– Оппа, отпусти его, – попросила Пёнхи. – Хочу с ним поговорить. Потом ты заберешь и спрячешь его, а я так и не успею с ним и парой слов переброситься.

Соквон сжал его руку напоследок, а потом отпустил. Цукаса встряхнул ладонь и подошел к Пёнхи.

– Хвани, освободи место, – ласково попросила Пёнхи, поглаживая по голове только успевшую угнездиться рядом племянницу.

– Не нужно, я сяду здесь, – опускаясь на следующий стул, сказал Цукаса.

Гости уходили без спешки – приносили соболезнования родителям погибшего, оставляли какие-то записки на специально подготовленном столе у входной двери. Второпях покидать дом было бы неприлично, так что толпа редела постепенно. Время для разговора еще оставалось.

– Вы уже часть семьи, – сказала Пёнхи, поцеловав в макушку сидевшую у нее на коленях Рин. – Чонвон-оппа теперь глава, он решает, кому присутствовать, а кому уйти. Вы остаетесь – вы наша семья. А это странно, еще совсем недавно он терпеть вас не мог и ничего хорошего о вас не говорил. Оппа добился своего. Не знаю, каким образом. Но хоть какие-то хорошие новости, так что это и неважно – главное, что вы с нами.

Самого старшего брата Пёнхи называла по имени, лишь присоединяя к нему уважительно-ласковое «оппа». Соквона она называла просто «оппа». Стало быть, Соквона она любила больше остальных.

– Я и сам не знаю, как так получилось, – честно признался Цукаса.

– Спасибо, что захотели присутствовать, – с едва заметной улыбкой, поблагодарила его Пёнхи. – Это важно для меня. Я бы не стала ненавидеть вас, если бы вы проигнорировали похороны, но теперь мне будет легче вас любить. Вам не все равно. Хотя вы знаете очень многое.

– Ты и не должна меня любить, – заметил Цукаса.

– Не должна, – согласилась Пёнхи. – Но я уже на пути. Потому что мой оппа вас любит. Души в вас не чает, прямо трясется над вами, как над принцессой.

Черт, опять эта долбанная принцесса. Цукаса уже опасался, что это дурацкое слово привяжется к нему навсегда.

– Это наши с ним дела, – постаравшись сделать свой голос как можно мягче, ответил Цукаса. – Тебя это ни к чему не обязывает.

– Что-то он в вас нашел. И я найду. Оппа – настоящая семья. Жаль, эти козявки, – она слегка встряхнула Рин и покосилась на Джонхву – не понимают этого. Они с ним тоже осторожничают. Но я за него горой. Он лучший из нас, и я вам даже немножко завидую – он выбрал вас.

«Я себе поначалу совсем не завидовал».

Вслух Цукаса ничего не сказал, но это было и не нужно – едва он подумал, что пауза затянулась, как почувствовал прикосновение к своей руке. Он не успел даже опустить голову и посмотреть, что там происходило, когда прямо под мизинцем его обожгла вполне себе серьезная боль, и он дернулся, рефлекторно стараясь вытащить ладонь из цепких ручек. Впрочем, выдирать ее нужно было не только из ручек – из зубок тоже.

Все это время сидевшая смирно Джонхва зачем-то схватила его за руку и укусила. Не просто прикусила кожу, играясь или делая что-то по-детски неосознанное – он вцепилась с приличной силой, явно намереваясь причинить боль.

Пёнхи слегка шлепнула ее по плечу, воровато оглядываясь и боясь привлечь лишнее внимание.

– А ну, отпусти его, – свистящим от возмущения шепотом потребовала она.

Джонхва только отмахнулась и продолжила сжимать зубы. Цукаса уже ощутил страшное желание схватить ее за шкирку и оттащить от себя, но не сделал этого по той же причине, что и Пёнхи – не хотел, чтобы на них таращились. Все и так наверняка недоумевали, почему этот незнакомец был в кругу семьи, так теперь еще и Джонхва решила откусить от него кусочек.

– Вот уйдут все, и я тебе по жопе дам, – грозно пообещала Пёнхи, не особенно церемонясь с выражениями. – Вот увидишь, так врежу, что даже пукать не сможешь.

Угрозы, видимо, были вполне реальными, хотя и звучали просто смешно – Джонхва отпустила его и уселась обратно. Если бы Цукаса услышал такие обещания в какой-то другой день, наверное, расхохотался бы на весь дом и еще долго не мог бы успокоиться.

Правда, теперь, когда в другой комнате лежал покойник, а самому ему было чертовски больно, ему было не до смеха.

