Цукаса успел как раз вовремя – Соквона согнуло пополам, когда он оказался рядом, подхватывая его за плечи и опускаясь на пол вместе с ним.
– Вот же дерьмо, – сквозь зубы процедил Цукаса, обхватывая его и пытаясь немного приподнять. – Все нормально, не сдерживайся. Давай, не держи!
Он хлопнул Соквона по спине – сильно, плашмя всей пятерней. Тот едва успел отвернуться – его вырвало прямо на пол. Часть попала на штаны – и ему и Цукасе.
– Блять, – вытираясь тыльной стороной ладони, прошептал Соквон. – Прости. Вот же блять, какое дерьмо.
– Сядь здесь, не поднимайся пока. Я сейчас.
Цукаса поднялся, не обращая внимания на капавшую со штанов жидкость, и пошел в ванную за водой. Вернулся с тазом для белья – ничего другого не отыскалось – и ручным полотенцем. По дороге вытянул из шкафа рулон бумажных салфеток.
– Ты опять болеешь у меня, – прошептал он, усаживаясь на колени перед Соквоном и протягивая ему салфетки.
Тот отмотал сразу несколько, выдернул их одним комом и прижал ко рту, вытирая губы и подбородок. Потом стер с ладоней остатки и сжал бумагу в шарик. Цукаса смочил полотенце и вытер его лицо еще раз – мокрая махровая ткань тяжело скользила по коже, и, наверное, Соквону было больно. Зато полотенце было холодным, и это было хорошо. Потом Соквон взял это же полотенце и вытер руки.
Он просидел в углу все время, пока Цукаса убирал пол – наблюдал из-под полуопущенных ресниц, нервно сжимая пальцы.
– Встать можешь? Нужно умыться с мылом, так не пойдет, – возвращаясь уже без таза и полотенца, сказал Цукаса.
Соквон поднялся и кивнул.
Электрический свет слепил глаза, пока они чистили зубы, умывались, надевали новые штаны. У Цукасы всегда было полно стираного белья, так что смена нашлась довольно быстро.
Засунув испачканные брюки в стиралку, Соквон выпрямился, повернулся и взял Цукасу за руку. Помолчал, подумал, посомневался. Сжал его ладонь напоследок, а потом отпустил.
– Иди спать. У тебя еще есть примерно три часа, – сказал он, выходя из ванной.
========== 11. Ханганский парк ==========
Из всех площадок Сеула Цукаса выбрал именно ту, что была в парке Ханган – она имела стандартные размеры баскетбольного поля и не ограничивалась какими-то определенными зонами. Чаще всего в других парках, где Цукаса успел осмотреться, площадки бывали маленькими – видимо, строители обходились самым минимумом, чтобы посетителям было, где побросать мяч. Играть на тех площадках было не интересно – они были рассчитаны на пару-тройку участников и годились лишь для набивания в одно кольцо. В Хангане Цукаса играл в нормальный баскетбол – там всегда было полно желающих, так что иногда даже приходилось дожидаться своей очереди.
Он приходил не очень часто, однако постоянные игроки его уже запомнили – обычно его выбирали в команду к середнячкам, поскольку у него были неплохие навыки, но при этом он не очень заострялся на результатах. В случае проигрыша Цукаса не расстраивался, в случае выигрыша реагировал очень сдержанно.
Знакомство с некоторыми постоянными игроками вытекало в более теплое общение, и в парке у Цукасы было даже больше приятелей, чем на работе, где он проводил предостаточно времени. Ему не очень нравилось внимание других людей, и он по привычке с настороженностью относился к личным вопросам, так что какое-то время делал вид, что совершенно ничего не понимал в корейском. Потом, правда, пришлось расшифроваться, и с тех пор его стали «прописывать» в круг – номер его телефона уже лежал в контактах у парочки ребят, с которыми он каждую неделю делил площадку и мяч. Одним из них был довольно смазливый, но еще совсем молодой Сону – Цукаса не уточнял, но предполагал, что он еще ходил в школу. Сону был весьма общительным, ничего не стеснялся и еще обожал скиншип, причем не боялся практиковать его с малознакомыми людьми.
