«Мы с тобой то трахаемся как ненормальные, то месяцами не прикасаемся друг к другу».

Конечно, Цукаса не сказал этого вслух – не хотелось портить момент. Соквон стянул с него мягкие пижамные штаны вместе с трусами – отодвинул их вниз, к самым коленям, а потом отсел подальше и сдернул их совсем, почти разом с обеих ног. Пробежался взглядом по его телу от слегка расставленных колен до самого лица, а потом облизнулся.

– Не сопротивляйся, я не сделаю ничего плохого, – предупредил он. – Хочу зацеловать тебя насмерть.

Цукаса медленно кивнул, расслабляясь и переводя взгляд в потолок. Соквон сам расправился с рубашкой, так и оставшись полураздетым, переполз наверх и остановился над его лицом. Поцеловал в губы – теперь короче и уже не так глубоко, а потом принялся целовать его лицо. Это чувство было знакомо Цукасе – иногда даже от вполне невинных поцелуев захватывало дух, потому что ему было известно, что они означали. Соквон выражал то, чего не мог сказать словами, и в такие моменты Цукаса и вправду верил, что был красивым и особенным.

– Я люблю тебя, – остановившись на мгновение, прошептал Соквон.

Они еще ни разу не произносили слов любви, и Цукаса затаил дыхание, не зная, что ответить, и нужно ли вообще отвечать. Соквон посмотрел на него еще с секунду, а потом двинулся ниже, к шее и плечам. Все еще пребывавший в трансе от признания, Цукаса не сразу заметил, что поцелуи стали крепче и теперь причиняли даже легкую боль – Соквон любил целовать его шею, оставляя следы. Засосы были обычным делом после долгой разлуки, и Цукаса не сомневался, что еще поездит по Европе в пятнах, но здесь его совершенно не волновали вопросы маскировки.

– Стой-стой, – осторожно беря в ладони его лицо и притягивая обратно наверх, попросил он. Посмотрел внимательно и долго, решаясь, а потом сказал: – Я люблю тебя.

Никаких «тоже». Это не должно было звучать как ответ, это должно было быть признанием, и теперь Цукаса даже испытывал легкое сожаление от того, что не сказал первым. Соквон и здесь оказался смелее.

Нужно было сказать это раньше, еще до того, как все началось. Впрочем, и теперь было не поздно – Цукаса хотел произнести эти слова еще до того, как произойдет что-нибудь неприятное. Даже если в ближайшем будущем они расстанутся, он не будет сожалеть об упущенной возможности.

– Скажи, скажи еще раз, – протискивая руки под его спиной и прижимая к себе, попросил Соквон. – Пожалуйста, скажи, что любишь меня.

– Я тебя люблю, – повторил Цукаса. – Люблю, люблю, люблю. Веришь?

– Даже после всего, что я сделал? Тебе и другим.

– Даже после этого. Я не могу управлять своей любовью.

Соквон наклонился к его уху и горячо зашептал:

– Я до смерти люблю тебя. Я ни о чем не буду жалеть, если отдам тебе все. И ничего не закончится, даже не думай.

– Я и не…

– Обманываешь, – улыбаясь и касаясь губами его уха, уверенно сказал Соквон.

Он не стал ничего добавлять и полностью ушел в поцелуи, прижимая Цукасу к постели, заставляя его вздрагивать от каждого прикосновения и судорожно вздыхать, стараясь не застонать. Цукасу удивляло, что Соквон принадлежал к той части людей, что получали удовольствие, делая что-то сами. За время своей юности Цукаса понял, что были люди, которым нравилось лишь принимать прикосновения, и были те, кто предпочитал действовать самостоятельно. Будучи неприхотливым и податливым, Цукаса мог с лихвой удовлетворить самые разные запросы, получая при этом удовольствие от самого процесса, и в этом плане его восприятие секса было похоже с женским – он и сам не раз отмечал это странное свойство собственного характера. Однако он никогда не понимал, что получали те, кто стремился полностью контролировать процесс и брал ведущую роль только на себя. Теперь, принимая поцелуи и прикосновения, он, наконец, понял, в чем заключалась радость Соквона – в ощущении контроля. Соквон не оставался ни с чем – он получал ощущение власти и обладания, подчиняя себе и утверждаясь в своих правах. Это не было полным доминированием, потому что Соквон желал осознанного подчинения, и бездумное принуждение, хотя и могло в какой-то степени утолить его голод, не давало ему полного насыщения.

