Возможно, по этой причине Цукаса обычно избегал смотреть на член Соквона или вообще трогать его без лишней надобности. Конечно, они дрочили друг другу и делали кучу других вещей, но обычно это происходило после того, как Цукаса успевал пару раз кончить – тогда он уже почти ничего не понимал и позволял все на свете. И даже сам делал то, на что в своем уме никогда бы не решился.

А теперь этот самый член был между его губ, и Цукаса ласкал его языком, стараясь сделать так, чтобы Соквон быстрее достиг оргазма и перестал мешать ему своими взглядами. В конце концов, какие еще игры с ухаживаниями за больным и родительской заботой? Соквон привез его в Сеул, чтобы трахаться, и именно этим следовало заняться.

Цукаса помогал себе руками и не вбирал слишком глубоко, потому что никогда не мог справиться с рвотным рефлексом. Он вообще не выносил, когда парни тянулись держать за волосы или хватались за затылок – он всегда тайно боялся не выдержать чрезмерное проникновение.

Член очень быстро твердел и увеличивался – Цукаса, даже при том, что избегал даже думать о нем, все равно отлично знал его размеры и возможности. Соквон, который так и не поднялся и теперь лежал на спине – беспомощный и слабый – всхлипнул, когда Цукаса втянул головку, создавая вакуум.

– Ах, да твою ж… в самом деле, Цукаса…

Он кончил довольно быстро, и в это очень хорошо верилось – так было всегда после долгого перерыва. Входя в него после недели или десяти дней отсутствия, Соквон мог продержаться максимум три минуты – слишком сильно возбуждался и не мог ничего поделать. Однажды он чуть не кончил в штаны, пока растягивал его.

– Только не веди себя так, как будто я тебя изнасиловал, – ухмыльнулся Цукаса, поднимаясь с колен и вытирая губы тыльной стороной ладони.

Как и все, он ненавидел глотать сперму, но сейчас сделал это, почти не задумываясь – сглотнул быстро, на несколько секунд задержав дыхание и почти не ощутив горьковатого вяжущего привкуса. Не бежать же было до туалета, чтобы сплюнуть.

Он натянул на Соквона трусы и штаны, и тот с трудом вполз обратно на кровать.

– Твою-то душу… когда выздоровею, так тебя выебу, что ты будешь путать верх с низом, клянусь.

– Ха, для начала выздоровей.

– Ты же не хотел… зачем сделал?

– Чтобы ты спать лег, вот зачем.

С белым пластырем, горевшим из-под черных волос, Соквон все равно выглядел как ребенок. Он улегся у ближней стены и повернулся набок, глядя на Цукасу.

– Ты же не уйдешь?

– Нет, я буду ждать, пока ты выздоровеешь, чтобы ты выебал меня до потери сознания.

– Я серьезно блять.

– Я тоже. Ну, ладно, не совсем. Спи, я никуда не денусь.

Соквон не разрешил ему задвигать дверцу и заснул почти сразу же, как только Цукаса отошел к дивану. Пока он сопел, Цукаса успел сварить бульон и рис, вскипятить чайник и залить кипяток в термос. Нашел какие-то таблетки, но так и не понял, что это были за лекарства – судя по латинским названиям, какие-то антибиотики. Видимо, оставались еще с каких-то прошлых курсов лечения. Загрузил стиральную машину на полный цикл. Он почти разобрался с этими делами, когда услышал возню со стороны кровати – Соквон, завернутый в одеяло, вылез и шлепал босыми ногами прямо к кухне.

– Туалет в другой стороне, – напомнил Цукаса, оборачиваясь через плечо.

– А, точно… сейчас вернусь…

Одеяло было сброшено прямо на пол, а потом подобрано и возвращено на плечи по возвращении из туалета. Соквон бухнулся на стул со спинкой и оперся локтями о столешницу стойки, разделявшей кухню и гостиную.

– Спать иди, – буркнул уставший от хозяйства Цукаса.

Соквон никак не отреагировал – просто продолжал таращиться на него округлившимися от болезни глазами.

– Может, не пойдешь никуда? Останься сегодня. Утром отсюда на работу поедешь.

Цукаса повернулся к нему и отложил бумажное полотенце.

