Несколько лет подряд до встречи с Соквоном он провел в компании порно-роликов определенного содержания и собственной руки. Занимаясь самоудовлетворением, он даже не мог представить никого конкретного – он никогда не закрывал глаза и не отдавался своим фантазиям, поскольку у него их не было вовсе. Он видел то, что происходило на экране, и использовал естественную физическую реакцию для достижения оргазма – избавлялся от излишков протеина в организме, смывал с себя остатки продуктов выделительной системы и забывал обо всем. Поэтому сейчас, находясь в постели с живым человеком, он ощущал себя очень хорошо – даже при условии, что воспоминания о мудаческом поведении Соквона никуда не исчезали. Заниматься сексом, а не дрочить – это было здорово. Цукаса думал о том, что для Соквона, скорее всего, эти встречи имеют такое же значение – слишком занятый работой, он вряд ли находил время на проституток или временных любовников.

Только почему он решил привезти себе игрушку издалека? Почему выбрал именно того, кто изначально ничего не хотел?

Иногда Цукаса задумывался о том, что именно происходило с ним самим. Первая ночь была отвратительным пятном в его памяти – он не помнил деталей, но не мог забыть боль и ощущение униженности и использованности. То же самое он ощущал в течение того получаса, что они провели в машине Соквона, когда тот явился на Хоккайдо. Однако дальше, начиная с секса в номере и до сего момента, он почти не чувствовал ничего похожего на отвращение. Порой его охватывали опасения – привыкнув к Соквону и его телу, сможет ли он вернуться к той обычной жизни, что была до всего этого?

Он был сильно привязан к Акире, но разрыв с ним принес столько боли, что на некоторое время Цукаса перестал чувствовать что-либо кроме разочарования и вины. Поэтому отказаться от удовольствий и заключить себя в рамки не составило труда. Будет ли так же, когда все закончится с Соквоном? Гарантировало ли отсутствие чувств дальнейший покой? Если с Акирой было больше настоящих чувств, шедших изнутри, то с Соквоном образовалась физическая нить, которая значила гораздо меньше, но не управлялась головой – желание, которое Соквон будил в Цукасе, нельзя было отключить просто так.

Долгое воздержание теперь выходило излишками страсти – Цукаса мог удовлетворять все бешеные сексуальные запросы Соквона, лишь потому что и сам был почти настолько же ненасытным. Безусловно, были моменты, которые ему не нравились, но в то же время, он забывал о них, стоило достичь определенной точки возбуждения. Самым страшным было то, что добраться до этой точки можно было за десять минут. Соквону обычно хватало и пяти.

Они десятки раз лежали вместе, и чаще всего Соквон не приветствовал никакого разнообразия – ему хотелось видеть лицо Цукасы, но он не позволял ему седлать себя или делать что-нибудь еще. Эта ограниченность не вязалась с тем, что в вопросах секса Соквон определенно имел самый богатый опыт – уж побольше, чем сам Цукаса. Почему он предпочитал обычную позицию лицом к лицу и при этом всегда укладывал Цукасу на спину? Странная прихоть никак не объяснялась – как и почти все, что делал Соквон.

Изучив тела друг друга, они могли сколько угодно препираться вне спальни, но, оказываясь в постели, становились практически единым целым. Цукаса боялся недооценить силу этой привычности. Ему было страшно, что после того, как он надоест Соквону и получит свободу, он станет скучать. Сама мысль об этом казалась мучительной и недостойной.

А еще Цукаса отлично понимал, что его замкнутость в этом случае играла против него – еще летом он почувствовал, что отсутствие общения с другими превращало Соквона в своеобразный центр его мира. Регулярное общение и физический контакт в его случае ограничивались лишь этим человеком – разве можно было от него огородиться? Цукаса решил, что должен был ввести в свой мирок и других людей – хотя бы двух или трех. Чтобы его воспоминания и впечатления разнообразились, и лицо Соквона перестало быть единственным в кругу его общения.

