Сидя на коленях у Цукасы, Джонхва сказала: «Мама во всем виновата».

Она даже повторила эти слова, когда Цукаса попросил ее об этом.

Соквон перевел взгляд на Чонвона, но тот просто отвернулся.

Впрочем, в подтверждениях не было нужды. Стала бы Джонхва обманывать сейчас, когда ее никто не слышал? Она была достаточно умна, чтобы знать, что никто ее не поймет. Эти слова просто обжигали ее изнутри, и даже при том, что она не могла издать ни звука, она продолжала произносить их, чтобы хоть как-то сладить с этой болью.

Он подошел к Чонвону ближе и вполголоса, так, чтобы остальные не могли его слышать, сказал:

– Я заберу детей, но будь готов еще нескоро с ними встретиться. Мне нужно знать правду.

Чонвон повернулся к нему.

– С правдой я сам разберусь. Просто увези их подальше. Бина тоже забери, не только девочек. Я буду обязан тебе до смерти.

Соквон недовольно поджал губы.

– О каких обязательствах ты говоришь в такой день? Ты ничего мне не должен. Тем более, дети будут жить с Цукасой, которого ты так ненавидишь.

– Теперь нет. Теперь я благодарен богу или кому-то там еще, что не убил его в прошлом году, хотя очень хотел. О чем я только думал?

Поступать так с Цукасой было просто нечестно, но пока что Соквон не видел другого выхода. Возможно, Цукасе все еще требовался покой, но об уединении теперь можно было забыть – в новый дом они должны были приехать впятером. С тремя маленькими детьми.

========== 45. Дети ==========

Переезд состоялся так резко, что даже при заблаговременно начатой подготовке осталось очень много недочетов. А уж тот факт, что переезжали они вместе с тремя маленькими детьми и подавно превращал весь процесс в сплошные мучения. Соквон, повидавший за время работы немало всего интересного, все-таки с трудом держал себя в руках, когда обнаруживал, что не позаботился о каких-то деталях, где-то опоздал, а о чем-то вообще не думал. Цукаса ко всему относился проще – и к вещам, потерянным в аэропорту после прибытия из Праги, и к отсутствию детских кроваток, и к маленькому холодильнику. Он просто принимал все, каким оно было, благодарил за это и двигался дальше.

Соквон все равно злился. На Чонвона – за то, что из-за него жизнь в новом доме стала почти невыносимой. На Цукасу – за то, что он превратил детей в центр своей жизни и занимался только ими. На Фредди – за то, что тот прилетел из Америки, наткнулся на передачу дел компании и начал возмущаться. На Кансока – за то, что тот требовал объяснений и каждый раз уточнял, не передумал ли Соквон отказываться от того, что фактически было его долей наследства.

Передача дел шла медленно, даже при том, что все документы Соквон привел в полный порядок еще до новогодних праздников. Учитывая, что деятельность туристической отрасли приостанавливать было нельзя, Соквон не мог просто взять и уйти из кабинета, сложив вещи в коробочку. Ему приходилось одновременно управлять компанией и следить за переходом документов, регистрацией нового руководителя, рассмотрением кадровых дел.

Благо, время было выбрано правильное – после новогоднего сезона изрядно поистратившиеся люди не спешили куда-то ехать. Это касалось как путешествий в Корею, так и из нее. Поэтому в режиме реального времени вопросов приходилось решать не очень много, что позволяло уделять внимание переходу отрасли в чужие руки, но даже так Соквон успевал совершенно выбиться из сил, и к концу каждого рабочего дня возвращался домой как заварившийся листик чая.

После такого ему хотелось сгрести Цукасу в охапку, выцеловать из него всю душу, а потом утащить в постель и вырубиться до самого утра, уткнувшись носом в его шею.

Соквон справедливо полагал, что хотел не так уж и много – всего-то поспать с тем, кого любил. Он же не мечтал об ужинах, совместных принятиях ванны. Ему даже на секс сейчас сил не хватило бы. Однако даже нормального сна рядом с Цукасой не было.

Потому что Цукаса спал с детьми.