– Может, и останусь.

Раздавшийся стук во входную дверь заставил Цукасу вздрогнуть.

– Что сделать? – направляясь к двери, спросил он.

– Открой в любом случае. Консьерж не впустит кого попало, – ответил Соквон.

Через полминуты прихожая наполнилась ароматом дорогих духов, и Цукаса отступил, пропуская в квартиру невысокую, но очень красивую женщину.

– Кто вы? – сходу спросила она, оглядывая его с головы до ног.

Под этим внимательным и цепким взглядом Цукаса почувствовал себя неудобно.

– Я…

– Этой мой друг, мама, – показываясь на пороге прихожей, ответил Соквон. – Зачем ты пришла?

Женщина сняла шляпу и поправила собранные в узел волосы.

– Фредди сказал, что ты болеешь. Я освободилась только сейчас и сразу же приехала к тебе. Так это твой друг?

Соквон кивнул, подтягивая одеяло, сползшее с одного плеча.

– Да, друг.

– Как интересно, – возвращаясь к Цукасе взглядом, протянула женщина.

========== 9. Разговоры о смерти ==========

– Он красивый, – одобрительно кивнул Фредди, делая большой глоток из своего стакана. – Но не настолько, чтобы ты бежал к нему всякий свободный вечер и даже не выпивал с друзьями.

Соквон вздохнул. Конечно, только этого ему в жизни и не хватало – чтобы Фредди еще влезал в его личное пространство.

Осенняя расслабленность была краткой передышкой – теперь, когда летний сезон ушел в спад, намечалось краткое затишье. В это время туристический бизнес внутри Кореи набирал больше оборотов – горожане, если имели время и средства, ехали куда-нибудь в горы или за город, чтобы полюбоваться осенними красками. Они называли это «охотой на опадающие листья». Прежде Соквон и не подозревал, сколько людей на самом деле решалось на подобные вещи – со стороны все корейцы казались слишком занятыми собой и работой, слишком сосредоточенными на деньгах и имуществе. Пока не начал работать в туристическом бизнесе, Соквон понятия не имел, что на самом деле среди этих однотипных лиц, закатанных в белые воротнички и накрытых черными зонтами, были те, кто жаждал красоты.

Корейцы ездили по собственной стране, а у кого не было денег – те выбирались в парки по выходным или вечерам, смотрели на красные, желтые и оранжевые листья, пестревшие самым буйным разнообразием среди веток.

В том сентябре этот момент еще не наступил, и Соквон подозревал, что в связи с довольно долгим летом сезон «охоты» должен был прийтись ближе к октябрю. Иногда ему становилось любопытно – что такого люди находили в этих чертовых листьях, которые потом просто девать было некуда. Они радовались тому, что все отмирало или что им там нравилось?

Он слишком недолго жил в Корее, чтобы понять все эти тонкости – родившись за границей, он проживал жизнь на две страны, и при этом в Сеуле проводил только каникулы. Он знал корейский язык, он знал, как кланяться умершим и просить благословения, как наливать соджу в стакан, как подкладывать руку под запястье, здороваясь со старшими. Ему были известны углы поклонов, предназначенные для руководства, родителей, учителей, подчиненных, сотрудников и партнеров. Однако он не особо чувствовал связь с этой страной.

К тому же, побывав во множестве стран, он понял, что только в Америке можно было жить, не вникая в культуру. Америка и без того насадила свой жизненный уклад в других странах через голливудский мир – через эту витрину другие страны изучили американский быт как под микроскопом. К тому же, американцы, как и любые другие европейцы, на его вкус слишком сильно друг на друга походили. Он удивлялся, когда слышал, как прочие западные партнеры жаловались, что не могли различить по лицам корейских сотрудников, хотя у самого Соквона были точно такие же проблемы с европеоидными представителями. Несмотря на разнившийся цвет волос и глаз, он не всегда мог точно запомнить, кто и где находился в какое время. С опытом пришел навык, и он стал запоминать людей по другим признакам – если человек был достаточно важен, Соквон отмечал его привычки и манеры. Угол наклона головы, нервное моргание, подергивающийся мизинец на левой руке, поджатые губы – он подмечал такие детали и превращал их в средство идентификации.