– Значит, это мне знать не полагается? – засмеялся Чонвон, усаживаясь на диван. – Я теперь не отец, не муж и даже не старший брат. Интересно, когда я умудрился просрать абсолютно все, что имел?

– У тебя никогда ничего и не было, – отрезал Соквон. – А того, кто есть у меня, я тронуть не позволю. Если узнаю, что кто-то из вас пытался связаться с Цукасой за моей спиной – мне плевать, зачем и при каких обстоятельствах – я найду, чем вас порадовать. Обоих сразу или по отдельности. Я сделаю это, мне неважно, что за последствия потянулся следом. Однажды я уже спустил на тормозах то, что ты сделал, – добавил он, глядя на Кансока. – Больше этого не будет.

Чонвон вздохнул.

– Да сядь ты, господи, стоишь как памятник… это дом твоих родителей, ты можешь даже валяться на ковре, и никто тебе ничего не скажет.

Соквон выбрал кресло напротив Кансока. Чонвон проследил за ним, а потом продолжил:

– Цукаса… появился в этом доме почти полтора года назад. Помню я его полушинель и брюки с подтяжками, в которых он впервые вошел в эту комнату. За год до смерти Джунхвана я все еще надеялся поймать Цукасу и избавиться от него по-быстрому – потому что моя жена помешалась на идее, что он может помочь ей сбежать. Ровно год назад наши родители узнали, что ты гей – помню, что все началось с Даён. А теперь мои дети живут с ним, и насколько я понял со слов Кансока, неплохо себя с ним чувствуют. Или даже очень хорошо. У них красивые длинные ресницы, их купают в тазу, разрешают ходить в удобной одежде и учат рисовать. Если бы я остановился хотя бы в одной из перечисленных мною точек, то возможно, сейчас не жил бы в одиночестве и не просил бы садовника оставаться в доме. Кому-то из нас нужно было остановиться.

Слушая его, Соквон почувствовал неловкость – цель его прихода потерялась из виду, поскольку изначально он хотел говорить только с Кансоком, но так уж получилось, что двое младших братьев только присутствовали, и Чонвон как-то перетянул к себе все внимание. Показалось даже, что никто из них не нуждался ни в каких угрозах – никому словно и дела не было до Цукасы и вообще всего, что Соквон сам успел себе надумать. Однако, вспоминая свое дневное состояние, когда он с большим трудом заставил себя успокоиться, Соквон все-таки думал, что пришел не напрасно.

Ко всем этим сомнениям добавлялось и не очень приятное ощущение – возникали мысли, что только Кансок в этой комнате знал все секреты. Часть правды была неизвестна Чонвону, потому что Соквон не хотел о ней говорить. Часть правды специально или нет, но также была недоступна Соквону. Поэтому Чонвон и Соквон в какой-то мере двигались в беседе вслепую, и только один Кансок отлично понимал, о чем шла речь.

– Раз уж мы здесь без лишних ушей, то, наверное, избавимся от всех оков и сделаем так, чтобы в будущем нас не ждали никакие сюрпризы, – предложил Чонвон, выпрямляя спину и глядя на Соквона. – Я могу предположить, что Кансок причинил Цукасе какой-то вред. Это понятно из того, что ты сказал пять минут назад. Но я не знаю, что именно произошло, и мне не нужны детали, я просто хочу знать, что в последующие годы это дерьмо не всплывет между вами и не начнет портить воздух.

Соквон кивнул:

– Ты прав. Кансок-хён выдал Цукасу Им Хиёлю. Все просто. В ночь убийства депутата главный менеджер гостиницы, Им Хиёль, отсутствовал. Персонал расслабился, и в результате засланные работники сумели провести убийц Кансока к номеру. А где был Им Хиёль? Он пытался убить Цукасу, местоположение которого Кансок-хён выдал ему бесплатно. Это было логично, поскольку отбросы вроде Ким Чольсу поступают именно так – желая сделать что-нибудь продуманно плохое какому-то определенному человеку, прикасаются не к нему лично, а к тому, кто ему дорог. Мама знала об этом, поэтому выдала отца и убила себя сама – чтобы не попасть как-нибудь в руки Ким Чольсу. Я не знаю всех деталей, но не сомневаюсь, что Кансок-хён открыл Им Хиёлю мою болезненную зависимость от Цукасы и дал понять, что если убить его, я уничтожу себя сам.

