Цукаса вздохнул – тяжело и длинно.

– Все, на этом и остановись, – попросил он. – Ты же знаешь, это только до тех пор, пока не найдем приличную няню.

Соквон лгать не собирался, тем более, что Цукаса и так видел его насквозь. Так что можно было идти напролом и не стесняться.

– Ну, если ты думаешь, что я буду спокоен, оставляя тебя в доме с маленькими детьми и какой-нибудь женщиной, то ты ошибаешься. К женщинам я тебя тоже ревную. Сам знаешь.

Наверное, жить с ним было очень тяжело. Соквон не мог ничего скрыть, и если дело касалось только их двоих, вываливал все, как было – прямо и без обиняков. Цукаса, выросший в Японии, больше был склонен говорить намеками, но в основном он вообще мало чего говорил – наверное, надеялся, что Соквон сам поймет. Он начинал выкладывать мысли начистоту только в крайних случаях, когда становилось совсем невыносимо.

И все-таки нужно было как-то решать эти вопросы – отпускать Цукасу Соквон не собирался, и им предстояло жить вместе долгими годами.

Поэтому Соквон решил, что через некоторое время вынудит Цукасу все-таки перевести детей в дальнюю комнату, подальше от кухни – чтобы хотя бы по утрам можно было нормально разговаривать. Со временем он хотел вернуть Цукасу в спальню и положить конец этой детской монополии. В конце концов, до этого времени Соквон искренне считал себя единственным человеком, имевшим право требовать внимания Цукасы, так что он и без того уступил немалую часть того, в чем нуждался.

*

У детей были мягкие пальчики. Цукаса замирал каждый раз, когда Джонхва, Рин или Бин подходили и брали его за руку. Чаще всего это случалось, когда они гуляли на заднем дворе. Было еще холодно, и Цукаса тратил почти час, чтобы собрать их – выбрать одежду, натянуть на них штанишки, водолазки и свитера, курточки, шарфы и шапки. Иногда Бин, не любивший тесную одежду, начинал сильно капризничать, так что Цукаса всегда начинал с него. Проблема заключалась в том, что пока он одевал старших, Бин успевал так наплакаться, что умудрялся еще и написать в штаны. Приходилось переодевать его по новой. В такие моменты Цукаса искренне желал влепить ему хорошего шлепка, но, разумеется, не делал этого.

Он очень сильно уставал, и даже в первой половине дня часто чувствовал сонливость – он почти отключался, пока готовил обед и загружал стиральную машину. Все-таки справиться с одной Наоко было куда проще – он знал ее с младенчества, она была его родной сестрой. Сразу трое, мал мала меньше – это уж слишком. Цукаса совсем выбивался из сил, и к вечеру даже не мог нормально поболтать с девочками, когда они укладывались спать.

При этом дети не делали ничего из ряда вон выходившего. Их научили не открывать дверцы шкафов, не влезать на подоконники и не тянуть руки к включенной плите. Они умели самостоятельно ходить в туалет, не дрались между собой и иногда даже могли поиграть самостоятельно. Когда-то он слышал, что Джонхва и Рин в основном играли вдвоем, не впуская в свой узкий круг даже няню, но теперь эти слова казались чистой ложью – девочки чаще всего просили его играть с ними или хотя бы наблюдать за тем, что они делали. Бин играл редко – он был пассивным и слабым, пока речь не заходила о переодеваниях.

Однако все эти мысли смывались прочь, когда во время прогулки кто-нибудь подбегал к нему и хватался за его руку. Тогда, ощущая в своей руке горячую, маленькую и мягкую ладошку, Цукаса чувствовал, как внутри что-то обрывалось. От нежности, наверное.

Примерно через неделю после того, как дети появились в его жизни, Цукаса понял одну важную вещь – их присутствие спасало его. Он понял это, когда улегся спать и немедленно вырубился, проснувшись лишь от того, что Джонхва трясла его за плечо. Когда она попросила его зажечь ночник, Цукаса с удивлением понял, что забыл включить его, прежде чем уснуть. А ведь не далее, чем месяц назад он сам спал исключительно при включенном свете. Теперь у него не оставалось сил на страхи – ему даже обычные сны не снились, не то, что кошмары.