После того, что произошло в доме – того самого, что привело к смерти Джунхвана, Чонвон уволил всех нянек, и теперь дети пришли в новый дом без сопровождения хоть сколько-то знакомых взрослых. Конечно, Соквон в первый же день навел справки в агентствах, но пока что найти няню на постоянной основе было невозможно – он не мог подпустить к детям кого попало, учитывая, что война с Ким Чольсу, хоть и близилась к завершению, все равно еще тянулась. Поэтому с детьми Цукаса по первости воевал самостоятельно.

Они были слишком малы, чтобы сразу же освоиться и начать жить обычной жизнью. Да и какой вообще была их обычная жизнь? Соквон сомневался, что у его племянников было представление о нормальных буднях.

Первая ночь прошла под вопли двухлетнего Бина, которого не успокаивало даже присутствие старших сестер. Те, впрочем, тоже были не слишком-то и рады оказаться в незнакомой обстановке. Тем более, что уложили их спать на кровати для взрослых, подоткнув со всех сторон подушки и скрученные одеяла, чтобы они не повываливались во сне.

Хотя о каком сне тут вообще могла идти речь? Спать никто не собирался – пока Цукаса дошел до спальни, в которой они уложили детей, там разыгрался целый хор из трех голосов. Соквон едва ли не за волосы вытянул себя из постели и потащился следом, но Цукаса перехватил его у самой двери и отправил обратно, напомнив, что ему еще работать. Разумеется, Соквон решил подождать, пока его любовь вернется, и честно боролся со сном, но Цукаса так и не пришел обратно. Остался с детьми.

Зато в доме стало тихо.

С того и началось – детская еда в холодильнике, детская посуда в сушилке, особый режим микроволновки, постоянно заполненные бельевые веревки.

И самое главное – Цукаса спал с детьми. Даже когда Соквон купил-таки им нормальные детские кровати, по одной на каждого, плюс еще Бину на будущее – ту большую кроватку они отправили на чердак.

Цукаса утверждал, что не собирался становиться мамочкой, но что-то подсказывало Соквону, что его все устраивало – и горы перепачканной одежды, и вопли посреди ночи, и вареный рис в волосах, и попытки поднять восстание каждый вечер во время принятия ванны. И даже то, что дети теперь спали, только когда он лежал в той же комнате. О том, чтобы разделить этих троих – даже четверых, включая Цукасу – речи не было вообще.

Это могло бы выглядеть как полная идиллия, но на деле Соквон не видел во всем этом ничего хорошего. Почти ничего.

Просто…

Было бы здорово, если бы он не чувствовал себя лишним. А это ощущение появилось очень скоро – на следующий же вечер, когда он вернулся из офиса и нашел Цукасу с детьми на террасе, выходившей на задний двор. Рин и Бин спали, а Джонхва сидела на его коленях и рисовала. Они вообще не услышали, когда Соквон вошел в дом, а когда Цукаса решил оставить ее и пойти к Соквону, чтобы хоть немного поговорить, пока тот будет умываться и ужинать, Бин и Рин, будто по команде проснулись и принялись голосить.

Хорошо еще, никакого негатива конкретно по отношению к Соквону малыши не питали и могли даже поиграть с ним. Правда, обычно у Соквона не было на это сил.

Он даже забыл, что третьего января – как раз на следующий день после похорон, у Наоко был день рождения. Когда вспомнил, прошла уже целая неделя. Спросить, как Цукаса решил этот вопрос, удалось только за завтраком, который теперь превратился в ежеутреннее ASMR-шоу, поскольку говорить можно было только шепотом, иначе был риск разбудить какую-нибудь мелкую заразу и лишиться даже этих минут наедине.

Тогда Цукаса просто улыбнулся, и сказал, что позвонил Наоко утром третьего числа и поздравил ее. Потом, правда, спросил, можно ли ему будет сфотографировать детей и поделиться этими фото с матерью и сестрой.

Вот тут-то Соквона и дернуло.

– А почему ты думаешь, что нельзя?

Цукаса пожал плечами:

– Мало ли. Это же твои племянники.

– Знаешь, еще неделя, и они родного отца даже не вспомнят. Будут знать только тебя одного. И тогда уже другие у тебя будут разрешения спрашивать.