Понимаешь ли, хён, я ведь и сам точно не знаю, что именно сделал Кансок-хён. Могу только догадываться, но почти не сомневаюсь, что он создал ситуацию. Ты знаешь, как это делается. Наверняка, вынудил своего гонконгского партнера назначить или перенести дату свадьбы на выгодное для себя число и параллельно с этим смоделировал возможность для Им Хиёля – может быть, даже вызвал службу дезинсекции, чтобы она выгнала всех жильцов из дома, где жил тогда Цукаса. А потом маякнул куда нужно – мол, гляди, какая идеальная возможность, этот затворник вышел из дома, а ведь обычно его клещами не вытащишь. Лови его, пока он на улице, другого шанса не будет.

На этих словах Кансок слегка задержал дыхание – всего на долю секунды, но Соквон заметил. Сделав вид, что ничего не произошло, он продолжил:

– Я не знаю, как все было на самом деле. Я понятия не имею, что именно Кансок-хён передавал Им Хиёлю. Но в результате Цукаса действительно чуть не умер. Он находился без сознания больше двух суток. Его правая рука… ты видел?

Чонвон кивнул:

– Видел. Черт возьми, Соквона, как ты можешь простить такое? Пусть даже и родному брату.

Кансок ухмыльнулся:

– Я поначалу тоже не верил, что он простит. Но потом я понял, что ничего он не простил. Соквона ушел из семьи. Просто отказаться от мести – не значит полностью простить.

– Я даже не знаю… если бы подобное случилось с Даён… я бы убил тебя собственными руками.

Соквон пожал плечами:

– Я хотел сломать ему позвоночник, чтобы обескровить репродуктивные органы. Он откупился, убив Ким Чольсу и его выблюдка. Это было справедливо – кто нагадил, тому и убирать. Факт их смерти теперь является основанием относительного мира между нами.

– Факт их смерти… – Кансок задумчиво повторил его последние слова и улыбнулся: – Ты и Цукаса действительно близки. Вы даже говорите одинаковыми словами. Прямым текстом. Когда я спросил тебя, стоит ли мне показать тела, ты сказал: «Факт ущербности повеселит публику и порадует меня, но повлечет дополнительное расследование». На тот же вопрос Цукаса ответил короче: «Факт ущербности повлечет дополнительное расследование». Те же слова. Практически одинаково. В одной замечательной книжице о таком говорилось «не двое, но одна плоть»?

То, что Кансок знал Библию или хотя бы короткую цитату из нее, несколько удивило Соквона – он и не предполагал, что кто-то из его братьев увлекался христианством. Хотя в Корее это было неудивительно – в Сеуле церквей разного толка было даже больше, чем в любом другом городе Америки. Возможно, когда-то, ища покоя или хотя бы какого-то успокоения, Кансок и пытался найти себя в религии. Для детей из несчастных семей такие решения вполне характерны.

Гораздо важнее было то, что Цукаса ответил на вопрос Кансока такими же словами. Это было приятно. Это было чертовски приятно.

– Ущербности? – уточнил Чонвон. – Что за ущербность?

– Я отрезал ему палец, – ответил Соквон, не желая рассказывать о кастрации. Узнав о том, что Им Хиёль напоследок лишился яиц, Чонвон быстро догадался бы, что Цукасу изнасиловали.

Меньше всего на свете Соквону хотелось унижать Цукасу таким образом – пусть даже он сам об этом никогда бы не узнал. Спрятать это от Кансока было невозможно, но сейчас он мог хотя бы позаботиться о том, чтобы об изнасиловании знало как можно меньше народу.

– Я бы отрезал ему все пальцы на руках и ногах, коснись он хоть волоса на голове Даён, – сказал Чонвон.

– Это ты, – просто ответил Соквон.

– Да. Я другой. Ты также нездоров, но твоя болезнь проявляется иначе, – согласился Чонвон. – Что же, если вы закончили, то теперь моя очередь.

*

Цукаса уложил детей и проследил, чтобы они уснули, а потом вышел в гостиную и стал ждать – было ясно, что из родного дома Соквон вряд ли смог бы вернуться в нормальном состоянии.

Он вернулся за полночь – слегка помятый, с усталыми глазами и бледным лицом.

– Поспи со мной сегодня, – попросил Соквон, укладываясь на диван. – Я немного отдохну, и мы можем постелить на полу. Пожалуйста. Поспи со мной.