Возможно, поэтому к октябрю у него сложились вполне мягкие дружеские отношения с Сону – тот не стеснялся звонить в любое время и иногда даже по вечерам, когда бывал свободен. Сону казался еще совсем ребенком – улыбался доверчиво и открыто, рассказывал о себе даже то, чего не спрашивали и вообще вел себя довольно рискованно. Цукаса подозревал, что все это должно было с возрастом уйти и раствориться в целой череде разочарований – так же, как у него самого или кого-то другого. Он не считал себя особенным, а свою историю с Акирой не выделял на фоне других – он понимал, что миллионы людей проходили через это до него, и еще больше пройдут после. Ему было жаль Сону, потому что этот мальчик не мог стать приятным исключением.

Проникаясь к нему искренней и бескорыстной симпатией, Цукаса не отталкивал его от себя, и поэтому со временем привык к прикосновениям. Одним из вечеров, когда они отдыхали после матча, наблюдая за тем, как играла другая группа, Сону улегся на скамью, положив голову на колени Цукасы.

– Ты красивый, – неожиданно сказал он, глядя на него снизу и касаясь пальцем его подбородка. – Очень красивый.

Цукаса убрал его палец от своего лица и уставился на площадку, ничего конкретно там не разбирая.

– Ты тоже ничего, – ответил он.

Почти такой же разговор состоялся между ним и Соквоном в клубе, когда они встретились впервые. Цукаса помнил почти каждое движение и слово, произнесенное до того, как он улегся в постель – с момента, когда Соквон оказался над ним, воспоминания размывались.

– Ты женат? – спросил Сону. – Тебе уже тридцать.

– Нет, я не женат. Если бы у меня была семья, я бы не смог так долго жить в Корее.

– Привез бы ее сюда. И ребенка.

– Нет у меня ни жены, ни ребенка.

– А может, ты гей? – вполне невинно и очень прямо спросил Сону. – Что-то есть в тебе такое, знаешь… что-то нежное. Это заводит мужчин.

Цукаса щелкнул его по носу.

– А тебе откуда знать, что их заводит?

– Я спал с парочкой. Не одновременно.

Повисла пауза – Цукаса просто не знал, что сказать. Сону все еще лежал на его коленях и смотрел на него снизу. Сомневаться в правдивости его слов не приходилось – Цукаса сам постоянно слышал от Соквона, как действовала его нежность. Сам он ничего нежного в себе не находил, но ему, как и любому другому человеку, было непросто оценить себя.

– И это было настолько информативно? – через некоторое время спросил Цукаса.

– Это было по-обычному – так же, как с девочками. С той лишь разницей, что я могу спать только с теми, кто по-настоящему нравится мне. Если с девочками все иначе – достаточно почувствовать тело в своих руках, и у тебя уже стоит, то с парнями по-другому. Мне не каждый парень подходит. Я верхний. Стопроцентный.

– Ты не можешь знать этого сейчас наверняка. За свою жизнь ты попробуешь многое, и возможно, решишь, что иные вещи тебе нравятся больше.

– С тобой так и было?

Цукаса вздохнул. Захотелось убрать голову Сону со своих колен, но он удержался, опасаясь, как бы тот не принял это за признак брезгливости.

– Ты знаешь, когда нужно останавливаться? – спросил он, опуская взгляд.

Сону безмятежно улыбнулся:

– Знаю. Я должен был остановиться десять минут назад, еще до того как заговорил с тобой на эту тему. Десять минут назад молодой человек в костюме, сидящий на скамье через две аллеи от нас, остановил взгляд на твоей спине. И с тех пор смотрит, не отрываясь. Думаю, он ревнует. Думаю, он имеет на тебя какие-то права. И думаю, что у меня будут неприятности. Но я так долго хотел добиться твоего внимания, что именно сейчас, пока еще ничего не случилось, хочу выяснить, есть ли у меня какой-то шанс.

Цукаса напрягся. Парень в костюме? Соквон? В такое-то время?

– Мне тридцать лет, – округляя свой возраст в большую сторону, подвел итог Цукаса. – А тебе от силы восемнадцать, причем по корейским меркам. По нашим тебе семнадцать, получается?

– Мне девятнадцать по вашим. Всего одиннадцать лет – это не проблема. Вспоминая тебя, я всегда чувствую голод – прямо сосет в желудке. Хочу тебя до невозможности.