая ее в колене, чтобы обхватить Соквона. Его губы приоткрылись, голова запрокинулась, открылась белая шея с тонкой кожей, на которой опять оставались следы с прошедшей ночи. Иногда Соквон мог оставить его без засосов, но чаще всего Цукасе приходилось как-то справляться с синяками, расцвечивавшими его тело лиловыми пятнами.
Он двинул пальцами вглубь, безошибочно находя нужное место и слегка задевая его – он пытался достать его членом, пока скользил внутри, но его накрыло так сильно, что он слабо контролировал собственные движения. Теперь, когда он все еще осознавал, что делали его руки, Соквон обвел это место кончиками пальцев, одновременно наблюдая за тем, как задрожали ресницы Цукасы, как по внутреннему краю губ скользнул и тут же спрятался розовый язык. Теплое дыхание скользило по его лицу, и он целовал открывшуюся шею так нежно, как только мог. Если бы ему не приходилось опираться на другую руку, он мог бы гладить это так бесцеремонно присвоенное им тело – ему очень хотелось этого.
По приобретенному опыту он знал, что Цукасе не нравилось грубое и быстрое стимулирование – иногда от чрезмерной активности он остывал и напрягался, пытаясь высвободиться. Поэтому сейчас Соквон действовал умело и осторожно, находя в этом еще один источник удовольствия – даже не физического, а эмоционального. Он знал, как доставить радость этому телу, знал, как правильно с ним обращаться.
Переместившись немного вверх, он накрыл губы Цукасы своими, уверенно, но не напористо целуя его – даже не пытаясь влезть в него языком, а просто лаская его губы своими. Теплые руки обняли его за плечи, и Соквон услышал тихий, но отчетливый стон. Цукаса редко позволял себе это во время секса, и обычно это происходило в темноте. Теперь выключить солнечный свет было нельзя, а полностью прояснившееся утро заполняло комнату, и от него Цукаса не мог спрятаться. Его тело под Соквоном еще минуту назад было теплым и расслабленным, но постепенно в мышцах пресса и бедер набиралось напряжение. Соквон знал это напряжение, знал все до мелочей – как Цукаса прикусывал губы с первыми волнами оргазма, как он хмурил тонкие брови и втягивал воздух, как сокращались мышцы его живота, прошитые крупной дрожью.
Цукаса под ним вытянулся, распрямляясь всего на мгновение, а потом опять подбираясь и сжимая его пальцы. Он отвернулся, терзая зубами губу, и его лицо выражало самое настоящее страдание, хотя Соквон слишком хорошо понимал, что эта боль была оборотной стороной удовольствия. Он прижался носом к его уху, трогая языком уже заласканную и зацелованную шею.
– Сок… вон…
Соквон остановился. Показалось, что ослышался. Цукаса сжался в последний раз, уже в отступавшей судороге, и с его губ сорвался еще один стон – теперь без имени.