Сейчас, когда Цукаса больше всего боялся превратиться для Соквона в человека, которого нужно беречь и лелеять, ему как никогда была необходима эта черта – жесткость и сила, которую Соквон не стеснялся показывать даже теперь, зная прекрасно обо всем, что произошло. Цукаса не хотел чувствовать себя немощным, и Соквон дарил ему именно это – ощущение полноценности.

Эта чертова последняя ночь в «Форзиции» изменила их обоих, но то, что было между ними, каким-то невероятным образом уцелело. Наверняка это стоило Соквону больших усилий.

Нацеловавшись вдоволь, Соквон по-хозяйски перекатил его на живот и на мгновение прижался сверху, одновременно скользя рукой вниз по его позвоночнику и дальше, между ягодиц.

– И не вздумай дергаться, – предупредил он, целуя его в шею уже сзади. – Я так давно хотел всего этого. Но тебя никогда нельзя взять до конца, всегда что-то остается – что-то, до чего я не могу дотянуться.

Почему-то он не торопился пользоваться смазкой, и Цукаса даже не знал, имелась ли она у них сейчас. Он успел подумать, что позже стоило купить ее в какой-нибудь аптеке или где-нибудь еще – если только в Будапеште работали такие магазины. Это было последней мыслью, пронесшейся в его голове, прежде чем все остальное разнесло немыслимым ощущением жаркого дыхания на коже чуть ниже копчика.

– Блять…

Соквон надавил ладонью на его поясницу, несильно придавливая к постели.

– Ты сказал, что доверишься…

Может, стоило позволить? Соквон раз за разом возвращался к этому желанию, все не теряя надежды, что когда-нибудь Цукаса ему разрешит. Нужно было позволить ему сейчас, чтобы впредь этот вопрос больше никогда не поднимался, потому что Цукасе надоело постоянно его осаждать.

– Черт с тобой…

Рука с поясницы исчезла, и горячие ладони легли на его ягодицы, от чего Цукаса инстинктивно подобрался, с трудом подавляя порыв подняться и развернуться, спрятавшись и закрывшись от Соквона. Надавливая большими пальцами, Соквон раскрыл его, вынуждая уткнуться лбом в подушку и зажмуриться от чувства абсолютной беззащитности – Цукаса еще никогда не чувствовал себя так, словно его полностью выставили напоказ.

Хотелось попросить, чтобы здесь Соквон и остановился, но Цукаса уже пообещал себе не пытаться свернуть на полпути и теперь стиснул зубы, борясь со страхом и непонятным ощущением, не имевшим никакого известного ему оттенка. Наверное, так себя и чувствуют те, кто подписывает договор о безоговорочной капитуляции.

Соквон прижался к нему губами, и Цукаса все-таки дернулся вперед, внутренне содрогаясь только от одной мысли о том, что сейчас произошло. Пока его голова еще была способна генерировать хоть какие-то мысли, он подумал, что ни за что не поцелует Соквона, пока тот не почистит зубы. Между тем Соквон лизнул его – в первый раз легко и мягко, но тут же возвращаясь смелее и напористее, совершенно ничего не боясь и не гнушаясь. Цукаса так и не смог удержаться, и понял это, когда услышал собственный почти жалобный протестующий стон.

– Не бойся, – попросил Соквон, прежде чем вновь прильнуть к нему.

Дальше время сбилось со своего обычного течения и перестало ощущаться вообще – словно замерло и расплылось, лишаясь всяких рамок. Цукаса схватился за подушку, все еще не открывая глаза и чувствуя губы и язык Соквона на себе и почти что внутри – от этого хотелось закричать и вывернуться, и Цукаса даже взмок, борясь с самим собой.

От осознания того, насколько грязно и пошло смотрелось все происходящее, на него нахлынуло сумасшедшее возбуждение, но сил на то, чтобы презирать и стыдить самого себя уже не оставалось. Цукаса напрягался всем телом, подбираясь от каждого поцелуя и не зная, хотел ли он, чтобы все закончилось или ждал продолжения.

В конце концов, Соквон отпустил его, позволив ему слегка расслабиться – пока Цукаса приходил в себя и открывал глаза, он свесился с кровати и отпил из оставленной заранее на полу бутылки.