– Ну, ты и сволочь, – поворачиваясь набок, но не имея возможности развернуться полностью, поскольку его ноги все еще были придавлены весом Соквона, прошептал Цукаса. – Ты заранее все подготовил, да?
Соквон, который набрал побольше виски, почти насмешливо посмотрел на него, а потом, тщательно прополоскав рот, проглотил.
– Только не говори, что нужно было сплюнуть на пол, – сказал он, делая еще один глоток.
– Скотина, – почти беззлобно выдохнул Цукаса. – Все равно добился, чего хотел.
– Тебе тоже понравилось, – оставляя бутылку и возвращаясь к нему, довольно ответил Соквон. Он коснулся возбужденного члена Цукасы и провел от головки до самого основания, целуя его мокрыми губами в плечо. – Смазка нам сейчас не нужна. Но если тебе так будет проще, могу достать из кармана.
Благодаря сменившемуся положению Цукаса получил некоторую свободу и сразу же перевернулся на спину.
– Не нужно, – сказал он, нащупывая застежку ремня Соквона и расстегивая его брюки. Соквон приблизил к нему свое лицо, его дыхание пахло спиртным. Цукаса, безотрывно глядя ему в глаза и уже ничего не стыдясь, прошептал: – Вставь мне.
Соквон, до этого полулежавший на боку, рывком перелег на него и сам стянул брюки, затем приподнимаясь на руках и глядя на него сверху.
Цукаса не закрывал глаза и смотрел на него все время, пока он двигался в нем, медленно набирая нужный ритм. Дыхание Соквона утяжелилось, и Цукаса обнял его ногами, послушно приоткрывая рот и позволяя поцеловать себя.
– Я так счастлив, принцесса, – шептал Соквон прямо в его губы. – Спасибо.
В этом была разница. Даже когда Соквон делал то, чего Цукаса не хотел, в этом не ощущалось противоестественности, потому что главным было желание Цукасы доставить ему удовольствие. Цукаса не чувствовал себя просто использованным – наверное, потому что для Соквона секс изначально не был простым средством для выпуска спермы.
– Если бы я знал, что ты будешь настолько счастлив, разрешил бы раньше, – смеясь, признал он, пока Соквон переносил вес на один локоть, чтобы свободной рукой обхватить его член и начать двигать ладонью в одном ритме с бедрами.
Гулять по городу они так и не отправились. Впрочем, не очень-то и хотелось – день был пасмурным и серым, совсем непохожим на предрождественский зимний сезон. В квартире было тепло и уютно, хотя по временам становилось невыносимо жарко и душно. Но даже так в ней было лучше, чем где бы то ни было еще.
========== 43. Тынский храм ==========
Среди многочисленных гостиниц Праги Цукаса выбрал именно ту, что была в простом районе Жижков и почти сливалась с жилым домом, построенным совсем рядом. Соквон даже не удивился, когда узнал, что еще десять лет назад она также была жилым домом, но после выкупа и перепланировки превратилась в гостиницу с тремя звездами. В результате их номер походил на однокомнатную квартиру с раздельным санузлом и хорошим навесным балконом. Цукасу все устраивало – он с удовольствием наводил порядок и сам заправлял постель, ходил в магазины напротив и катался на автобусах. Прага ему понравилась, и он не торопился уезжать – Соквон позаботился о том, чтобы они могли провести здесь все Рождество и даже новогоднюю ночь. Подготовленные к передаче дела компании дожидались в Корее, большинство сотрудников было распущено по отпускам, и Соквон не торопился возвращаться. Он знал, что в Сеуле жизнь вернется в сумасшедшее русло, когда он начнет постоянно метаться по делам, а Цукаса останется в доме, ремонт которого был закончен как раз накануне его вылета в Будапешт. Хотелось еще немного потянуть это время, которое они могли провести только вдвоем.
Цукаса не возражал, когда Соквон сам оформлял заказы в ресторанах, выбирал кинотеатры и парки, искал индивидуальные экскурсии. Казалось, что Цукасе было все равно, чем заниматься, что есть и где бывать днем. Однажды Соквон специально ничего не запланировал на день, и Цукаса без возражений остался в номере – готовил жареный хлеб с сыром и овощами, смотрел телевизионные программы на непонятном языке и слушал музыку. И конечно, шел в кровать, когда Соквон вел его к ней.
