Цукаса наблюдал за тем, как Соквон переворачивал мясные ленточки, время от времени помогая докладывать или наоборот убирать их со сковороды. С ним было удобно – он сам понимал, когда и что нужно было делать. Эта странная проницательность была практически его эквивалентом – Соквон подозревал, что Цукаса был таким абсолютно во всем. В сексе, наверное, тоже.
На шее у Цукасы горел начавший синеть засос со следами зубов по нижнему краю. Соквон то и дело косился на это пятно, ощущая, как постепенно натягивалась ткань брюк в паховой области – становилось тесно и жарко.
Можно было уложить его рядом со столом – до стены оставалось достаточно места, на полу было не так уж и холодно, а ковер даже на ощупь был мягким. Однако портить момент не хотелось – Соквон еще никогда не видел, как Цукаса ел, и теперь ему хотелось разглядеть каждую мелочь.
В этом зрелище не было ничего изящного или соблазнительного – Соквон видел людей, которые умели есть так, словно рисовали картину или играли на сцене. У Цукасы были предельно простые манеры – без неряшливости или нарочитой аккуратности, но даже в этой простоте Соквон находил что-то привлекательное.
– Кем ты работаешь? – спросил Соквон, чтобы отвлечься и немного остыть.
Цукаса прожевал, проглотил и облизнулся, немедленно вытирая губы салфеткой.
– В магазине. Консультантом.
– Хорошо. Ты довольно быстро нашел работу.
– Я уже знаком с методами поиска работы в Сеуле. Корейцы неохотно идут в сервис, даже если он хорошо оплачивается.
Сервис… Соквон ощутил что-то неприятное, но он слишком сильно устал, чтобы анализировать еще и это.
– Однако вакансия дизайнера до сих пор открыта, и с ней можно гораздо больше зарабатывать.
– Я уже сказал, что думаю на этот счет. Мы с тобой только трахаемся и больше ничего. Никаких других связей, ясно?
Соквон улыбнулся и отодвинул тарелку.
– Тогда давай к делу. Трахаться.
Цукаса поднял на него глаза, потом скользнул взглядом по его плечам и груди, не опускаясь ниже, вернулся к лицу и, на секунду поджав губы, поднялся с пола, протягивая Соквону руку.
– В спальню, – сказал он, удерживая Соквона, пока тот поднимался. – И забудь про трахание на полу или где бы то ни было еще. Не твоя спина будет по ковру ездить, так что даже не думай.
Соквон остановился на пороге спальни, запустил руку в карман брюк, нащупывая пакетики со смазкой и презервативами, огляделся, прошелся взглядом по аккуратно застеленной постели.
– Если только в этом дело, так бы и сказал, – сказал он, поймав Цукасу за локоть. – Я когда-нибудь все-таки возьму тебя на полу, но теперь уже точно не забуду постелить тебе что-нибудь под спину.
Цукаса задрал подбородок, глядя прямо ему в глаза. Наряду с холодным обращением в нем сквозила какая-то мягкость – внутренняя и внешняя. Во всем его облике было что-то теплое и живое – то, что делало его желанным.
– В тебе сто восемьдесят пять? – спросил он, зачем-то уточняя рост Соквона.
– Сто восемьдесят шесть, – ответил Соквон.
– И зачем тебе столько?
Соквон наклонился к нему и, не отводя взгляда, ответил:
– Специально, чтобы я мог вставить тебе одновременно в двух местах – внизу членом, а вверху языком. С меньшим ростом это будет проблематично.
Цукаса все-таки не выдержал и отвел взгляд, отчаянно краснея. С его белой кожей скрыть пылающие щеки было невозможно, и Соквону нравилось даже это.
========== 6. BB-крем ==========
Никаких ключей. Никаких наблюдений или вопросов. Соквон пообещал себе не брать дубликат и не спрашивать название магазина, в котором теперь работал Цукаса. Он просыпался ночью несколько раз и всегда напоминал себе об этом – никаких деталей.
Не доверяя себе, Соквон решил оставаться в неведении – чтобы не таскаться в магазин, не назначать слежку, не звонить по сто раз на дню и не вламываться к Цукасе посреди ночи. Это решение не было продиктовано уважением к личному пространству Цукасы – Соквон просто защищал сам себя, не желая сойти с ума окончательно. Он чувствовал ядовитую ревность, просыпавшуюся при мысли, что Цукаса был здесь, в Сеуле, но при этом все его существо тянулось обратно в Японию. Непонятно к кому. Конечно, он назвал своего собеседника именем сестры, но Соквон не особенно этому верил.
