Кансок кивнул и улыбнулся, спрятав за насмешливостью уязвленные чувства.

– И на что хватит твоих сил?

– Пережить и пойти дальше. Думаю, став старше, ты поймешь.

– А Соквон? Его ты считаешь равным себе или превосходящим?

– У Соквона огромный потенциал. Но я с ним не поэтому.

– Ты можешь говорить подобное, только потому, что за тебя есть, кому вступиться, – возразил Кансок. – Ты знаешь, что если кто-то коснется тебя пальцем, Соквон раздерет его на куски и растопчет останки. Он разорил пару компаний и устроил пожар, он выкрал наследника крупной сети отелей и использовал незаконно добытые материалы для шантажа – только чтобы отомстить за тебя. Все ради тебя. Легко быть смелым, когда знаешь, что ты за каменной стеной.

В этой логике был определенный смысл, но Цукаса все еще сомневался, стоило ли продолжать этот разговор. Кансок не был глупым или узколобым, но его точка зрения настолько отличалась от мировоззрения Цукасы, что содержательный двусторонний разговор с ним вряд ли мог получиться. Уж точно не с первого раза.

Стоило ли говорить, что именно в ту ночь, находясь у самого порога смерти, Цукаса понял, что деньги и связи не значили абсолютно ничего? Когда в его бедра впивались тлеющие сигареты, Цукаса с трудом наполнял легкие воздухом, потому что больше ничего не оставалось – он мог только дышать и надеяться, что Им Хиёль наиграется в ближайшее время и не решит затушить очередную сигарету в его глазнице. Деньги Соквона и его безграничное стремление защитить Цукасу не значили ничего – за запертой дверью мир сузился до двух человек, и для любви Соквона места не осталось.

– Соквон дает мне многое, – согласился Цукаса, обходя острый угол. – Но в момент, когда мне нужно было решить остаться нормальным или уйти в другую сторону, он дал мне не то, о чем ты говоришь. Он стал смыслом всего. Сестра и мать проживут без меня, и я могу представить их жизнь в мире, в котором меня больше не будет. Но я не уверен, что могу принять мысль о мире, в котором есть Соквон, но нет меня. Я хочу знать, что с ним происходит и присутствовать в его жизни. Он все-таки сделал меня чудовищем, что уж тут.

Кансок расслабился – его плечи опустились, и взгляд слегка потеплел.

– Тот Цукаса, которого Соквон представил нам больше года назад, был совершенно неинтересным. Но тебя нынешнего я вижу иначе. Сомневаюсь, что когда-то пойму твой взгляд на вещи, но быть чудовищем тебе подходит больше. И главный вопрос между тем не отменяется. Мне их отправить широкой публике или избавиться от них по-тихому?

К концу беседы лексикон, тон и манера речи Кансока несколько изменились – стали свободнее. Более неформальными. Это радовало.

– Избавься по-тихому, – ответил Цукаса. – Ни мне, ни тебе, ни Соквону не нужны лишние проблемы. Факт кастрации повлечет за собой дополнительное расследование, возможно, кто-то из персонала клуба или клиентов, бывших там в тот вечер, вспомнит какие-то детали, и хвост притянет дело к нашему дому. Не хочу так рисковать.

Провожая его во двор, Цукаса уже держал на руках Рин – как только они вышли из гостевой спальни, в которой разговаривали все это время, она выбежала из детской. Следом вышла Джонхва.

– Мы купаемся в тазике, – зачем-то сообщила она, когда Кансок подошел к дверце своей машины.

– Вот и хорошо, – одобрительно кивнул Кансок, усаживаясь за руль.

Цукаса заметил, что Кансок только говорил с детьми, но не притрагивался к ним и не пытался задавать им вопросы. Это уже было странно, но теперь после этого загадочного обмена фразами он и вовсе растерялся.

Дети действительно купались только в тазу. Цукаса даже не пытался набирать для них ванну, потому что Джонхва сразу же начинала скандалить и упираться. Цукаса полагал, что это связано с боязнью воды – если Джунхван и впрямь утонул, такое поведение было вполне объяснимо. Но теперь вопросов стало больше.

Думать обо всем не оставалось сил, и Цукаса отпустил слегка задержавшуюся у них няню, поставил молоко на настольную плитку и принялся ждать, пока оно согреется, просто глядя на белую слегка вздрагивавшую поверхность. Краем глаза он следил за возившимися на полу детьми, отмечая, что их приход Кансока совсем не взволновал и не заинтересовал.