Впрочем, то, что довольно сдержанному в контактах с посторонними Цукасе казалось скиншипом, Сону, вполне возможно, таковым и не представлялось – он воспринимал это как обычный способ общения. Схватиться за чужую руку, привалиться к спине или толкнуть, чтобы обратить на себя внимание – все эти «мелочи» были для него привычны и характерны. Поначалу Цукаса обращал на это внимание и даже несколько раз пытался показать, что ему не нравились такие вольности, но позже решил, что ничего страшного Сону не делал – если уж и стоило кого-то отпихивать от себя, то точно не этого ребенка.
Октябрь вошел во вторую половину, и для игр на открытом воздухе становилось холодновато, но они продолжали встречаться в парке по вечерам. Цукаса знал, что со временем площадку начнут закрывать на ночь – когда наступит зима, играть можно будет только в первой половине дня и пару часов после обеда. Поэтому работающие люди вроде него, скорее всего, оставались без баскетбола на ближайшие три месяца. Можно было бы выбираться по выходным, но риск при этом был неоправданным – Цукаса не хотел постоянно объясняться с Соквоном, которому частенько удавалось прийти утром в субботу и остаться на целый день, а потом еще захватить часть воскресенья.
Ему все еще казалось странным, что Соквон не брал номер его телефона и не интересовался деталями, вроде конкретного места работы. При этом Соквон без всякого стыда совал свой нос в другие дела – проверял, чем Цукаса питался, покупал ли себе новую одежду, какие книги читал на досуге и даже каким мылом предпочитал умываться, а какое покупал для рук. Такая избирательность никак не объяснялась. Соквон не спрашивал, на какой площадке Цукаса играл в баскетбол, в каком магазине покупал рис и полуфабрикаты, в каких аптеках доставал для себя пластыри и мази. Зато ему была известна куча других вещей – на взгляд Цукасы они были менее значимыми, но то, что Соквон постоянно их уточнял, раздражало его. В выходные они делили все – от палочек для еды до зубных щеток. Соквон нарочно ел палочками Цукасы, хватался за его ручное полотенце, надевал его носки и футболки, ходил за ним в душ и вытаскивал из книг закладки, а потом терял страницы.
Обычно Цукаса не чувствовал к нему никакого тепла – только привычность и какой-то странный порядок. Присутствие Соквона как будто нашло свое место в его жизни, и все встало на места – теперь это было даже фактором комфорта. Он не лгал себе и понимал, что этот странный эффект объяснялся на самом деле очень просто – он тоже получал удовольствие от секса и даже ждал этих ночей. Несмотря на то, что порой ночи омрачались каким-то странным настроением Соквона – Цукаса все еще не решался назвать это ревностью – многое было приятным и желанным. Он никогда не имел настолько долгих отношений – даже просто ради секса, даже в обычной дружбе. Акира был не в счет – Цукаса хотел думать, что Акиры вообще в его жизни не было. Однако усвоенные уроки от встречи с этим человеком превратили Цукасу в того, кем он был сейчас, так что отнекиваться было глупо – Акира случился и сделал то, что сделал.
Совокупность событий прошлого, в конечном счете, и привела к тому, что Цукаса замкнулся и перестал подпускать людей ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Он очень ревностно охранял свое личное пространство – как в прямом, так и в переносном смысле. Единственным человеком, которого он не то, чтобы решил, но все-таки согласился подпустить поближе, оказался Сону – тот просто не спрашивал разрешения и вошел в сферу, в которую Цукаса обычно себя заключал. Что касалось Соквона – Цукаса до сих пор плохо понимал, что именно за связь образовалась между ними. Определенно, Соквон нарушал его жизнь, но при этом его вмешательство не казалось катастрофическим – прожив в статусе его любовника почти полгода, Цукаса не ощутил особенных перемен в себе или своей жизни в глобальном смысле. Да, было проживание в этом нелюбимом городе, была болезненная разлука с матерью и сестрой, были неудобства бытового характера и регулярный секс с человеком. Однако внутренне Цукаса не ощущал вторжения – он был все тем же человеком, что и до встречи с Соквоном. Он любил и не любил те же вещи, что и прежде. Соквон не диктовал ему, как жить и что делать, он требовал лишь присутствия в постели – и даже с минимальной симпатией Цукаса мог без труда обеспечить исполнение этого условия.