– Ты зачем его укусила? Совсем совести нет, – с укоризной шептала Пёнхи.

Джонхва упрямо молчала и смотрела на свои ножки. Цукаса потер укушенное место, а потом со вздохом обратился к ней.

– Ты меня помнишь, так ведь? Я тебя тоже помню. Прости, что тогда уехал и ничего не сказал. Я очень хотел, но не получилось. В последний раз я обещал нарисовать тебе замок с гномами и большой-большой сад с красивыми цветами. Видишь, я все помню.

Рин, очевидно, ничего не помнила. Цукаса даже не знал, было это хорошо или плохо. Скорее, хорошо.

Джонхва, которой в прошлом году было три, почти четыре, все-таки его запомнила и очень обиделась. Теперь она взяла укушенную руку и погладила красный полукруг, оставшийся после ее зубов, а потом подняла лицо и что-то сказала. Цукаса так и не понял, что именно – она только пошевелила губами, но не выдавила ни звука. Потом она уткнулась в тыльную сторону его ладони и заплакала – ее плечи затряслись, послышались тихие всхлипы. Цукаса осторожно взял ее на руки и пересадил на свои колени, вспоминая, как делал это с Наоко, и стараясь укачать.

– У нее нет голоса, – пояснила Пёнхи. – Я, наверное, не должна была спрашивать ее, зачем она вас укусила. Все равно же сказать не сможет. Со мной она разговаривает, вы не думайте… просто с пару дней назад у нее голос пропал. Вроде, не простыла. Не знаю, что произошло.

Пару дней назад? Как раз в день смерти Джунхвана?

– Так сильно плакала? – спросил он, не особенно надеясь на ответ.

Пёнхи перехватила Рин поудобнее и пожала плечами:

– Я не знаю. Меня не было, когда это случилось. Мне ничего и не рассказали. Я была в гостях у школьной подруги. Плохо получилось, лучше бы я не уезжала. Тогда, может быть, Джунхван был бы жив. Мы с ним очень дружили. Я, наверное, еще не совсем осознала, что его нет.

Цукаса думал, как ему ответить, чтобы не показаться бестактным, но Джонхва опять прервала его – она вывернулась так, чтобы посмотреть ему в лицо и опять заговорила.

– Милая, расскажешь потом, – погладив ее по волосам, попытался успокоить ее Цукаса. – Потом я обязательно тебя выслушаю.

Телефон в его кармане завибрировал, и Цукаса нахмурился – номер был известен только Соквону и родным, но предупрежденные мама и Наоко не стали бы беспокоить его сейчас. Он выудил телефон из кармана, придерживая ребенка второй рукой, разблокировал экран и прочел верхушку сообщения.

«Попроси ее повторить».

В первую секунду он принялся искать Соквона глазами, но через мгновение передумал и все-таки сделал, как было сказано.

– Скажи еще раз, – наклоняясь к ее уху, прошептал он.

Джонхва подняла облитое слезами лицо и повторила слова, которые до этого успела сказать уже два раза.

Цукаса знал, что если Соквон мог как-то увидеть ее лицо, то он прочел с губ то, чего не могли понять другие. Он коснулся губами ее лба и обнял покрепче.

– Умница, – похвалил ее он, прежде чем поцеловать еще и в висок.

*

Меньше всего на свете Соквон хотел принимать такую ответственность на себя, но теперь выбора просто не оставалось.

Поначалу, когда Чонвон, выгадав секунду между приемом соболезнований, сообщил ему, что хотел бы отправить вместе с ним детей, Соквон не поверил своим ушам. Позже Чонвон повторил свою странную просьбу.

«Пожалуйста, забери детей».

В новом доме, который он еще даже не успел показать Цукасе, было достаточно места для детей, но Соквон не понимал, с чего он должен был заботиться о маленьких племянниках. Если Чонвон полагал, что в его доме было слишком мало охраны, он всегда мог решить эту проблему своими средствами. Тем более, клевать дважды в одно и то же место Ким Чольсу бы не стал – из всех братьев Ю от него не пострадал только Кансок, ему и следовало опасаться.

Однако когда он разглядывал Цукасу, качавшего на руках старшую дочь Чонвона, произошло нечто, показавшееся даже более больным бредом, нежели эта странная просьба забрать детей. Соквону и без того было тяжело осваиваться с дикостями семьи старшего брата, но теперь он чувствовал катастрофу совершенно нового масштаба. То, что уже никогда нельзя было сгладить.