В случайность этой смерти верилось с большим трудом, так что Соквон не исключал, что старший брат назвал по телефону ненастоящую причину гибели Джунхвана. Возможно, в Корее его ждала более убедительная информация, которую Чонвон просто не стал выкладывать под риском прослушки.
Даже зная, что дом хорошо охранялся, и со времен смерти родителей Чонвон усилил защитные системы, Соквон не спешил отрицать вариант с убийством по заказу Ким Чольсу. Его единственный сын сейчас находился в Японии и, судя по отчетам, достать его пока еще богатый отец все-таки не сумел, хотя и пытался, разумеется. Возможно, не зная, как добраться до Соквона, он принялся за его братьев и решил вопрос таким примитивным образом – око за око. Сына за сына. Джунхван был старшим, между ним и Бином простирались восемь лет разницы, и за ним не так тщательно присматривали – его убийство выглядело логичнее и проще.
В пользу этой версии, по мнению Соквона, говорил и тот факт, что Джунхван утонул в старом комплексе, который семья Чонвона покинула еще летом, сразу после того, как Кансок объявил тревогу. То есть, к моменту похищения Цукасы все дети Чонвона, его жена и Пёнхи жили не за городом, а в черте Сеула, и были в полной безопасности. Совершить убийство в городе, в оживленном районе и густонаселенном комплексе с внутренней охраной куда сложнее, чем в отдаленном комплексе из трех раздельно построенных домов.
В чем-то Соквон ошибался, в чем-то был прав. Его догадки были верны лишь отчасти, и полная правда, которую он понял в день похорон, оказалась даже хуже, чем все его предположения вместе взятые.
*
Цукаса все еще испытывал чувство вины за то, что уехал, так и не попрощавшись с девочками. Это было больше года назад, но теперь казалось, что прошло уже лет десять. Ему хотелось увидеть, какими стали Джонхва и Рин, все ли с ними в порядке, начали ли они говорить в присутствии других людей.
Он не надеялся, что девочки могли бы его запомнить – они были еще слишком малы для этого. Он рассчитывал на другое – просто посмотреть, полюбоваться и пожелать им счастья. Хотя в последнее верилось с трудом.
Соквона явно что-то беспокоило, но Цукаса решил не лезть к нему с вопросами и просто подождать, пока все прояснится само. Обычно Соквон не молчал неделями, а выкладывал свои мысли через пару дней, когда бывал к этому готов. Цукаса решил подождать. Достаточно было того, что он решил отправиться на похороны и при этом получил полный доступ ко всем церемониям. Еще в самолете он спросил, можно ли ему побыть на официальной части и уйти вместе с остальными гостями, на что Соквон ответил, что лучше дотянуть до конца. У Чонвона были свои причины впускать на похороны своего первенца человека, не связанного с семьей кровным родством или брачными узами.
В Сеуле они переоделись в траурное – почему-то по европейской традиции простое черное. Соквон вызвал водителя, и они поехали знакомой дорогой до дома, в котором когда-то жили родители семьи Ю. В этом же доме умерла госпожа Ю – это случилось летом. Прошло чуть больше полугода, и здесь же погиб Джунхван. Не слишком ли много смертей для одной семьи, пусть даже и такой необычной и нездоровой?
К его удивлению никакой враждебности он не встретил. Они с Соквоном постоянно держались рядом, но когда настало время для церемонии с поклонами, первыми должны были проститься старшие мужчины, и Соквон вышел вперед вместе с братьями.
Цукаса никогда не видел ничего подобного, хотя в Японии ему доводилось бывать на похоронах.
Церемония проходила в большой комнате главного дома. Джунхван лежал за белоснежной бумажной ширмой, и увидеть его было невозможно – бумага ручной выделки даже не просвечивала. Приглашенные ждали за пределами комнаты, а внутри присутствовал лишь ближний круг, в число которого Чонвон без всяких сомнений ввел и Цукасу. Люди в черных одеждах стояли вдоль глухой стены, ожидая, когда братья выйдут вперед.
