Разница в том, как дети воспринимали мир, со временем проступала все сильнее. В какой-то момент Цукаса начал просыпаться по ночам, слыша всхлипывания Рин, скучавшей по маме. Тогда ему приходилось забирать ее в гостиную или любую другую спальню и качать ее, успокаивая и выслушивая ее жалобы. Рин тосковала по матери, и была единственным ребенком, для которого присутствие Даён было важным и даже необходимым. Цукаса понимал, что со временем это чувство потери станет слабее и совсем исчезнет, но пока что Рин очень сильно страдала, а помочь ей было нечем.
Время адаптации к новым условиям прошло, и дети стали отдавать больше информации – рассказывать, раскрываться, упускать что-то в разговорах и играх. Складывая воедино то, что ему удавалось заметить и запомнить, Цукаса понял, что Джонхва точно знала, как умер Джунхван, но по каким-то причинам не рассказала об этом другим – ни младшим, ни взрослым. Иногда ему очень хотелось усадить ее за стол, всучить ей карандаши и бумагу для рисования и завести прицельный разговор – он знал, что Джонхва все выложила бы, если бы он начал расспрашивать ее напрямую. Но Цукаса не мог заставить себя сделать это, хотя и понимал, что такой разговор рано или поздно все равно должен был состояться.
Пока он разбирался с собственными и внешними конфликтами, неделя отсутствия Соквона покатилась к концу. Цукаса ждал его возращения, чтобы утвердить няню Еын на полную ставку и начать уже искать работу – сидеть в доме с детьми было прекрасно, но он понимал, что должен был оставить в своей жизни что-то и для себя самого. И если для этого ему следовало провести разгерметизацию и начать работать где-то в офисе или как-то еще, он был готов сделать это – чтобы чувствовать себя полноценным человеком. Иногда ему начинало казаться, что такой подход к жизни был неправильным, поскольку он будто бы воспользовался детьми, чтобы излечиться от своих страхов, возникших после произошедшего в «Форзиции», а после решил бросить их. Тогда Цукаса напоминал себе, что не собирался бросать детей совсем – он лишь оставлял их на дневное время, а по вечерам планировал отдавать свои силы и внимание им.
К тому же, они должны были привыкать и к посторонним лицам – как-то раз мама сказала ему, чтобы он постарался не привязывать детей к себе чрезмерно, поскольку в будущем они все равно должны были от него оторваться. Возможно, стоило подумать о том, чтобы отдать их в садик, но пока что они не были к этому готовы. По крайней мере, им еще предстояло выяснить обстоятельства смерти Джунхвана, а до тех пор не стоило бросаться в крайности и принимать необдуманные решения. Может быть, события, приведшие к смерти Джунхвана, наложили на них более глубокий отпечаток, чем казалось со стороны. В таком случае им следовало для начала позаботиться о максимально возможном восстановлении, и лишь после этого отправлять их общаться с посторонним детьми.
Даён и Чонвон воспитали детей до невозможного странно – они были диковатыми и необщительными, не знали, как контактировать с другими и вообще сторонились прочих малышей. Один раз за прошедшую неделю Цукаса поехал с ними в большой торговый центр, чтобы они порезвились в детской комнате, но ничего хорошего из этого не вышло. Эти трое сбились в кучу и не захотели даже поиграть в надувном зале, а когда другие дети носились вокруг них, у Рин едва не началась паническая атака.
Занятый всеми этими мыслями, Цукаса пропустил новости о смерти Им Хиёля и Ким Чольсу, и услышал их, только когда в дом нагрянул нежданный гость.
В субботу, за день до возвращения Соквона, раздался звонок от охраны, дежурившей у главного входа. Приехал Кансок.
К счастью, в доме еще находилась няня, так что Цукаса впустил гостя и пригласил его в отдельную комнату – туда, где им никто бы не помешал. Кансок посмотрел на малышей, справился об их состоянии и настроении, а потом прошел за Цукасой, признавшись, что приехал к нему.
Он выглядел усталым и был даже бледнее, чем в день похорон Джунхвана. Цукаса решил заварить чай и попросил Кансока немного подождать, но тот ответил, что не станет ничего пить или есть, пока они не поговорят.
