– И ты решил пожертвовать Цукасой, потому что он – не часть семьи, верно?
– Больше я этого не сделаю. Чонвон превратил его в часть семьи, причем на данный момент самую важную. Я всегда знал, что его тупоголовая жена выкинет что-нибудь этакое, и даже я не сумею справиться с последствиями. Уверен, ты не случайно выбрал именно такую меру наказания для меня – сломать мне позвоночник. Это лишило бы меня возможности иметь детей, и тогда твой план стал бы безупречным – я все равно продолжил бы цепляться за племянников, находящихся сейчас рядом с тобой. Но, как видишь, в этом нет необходимости.
– Хочешь сказать, что ты не попытаешься забрать детей? – уточнил Соквон, поднимая один из возможных вариантов.
Кансок качнул головой:
– Нет. Я не смогу уделять им достаточно внимания, и в воспитании детей я полный ноль. А лепить еще одного мужчину, не имеющего представления о нормальной жизни, но способного сесть в это кресло, я не хочу. Родители уже вылепили троих таких, и посмотри, что с нами произошло. Мне хотелось бы, чтобы Бин вырос полноценным человеком, но это будет невозможно, если я заберу его к себе. Нанятые няньки, учителя и детские психологи не сделают того, что сейчас взял на себя смелость делать Цукаса. От него зависит слишком многое. Если воспитает детей нормальными людьми… это будет прекрасно.
Соквон решил, что стоило сразу же внести ясность.
– Бин примет концерн только если сам захочет. Если ему будет интересно выращивать кроликов на сельской ферме, он будет заниматься этим. Если он захочет стать художником, как и Цукаса, он поступит в соответствующий университет. Но я не исключаю возможности, что он заинтересуется бизнесом – в нем течет наша кровь, и, нося фамилию Ю, он, вполне возможно, захочет вести дела. Тогда ты сможешь передать ему все. Я думаю, с детей достаточно того, что уже произошло. Нет смысла принуждать их к чему-то. Если давить на него, Бин когда-нибудь сорвется под грузом, и тогда с концерном точно ничего хорошего не произойдет. Нам и втроем было тяжело вытянуть эту лямку, а он сейчас один.
– Согласен, – кивнул Кансок. – Впрочем, я не сомневаюсь, что он примет свое наследство. В остальном – ни о чем не беспокойся. Я позабочусь о Ким Чольсу и Им Хиёле.
Этого было достаточно. Больше ничего от Кансока и не требовалось.
– Знаешь, что я сделал с Им Хиёлем? – поднимаясь, начал Соквон. – Я его кастрировал. Для тебя я готовил почти то же самое. Со сломанным позвоночником твои половые органы оказались бы бесполезными, но как мой кровный родственник, ты мог бы сохранить свое достоинство и не превратиться в посмешище после смерти. Потому что если ты не ликвидируешь тела… только представь, какая волна разговоров поднимется, как только их осмотрят эксперты.
– А чего хотел бы ты? Мне их оставить или сделать так, чтобы исчезли?
Судя по всему, Кансок уже знал ответ. Он изначально мог и не задавать этот вопрос.
– Мне хотелось бы, чтобы ты их оставил, но это будет проблематично. Факт кастрации повеселит публику и меня, но повлечет дополнительное расследование, а нам это ни к чему. Так что пусть исчезнут.
Кансок удовлетворенно кивнул.
– Я знал, что мы поймем друг друга.
Это не было полным прощением, но, выходя из кабинета, Соквон точно знал, что больше никогда не попытается отомстить Кансоку или причинить ему вред. Цукаса был прав – взаимодействие с родным человеком требовало особого отношения. Соквон без сожалений убил, разорил и искалечил людей, приложивших руки к той ночи в «Форзиции», но когда речь шла о его родном брате, он не мог оставаться настолько хладнокровным.
Может быть, это было его личным наказанием за все, что он успел сделать до этого. Его отношения с Кансоком больше никогда не могли вернуться в прежнее русло – между ними навсегда осталась тень той ночи. Однако они также не могли разорваться, поскольку Чонвон связал их своими детьми. Малыши не могли без Цукасы, а Кансок не представлял свою жизнь без Бина.
С этим им и следовало жить дальше. Держаться неподалеку, чтобы Бин рос, помня о своем родном отце и дяде. Это было необходимо, чтобы в будущем, решая вопрос принятия наследства, Бин не думал, что ему пытаются навязать что-то чужое – он должен был понимать свою связь с семьей.