Утром он проснулся пораньше, теперь, почему-то, не чувствуя ни вчерашней усталости, ни тяжести в голове, хотя проспал он не больше четырех часов.
На балконе обнаружилась темно-серая толстовка, которую Соквон надел, не заботясь о коротковатых рукавах – в шесть часов было еще холодно.
Затраханный перед сном Цукаса спал, как убитый и даже не шевелился – просыпаясь среди ночи, Соквон даже наклонялся к нему и специально слушал его дыхание. Ему не было стыдно за то, что он вытворял и он не чувствовал сожалений – в конце концов, при скорой летней перспективе такие ночи должны были выпадать нечасто. Цукаса вполне мог и потерпеть.
Соквон вынул из кармана телефон и набрал Пёнхи – вчера, когда Цукаса сказал, что говорил с сестрой, он вспомнил о своей.
– Онни опять беременна, – сообщила Пёнхи после обмена любезностями и радостных повизгиваний. – Оппа, сделай что-нибудь, ты же единственный нормальный мужчина в нашей семье.
– Уже нет. Но даже если бы и был – что я могу сделать? Это жена Чонвона, не моя, я не могу лезть в их жизнь.
– Но Чонвон-оппа слушает тебя!
– Пёнхи-я, это не та тема, которую я могу с ним обсуждать. Даже если ты попробуешь заговорить с ним о его жене, он может дать тебе пощечину. Если он это сделает, мы с ним подеремся. Тебе это нужно?
– Нет, – промямлила Пёнхи, явно теряя хорошее настроение. – Но, оппа, Даён-онни больше не хочет рожать. Это будет пятый ребенок, а ей всего двадцать восемь. Кто-то должен ей помочь.
Соквон вздохнул – тяжело и даже с хрипом. Что он мог сделать? Ему тоже было жаль Даён, беременевшую почти каждый год. Разумеется, Чонвон слышал о существовании презервативов или контрацепции вообще, но беременности давали ему основание прятать Даён – не выпускать ее из дома. Старший братец Ю был страшным собственником. И новости о пятой беременности его жены еще раз напомнили Соквону, почему он не должен был брать у Цукасы номер телефона, уточнять место его работы и делать себе копию ключей.
– Она знала, на что шла, когда выходила за него замуж.
Когда Даён выходила замуж за Чонвона, Пёнхи была еще слишком маленькой – ей было четыре года, и она ничего не понимала. Поэтому сейчас Соквон мог так ее обмануть. На самом деле уже тогда у Даён были отчаянно плохие дела – Чонвон просто обрюхатил ее, и не факт, что по согласию, а потом забрал в дом и поставил перед ней коробочку с кольцом. Первый ребенок родился через семь месяцев после свадьбы – и при этом сразу мальчик. Другие жены мечтали о первенце-мальчике, а Даён в тот день чуть не выпрыгнула из окна, потому что поняла, что теперь застряла в этой семье навсегда. После рождения первенца прошло почти пять лет, и Даён стала позволять себе выходить куда-то без разрешения, общаться с бывшими одноклассниками и делать еще кучу всего того, что раздражало Чонвона. Видимо, поэтому Чонвон сделал ей еще одного ребенка, а потом еще и еще. И вот теперь пятого. Интересно, он когда-нибудь собирался останавливаться?
– Даён-онни плачет целыми днями, а Чонвон-оппа запирает ее в доме и даже слушать ничего не хочет. Я видела…
Соквон напрягся.
Он тоже много чего видел, пока жил в родительском доме. Чонвон и сейчас жил в том комплексе, правда, дом у него был отдельный. И все-таки хозяйство на весь комплекс было общим, и Пёнхи могла увидеть самые отвратительные вещи, которые в ее возрасте могли нанести ощутимый вред.
– Ну? – подгоняя затихшую и, видимо, начавшую сомневаться Пёнхи, фыркнул Соквон. – Что там?
– Чонвон-оппа схватил Даён-онни за руку и тащил ее через дом, – прошептала Пёнхи, страшась даже самих звуков, которые ей приходилось произносить. – Они упали посреди дома – сначала она, а потом он. Кажется, он сделал с ней это… там же, где они и упали. Обычно она тихая, но в тот раз, я уверена, все слышали, как она кричала. Я не знаю точно… Нельзя же подсматривать, а я и так… никому не говори, оппа, пожалуйста, иначе я умру от стыда. Я знаю, не должна тебе такое говорить, но мне так страшно, а больше рассказать некому. Не родителям же.