– Ты, скорее всего, в курсе, что Ким Чольсу и Им Хиёль пропали без вести. На данный момент их тела находятся в одном из моих хранилищ – в камере с оптимальной температурой. Думаю, именно ты должен принять решение, показать ли их общественности или кремировать и рассыпать где-нибудь в горах.
Кансок сидел в кресле, слегка подавшись вперед и держа спину прямой. Он казался напряженным и встревоженным, и таким Цукаса видел его впервые.
– Мне все равно, каким образом ты распорядишься их телами, – ответил он. Ему действительно было все равно.
– Ты не понимаешь. Смысл в том, чтобы именно ты принял решение. Именно ты. Эти люди умерли, поскольку коснулись твоей жизни. И я позаботился о них, потому что также причастен к тому, что с тобой произошло. Я не говорил об этом с Соквоном – нет смысла нагружать его сейчас или когда-либо в будущем. Как его старший брат, я считаю, что он и без того достаточно пережил за последнее время. В целом он и сам знает, что я передал информацию о тебе Им Хиёлю и он сумел воспользоваться всем необходимым. Но Соквон не знает, насколько далеко я зашел.
– И ты считаешь, что я должен непременно об этом узнать? Что случилось – то случилось. Если ничего нельзя изменить, не вижу смысла ворошить прошлое. Я только недавно пришел в относительное равновесие, и мне бы не хотелось его нарушать. Поэтому…
Кансок покачал головой, прерывая его.
– Я вызвал службу дезинсекции. Ты понимаешь, в чем разница? Я сдал тебя полностью – сделал так, чтобы ты попал в руки Им Хиёля в определенный день, именно тогда, когда мне было нужно. Это гораздо больше, чем просто слить информацию о том, где ты живешь и как часто выходишь из дома – хотя это я тоже сделал. Это значит, что я полностью беру на себя ответственность за то, что произошло.
– Прости, конечно, но над моим телом трудился не ты, а Им Хиёль. Или ты выслал ему подробные инструкции, что делать в течение ночи? Это был его выбор – как провести это время.
– Возможно, позже ты поймешь, насколько велика моя вина. Я не чувствую, но понимаю ее. Допустим, если бы здесь и сейчас присутствовал Соквон, я не сомневаюсь, что он вышиб бы из меня дух двумя ударами. Или только между братьями возможно такое понимание? Ты, будучи чужим, не понимаешь смысл моих слов?
Цукаса вздохнул:
– Понимаю. Просто мне они не кажутся такими уж важными. Ты использовал меня как наживку, чтобы выманить Им Хиёля из гостиницы на всю ночь и убить депутата. Я понял это. Но если ты отдал им информацию обо мне, рано или поздно Им Хиёль добрался бы до меня. Даже если бы ты не обратился в службу дезинсекции.
Кансок, наконец, отвел взгляд – все это время он смотрел Цукасе в глаза, поддерживая тяжелый зрительный контакт.
– Не могу понять, что Соквон нашел в тебе. Почему выбрал именно тебя. Ты абсолютно другой, ты никак не вписываешься в наш круг, и я не знаю, какими вырастут дети, которые сейчас так сильно к тебе привязаны. Обычно, говоря человеку, будто он из другого мира, подразумевают что-то приятное, но если я скажу эти слова тебе, я не стану вкладывать в них положительный смысл. Ты из другого мира.
«Из мира, в котором родители любят своих детей, а не превращают их в средства достижения целей», – мысленно добавил Цукаса. Произносить такие слова вслух было слишком уж нагло.
– Я сказал это тебе, потому что в будущем мы с тобой еще не раз встретимся. Ты не удаляешь шрамы и не надеваешь протез на палец, ты хочешь все помнить – все, что с тобой случилось. И ты должен знать, кто в этом виноват. Если когда-нибудь ты почувствуешь себя достаточно сильным, чтобы отомстить, я не стану прятаться. Я не жалею о том, что сделал, и не думаю, что был неправ – в той ситуации я мог выбрать только этот вариант. Однако это не значит, что я хочу сбежать от последствий.
– Если я почувствую себя сильным… – Цукаса словно пропустил все слова через язык, проговаривая их медленно и тихо. – Ты прав, я совсем ничего не понимаю. Я и сейчас не чувствую себя слабым или беззащитным. У нас с тобой разное представление о том, из чего слеплен человек.