Чонвон, Кансок и Соквон разулись и вышли, остановившись прямо перед ширмой. Даен, стоявшая у изголовья гроба, была единственной, кто видел Джунхвана – она находилась между стеной и ширмой и загораживала собой узкий проход. Когда мужчины встали рядом, она опустилась, усаживаясь на пятки и беря в руки заранее подготовленную бутылку с чистой рисовой водкой. Ее руки не дрожали, но лицо, почти такое же белое, как бумажная основа ширмы, выдавало ее боль. Она твердила, что не любила детей, но смерть старшего сына не могла пройти мимо нее.
Осторожно, стараясь не пролить, она наполнила три рюмки почти до краев и расставила на столике за ширмой – Цукаса не видел этого стола, но знал, что он там был. После этого она, и без того не поднимавшая взгляда, совсем опустила голову, почти прижав подбородок к ключицам, и в этот момент ее муж и его братья опустились на колени.
Наверное, ритуальный поклон вкладывался в них с самых малых лет.
Цукаса летел с Соквоном из самой Праги и знал, что тот просто не имел времени на подготовку, но даже сейчас ему было тяжело поверить, что братья могли двигаться так синхронно без предварительной договоренности.
Первое движение – на колени. Второе – податься вперед, сложить ладони перед собой так, чтобы указательный и средний пальцы обеих рук соприкасались. Третье – упереться ладонями в ковер. Четвертое – опуститься и коснуться лбом сомкнутых пальцев.
Они повторили поклон еще дважды. Каждый раз они заново вставали на ноги, полностью выпрямляясь, но не поднимая лица, а потом выполняли все по новой.
На пушистом светлом ковре остались небольшие углубления в местах, где братья упирались в него ладонями. Прежде чем ворс выпрямился, скрывая эти следы, Цукаса заметил, что рядом с местом поклона Чонвона осталась прозрачная капля, которая через мгновение впиталась в ковер, превратившись в серое пятнышко.
Дальше поклон должны были совершить он и Пёнхи. Младшие до ритуала не допускались, поскольку и стоять-то в этот день могли лишь с трудом. Цукаса двигался как во сне. Перед его глазами все еще стояла эта печальная и нагонявшая почти суеверный ужас картина – как трое мужчин, имевших неуловимое, но бесспорное сходство, совершали поклоны в полном молчании, не глядя друг на друга и двигаясь с почти армейской точностью.
Кого Соквон хотел убедить в том, что мог оторваться от семьи? В страшный час потери он слился с братьями в одно целое, и Цукаса чувствовал самое настоящее восхищение. Цукаса отстраненно подумал, что и своим родителям они, вероятно, таким же образом отдавали дань благодарности и покорности. На какое-то мгновение он ощутил сожаление от того, что госпожа Ю не могла видеть своих сыновей в это время. Несмотря ни на что ей было чем гордиться.
После этого в комнату по очереди стали проходить те из гостей, кто также желал поклониться. Совсем еще дети – одноклассники и школьные друзья, приятели по борцовской секции, соседские ребятишки. Взрослые – учителя, родственники. В их числе и доктор Сон, которую Цукаса почему-то узнал только теперь. Соседи, знавшие Джунхвана с самого младенчества. Пожелавших проститься было удивительно много, но никто не плакал.
Слеза Чонвона была единственной. Наверное, поэтому Цукаса испытывал глубокую и пронзительную боль, глядя на слегка размывшееся пятно, оставшееся на ковре.
После завершения официальной части люди стали расходиться. Соквон встал рядом с Цукасой и взял его за руку, но никто не бросал на них ни любопытных, ни заинтересованных взглядов. Цукаса попытался незаметно высвободиться, но Соквон крепче сжал пальцы.
– Не рыпайся, – процедил он, улучив минутку.
Цукаса вздохнул. Соквон оставался собой в любое время и в любых обстоятельствах.
Дожидаясь, пока все разойдутся, Пёнхи присела на один из расставленных вдоль стены стульев и взяла на колени Рин. Рядом на стул вскарабкалась совсем уже большая Джонхва. Прошел всего год, а девочки уже сильно изменились. Их волосы стали длиннее, глаза больше, руки и ноги длиннее. Младенческие пропорции все еще сохранялись у Рин, но Джонхва уже полностью вышла из самого нежного возраста и теперь была очаровательной маленькой девочкой, которой пришло самое время резвиться с другими, играть с куклами в осмысленные игры и ездить на трехколесном велосипеде. Правда, Цукаса почему-то не сомневался, что ничем подобным она не занималась.