*

Удалось выкроить целые сутки – уже повезло. Соквон завязал все узелки в Таиланде, и вернулся почти ночным рейсом, приземлившись в Сеуле ближе к полночи. Цукаса ждал его только через сутки, так что на теплый прием Соквон даже не рассчитывал. Поэтому темноглазый дом его нисколько не удивил – так, вроде, и должно было быть. Предупредив охрану, Соквон вошел без лишнего шума, не зажигая свет в коридоре и даже не подсвечивая путь телефоном. Прошел к детской спальне – ее дверь была приоткрыта, через зазор проходила узкая полоса синеватого света от ночника. Протиснуться через эту полосу было нереально, пришлось отодвинуть дверь еще немного и войти внутрь, осторожно ступая по мягкому ковру и обходя детские кроватки. Хорошо еще на полу никто не лежал.

Цукаса спал как зачарованная красавица – один в большой постели, окруженной тремя детскими кроватками. Спинка кровати прижималась к стене, с разных сторон он расставил кроватки Бина и Рин, а параллельно изножью спала Джонхва – ее кроватка была самой большой. При такой схеме просочиться к Цукасе можно было только с угла, где никакие кроватки не стояли. Показалось, что выходить ночью в туалет Цукасе было просто пиздец как неудобно и, может, даже опасно.

Пошуршав плащом и сбросив его на пол, Соквон не стал тратить время на пиджак и просто влез на кровать с этого самого угла, стараясь не придавить спавшего Цукасу. Теперь он не особо боялся нашуметь и добрался до подушки всего за секунду, но даже так встретился с уже проснувшимся Цукасой. Точнее, с его кулаком.

Ударил ли Цукаса интуитивно, на слух или просто он видел в темноте как какой-нибудь кошак, было непонятно. Соквон вообще ничего не понял, потому что ему показалось, что челюсть свернулась на край черепа и поехала к затылку, как дверь на петлях, до того сильным и неожиданным был удар. Дело усугублялось еще и тем, что он совсем такого не ожидал – от этого физическая боль казалась ярче, да и собраться за пару секунд не удалось. Он только и смог, что удержаться и не упасть ко всем чертям с постели – успел сообразить, что собьет какую-нибудь кроватку, если завалится набок.

Словно этого было мало, Цукаса вскочил и схватил его, скомкав рубашку на груди и опрокидывая на спину поперек кровати. Все произошло так быстро, что Соквон даже не успел понять, когда на него уселись сверху, придавив окончательно. Сбитое дыхание почти со свистом вырывалось через приоткрытые губы Цукасы, и Соквон как зачарованный уставился вверх, стараясь рассмотреть его темный силуэт на фоне однотонного ровного потолка.

– Охуенный прием, любовь моя, – сказал он, наблюдая за тем, как Цукаса издевательски медленно занес над ним кулак. – Херачишь тут кулаками по невиновным… или ты так сильно соскучился? Лучше поцелуй, я так быстрее пойму, как ты тосковал.

Цукаса не сразу разжал кулак, да и отпустил его только секунд через пять – видимо, спросонья до него тяжело доходило, что вообще произошло. По крайней мере, теперь можно было расслабиться. Соквон выпрямился и вытянулся под ним, чувствуя, как складки пиджака неприятно вдавились в спину.

– Блять ну ты… пиздец, – наконец, приходя в себя, простонал Цукаса. Он осторожно сполз на свободное место, переводя дыхание. – Нельзя же так… Блять прости, сильно въебал? Вот же дерьмо…

Соквон поднялся и уже приготовился ответить как-нибудь повеселее, когда Цукаса метнулся в сторону. Ровно через секунду разразился плач – от возни и ругани проснулась Рин. Ее голос разбудил Бина, и потом в своей кроватке уселась уже совсем не сонная Джонхва. Пришлось зажечь верхний свет и показать свою рожу, чтобы дети поняли, что в дом не вошел посторонний. Просто их дядя решил поиграть. Долбоеб с недотрахом блять.

Детей пришлось повытаскивать из кроваток и усадить на большую кровать, чтобы они были все вместе – Цукаса не мог разорвать себя по трем сторонам, приходилось решать проблемы объединением плачущих в одну кучу. Соквон снял, наконец, пиджак и расстегнул две верхние пуговицы рубашки.