Дети забирали его целиком и полностью, и Цукаса совсем не возражал. Он был рад отдавать всего себя им – телом и душой. Они без сомнений и сожалений вытягивали из него силы и чувства, взамен отдавая то, что имели сами – свои слезы, свои желания, открытия и радости от небольших событий, которыми наполнялся каждый новый день.

Младшие не очень хорошо понимали, что случилось с Джунхваном. Пожалуй, только Джонхва вспоминала о нем, но в целом даже она редко грустила или плакала.

Цукаса понятия не имел, как они вели себя до этого, и какое поведение стоило считать нормальным. С каждым днем они открывались все больше – в доме становилось чуточку шумнее, на уборку после их игр требовалось все больше времени. Но это не отягощало – Цукаса был рад, что малыши осваивались и начинали резвиться, как и полагалось нормальным детям.

В доме было всего восемь комнат, и Цукаса, как взрослый, изучил их уже в первый же день. Для него все было просто и понятно. Для детей все было иначе. Они бродили по комнатам каждый день и всегда открывали для себя что-то новое. Цукасу удивляло, как они могли творить новые миры ежедневно, не прикладывая при этом каких-либо усилий. Дом для них был целым миром, с которым они не уставали знакомиться. Точнее, они сами строили этот мир в доме, и сами же открывали его.

У них была и стандартная программа – завтраки, обеды и ужины, послеобеденный сон, обязательная ванна на ночь. Последнее было особенно тяжелым – Цукасе приходилось купать их по очереди, справляясь со слезами от попавшей в нос воды или мыльной пены в глазах, в то время как единственным его желанием было просто упасть и заснуть. Иногда он был готов уснуть даже на полу ванной комнаты.

После этого он оставлял детей с Соквоном и принимал душ сам, стараясь управиться за десять минут, после чего возвращался и заставал большой скандал или подозрительное затишье – у Соквона с племянниками отношения пока не особо складывались.

В эти дни даже сходить в туалет было проблематично – они могли просидеть без него минуту или две, но если его отсутствие затягивалось, начинались слезы и причитания. В магазин приходилось отправлять кого-то из охраны – о том, чтобы выйти на улицу и оставить их в доме, речи не шло.

Дни складывались в удивительную череду событий, которую Цукаса не мог назвать ни однообразной, ни полной сюрпризов. С детьми у него не было времени думать о своем, сожалеть или злиться – работа и постоянное напряжение занимали его постоянно, и он почти потерял себя в этих заботах.

Соквон как-то пошутил, сказав, что в имени Цукасы уже от рождения была заложена эта судьба – возиться с младенцами. Можно было бы как-нибудь ответить, но Цукаса просто не хотел вдаваться в тонкости кандзи, о которых Соквон имел некоторое, хоть и весьма туманное, представление.

Цукаса знал, что Соквон занимался передачей дел второму брату, и временами, когда в доме наступало затишье, он задумывался о том, какой станет их дальнейшая жизнь. Взявшись за управление торговым центром и ресторанами Соквон менял направление деятельности, и если прежде за него всеми делами занимались нанятые и доверенные лица, то теперь он должен был вникать в работу предприятий общественного питания и торговых точек.

В этом было что-то карикатурное – Цукаса отсиживался в доме с детьми, в то время как Соквон зарабатывал деньги и делал карьеру. В другое время от этого стало бы смешно, но события выглядели так складно, что Цукаса не видел в них ничего противоестественного. В конце концов, основа для текущего положения вещей была заложена уже давно – больше года назад. Именно тогда он стал сближаться с девочками, узнал о проблемах в семье старшего брата Ю. Тогда он впервые почувствовал, что его холодное отношение к Соквону дало трещину. Так что сейчас оставалось сидеть и не дергаться – по крайней мере, какое-то время.

Цукаса искал няню для детей почти каждый день, но условия работы мало кому подходили. К тому же, Соквон не одобрял большинство кандидатур и отклонял их уже на стадии рассмотрения, никак не объясняя свои решения. Анкеты и резюме приходили на почту по десять раз на дню, но по вечерам Цукаса был вынужден рассылать всем отказы.