Нужно было прекращать так с ним обращаться, нужно было давать ему отдыхать хотя бы иногда, но Соквон ничего не мог с собой поделать – начинал с простых поцелуев, а потом, не в силах остановиться, тащил Цукасу в постель. Теперь многое из прошлого становилось непонятным – он даже сам не мог точно сказать, почему не хотел, чтобы Цукаса седлал его или как-то проявлял инициативу. На время этого затянувшегося отпуска они оба сняли все свои табу, и секс стал совершенно другим – доверительным, медленным и опьяняющим.
Как и прежде, Соквон просыпался ночами, смотрел на спавшего рядом Цукасу и думал, думал, думал.
«Как он посмел посягнуть на тебя? Как я смею присваивать тебя?»
Наглядевшись, он засыпал, прижимая его к себе и расслабляясь. Они нарочно просили снизить интенсивность отопления, чтобы спать было удобнее – им обоим нравилось, когда в комнате было прохладно. Соквон любил прижиматься к Цукасе или придавливать его к себе, и ему не нравилось, когда Цукаса, которому порой становилось жарко, выворачивался и отстранялся. Когда в спальне было холодно, причин сбегать из его рук не было, и Цукаса спал спокойно.
Соквон научился засыпать при свете, но в последние дни он перевел источник освещения с верхней люстры на бра – Цукаса согласился со скрипом, но без долгих препирательств. Если он просыпался от снившегося кошмара, что случалось часто, Соквон поднимался вместе с ним, провожал его в душ и сидел за стенкой кабины, ожидая его. Ему хотелось заботиться о Цукасе, нянчить его и беречь, но он понимал, что в этом желании было больше эгоистичного – даже больше, чем в его совершенно скотском сексуальном желании, не засыпавшем почти никогда. Соквон знал, что привязывал Цукасу к себе, и, зная, какой ценой ему выпала эта возможность, начинал ненавидеть себя за то, что пользовался этой брешью в обороне всегда защищенного и трезвого Цукасы.
Одной ночью, отстояв в душе и вернувшись в постель, Цукаса так и сказал ему:
– Не хочу от тебя зависеть.
Соквон взял его за руки и переплел их пальцы.
– Но я же завишу от тебя. И я счастливо живу с этим.
– Хочешь, чтобы и я так жил?
– Да. Чтобы ты не мог без меня. Тогда я успокоюсь и не стану тебя ревновать.
Цукаса высвободил руки и улегся, отвернувшись к стене.
– Да нихуя. Ты и тогда не успокоишься, – сказал он, перед тем как закрыть глаза.
Самое чудовищное – это было правдой.
Под Рождество они отправились гулять по Праге сами – без переводчиков, карт и планов. Купили пару проездных сроком на три дня, обменяли деньги и стали ездить. Вышли в два часа пополудни и пробродили почти до полуночи – пересаживались с одной автобусной линии на другую, ходили по старым улицам, грелись в небольших тавернах и пробовали лангоше по самым разным рецептам в каждой из них. Соквон рискнул заказать пиво, и Цукаса долго плевался после этого – ему, как оказалось пиво вообще никогда не нравилось. Соквон смеялся над ним до самого возвращения домой – периодически вспоминал и посмеивался, немедленно получая локтем под ребра. Его это, впрочем, не останавливало. Цукаса не сумел оценить ни один сорт пива – ни темное с жженым сахаром, ни бледный эль с малиновым пюре, ни высветленное со сливочным привкусом. Соквон решил впредь заказывать для Цукасы яблочный сидр, а себе все-таки пиво – ему горьковатый хмельной привкус всегда был по душе.
Где-то в восемь часов тем вечером они остановились у Тынского храма, и Цукаса долго смотрел на него, задрав голову и выдыхая серовато-белесый пар – разглядывал почти с благоговением, покусывая губы и временами прикрывая ресницы, словно отходя от такой красоты, а потом вновь к ней возвращаясь. Цукаса смотрел на Тынский храм, Соквон – на него. Простояли с минут пятнадцать на одном месте, потом обошли храм кругом – пришлось немного заплатить здешнему управляющему, чтобы впустил на территорию за основным массивом. Соквон спросил, нужно ли сделать фото, но Цукаса только покачал головой. В сизых сумерках очертания храма были расплывчатыми, так что даже вполне пристойное освещение не спасало – самые верхние уровни можно было разглядеть с трудом.