Девочкам в этом плане было проще. Пожелай они выйти замуж, Соквон без сомнений отпустил бы их по чужим домам, чтобы они попытались построить свои жизни так, как им угодно. Правда, до этого было еще далеко.
Комментарий к 46. Семейные беседы
Самчон – неженатый младший брат отца у корейцев.
Фудзёси – девушка-яойщица.
Фуданси – парень-яойщик.
Ну, а омегаверс всем известен)))))
========== 47. Сближение ==========
Соквон улетел на целую неделю, напомнив тем самым о старых добрых временах – о первом визите в ту уже почти забытую однокомнатную квартиру студию, об украденной в целях самоудовлетворения толстовке и почти насильно сделанном минете. Цукаса, как обычно, проводивший это время с детьми, иногда думал о том, что все эти их странные встречи происходили словно в совсем другой реальности. Сейчас это казалось невозможным – то, что тогда было обычным делом.
Он уже почти нашел подходящую няню, и теперь только ждал возвращения Соквона, чтобы принять окончательное решение уже вместе с ним. Пока что няня приходила только в первой половине дня, да и то, работала лишь в его присутствии. И дело было вовсе не в том, что Цукаса ей не доверял – он просто не мог уйти и оставить ее с детьми, потому что Джонхва категорически отказывалась сидеть в обществе малознакомой женщины, если его не было рядом. Няня Еын не возмущалась и вообще оставалась невозмутимой в любой ситуации. Рин и Бин привыкли к ней уже к концу первого рабочего дня, но Джонхва все еще держала оборону.
Цукаса понимал, что давить на ребенка не было смысла, и поэтому оставался с ними все время, стараясь не выводить ее из себя – когда Джонхва начинала нервничать, это настроение очень быстро передавалось Рин. Однако то, что вытирать слезы и сопли теперь мог не только он, значительно упрощал жизнь. С появлением няни Еын все вообще стало проще – например, отвести кого-нибудь в туалет можно было, не боясь, что кто-то из оставшихся опрокинет на себя кружку с горячим чаем или ткнет себе в глаз палочками для еды. Цукаса стал значительно меньше уставать, успевать нормально стирать и следить за едой, выбирать книжки на ночь или даже временами сидеть за компьютером, переписываясь или разговаривая с Наоко.
Иногда к сеансам видеосвязи присоединялась Джонхва. Ей Наоко очень нравилась – по крайней мере, через монитор. В целом Цукаса понятия не имел, как складывались бы их отношения, если бы Наоко присутствовала в доме лично, но пока что Джонхва очень хорошо относилась к ней и даже ждала возможности немного с ней поболтать. Позже из разговоров с ней он понял, что самым главным фактором в пользу общения с Наоко поначалу была ее красота – Джонхва призналась, что никогда еще не разговаривала с такими красивыми девочками, и каждый раз, когда Наоко что-то ей говорила, у нее буквально холодели ладошки. Может быть, поэтому Джонхва так послушно стала называть Цукасу «нисаном» - потому что Наоко объяснила, что так будет правильнее. Они не могли звать его «оппа», поскольку были слишком малы для этого, а для «аджосси» молод был уже сам Цукаса. Так что Наоко взяла расхожий японский вариант – фактически эквивалент обращения «оппа», но более широкий и вместе с тем формальный.
Цукаса пытался объяснить, что красота Наоко не делала ее особенной, и вообще не являлась ее заслугой – она получила эту внешность от родителей, и единственное, что делала правильно, это не курила и не выпивала, поддерживая здоровое тело. По крайней мере, сейчас. Впрочем, для ребенка все это было слишком сложно, и Джонхва продолжала считать Наоко какой-то особенной. Самым интересным было, что на Бина и Рин Наоко не произвела вообще никакого впечатления, поскольку они считали, что Пёнхи гораздо красивее и смешнее. С последним даже сам Цукаса мог согласиться с легкостью и без сомнений – Пёнхи была очень забавной и живой девочкой, не боявшейся оказаться в смешном или неудобном положении. За последний месяц он узнал ее гораздо лучше, и находил ее самым здоровым и очаровательным членом семьи Ю. Возможно, она смогла вырасти нормальным человеком, поскольку ей не уделялось достаточно внимания, и ее поначалу отдавали в круглосуточный садик, потом отправили в младшую школу с кампусом, сменившуюся точно такой же средней и старшей школами. Пёнхи почти не жила в доме, хотя никогда не выезжала из Кореи – что было странно, поскольку она росла в семье, зарабатывавшей деньги на туризме.
