Заснуть надолго не удалось – минут через двадцать Соквон разбудил его, вжимаясь лицом в его шею и заползая при этом под одеяло почти с головой. Цукаса вздрогнул и рефлекторно поджал плечо, пытаясь убраться подальше, но Соквон перехватил его и ткнулся носом прямо в основание его шеи.
– Нюхач, – фыркнул Цукаса, перекладывая руку на его лоб и отталкивая. – Задохнешься же, вылезай наверх.
Соквон вынырнул – раскрасневшийся и счастливый.
– Пахнешь молоком.
– Вставай, – легонько щелкая его по носу, скомандовал Цукаса. – Иди в ванную и умойся. Лучше пойдем и позавтракаем где-нибудь, пока ты меня не сожрал.
– Да разве я могу? – улыбнулся Соквон. – Конечно, иногда мне хочется это сделать, но я каждый раз вспоминаю, что не людоед.
– Блять ну и слово, – сдвигая одеяло вниз, покачал головой Цукаса. – Интересно, в такую рань где-нибудь что-нибудь работает?
– В круглосуточном можно купить что-нибудь. Я видел открытый супермаркет по дороге, пока ехал. Там наверняка есть какое-то печенье или еще что-то в этом роде.
Цукаса уселся и задумался, глядя в стену, оклеенную темно-зелеными обоями с золотистыми ромбами. Он огляделся, в который уже раз отмечая, что ни в Японии, ни в Корее не видел, чтобы в интерьере использовались такие глубокие и густые оттенки. По крайней мере, не в таких количествах. В такой насыщенности была некоторая привлекательность, перекликавшаяся с его настроением, и Цукаса был даже рад тому, что жил в квартире с таким необычным для себя оформлением.
– Кроме кофе у меня есть еще что-то там с мясными шариками и сухая паста. Я ее только недавно для себя открыл – очень даже неплохо, если нужно что-то быстро сготовить. Так что давай не будем никуда выходить пока что, – предложил он. – Ты все-таки иди в ванную, а я пока займусь завтраком. Все равно уже не заснем.
Соквон кивнул, но с места так и не двинулся. Цукаса подождал с минуту, а потом пошевелился, собираясь перелезть через него. Он успел только перегнуться через его ноги и упереться рукой в край кровати, когда Соквон взял его за запястье и сжал пальцы с ощутимой силой.
– Побудь со мной еще немного, – попросил он, возвращая Цукасу в постель. – Я не настолько голоден.
Они действительно странно встретились – без поцелуев и объятий, словно были не любовниками, а просто старыми друзьями, не видевшимися день или два. У Цукасы были свои мысли на этот счет, но он не спешил с выводами и просто ждал. В конце концов, Соквон очень сильно устал после долгого перелета.
Интересно, чем теперь должны были стать их отношения? Цукаса думал об этом еще когда находился в больнице – о том, что о прежних отношениях между ним и Соквоном теперь можно было забыть. Прежде всего, потому что он и сам изменился – в его мировоззрении наметился слом, и он понимал, что вернуться к прежнему себе теперь будет невозможно. Эта ночь, проведенная рядом с Им Хиёлем, изменила его навсегда, поселив в нем страх. Даже после того, как Соквон вынудил его прилететь в Сеул и использовал теперь уже уничтоженные видео для шантажа, Цукаса не чувствовал, что с ним произошло что-то необратимое. Он знал, что Наоко пережила нечто, также изменившее ее на всю жизнь, но не мог осознать масштабов этих перемен. Теперь он понимал, через какие мучения прошла его младшая сестра.
В том, как Цукаса воспринимал мир, наметились и со временем окрепли новые рамки, установленные безотчетным страхом. Понимая, как сильно Соквон хотел, но все-таки не смог его защитить, он с сожалением признавал, что ни деньги, ни охрана, ни тщательно продуманный план – ничего не могло обеспечить безопасность. Наверное, теперь Цукаса нигде не мог почувствовать себя уверенно и свободно – ни в другой стране, ни в родном доме. Его привычка постоянно думать и рассматривать каждое событие с разных углов превратилась в лютый недостаток, убивавший его каждую ночь – теперь, придя в относительный порядок, он постоянно думал о будущем и не мог остановиться.
Но что еще хуже – он ждал, что между ним и Соквоном отныне проляжет пропасть, которая со временем будет только расширяться. Это было бы логично – после таких перемен вполне объяснимо ждать разрыва. Цукаса уже не был тем, кого Соквон захотел себе – он был совсем другим, и Соквон с его талантом всматриваться вглубь, не мог не заметить этого. Было бы проще, если бы дело было только в сексе, но Цукаса понимал, что Соквон хотел большего – того, что теперь он не мог постоянно отдавать.
Цукаса решил, что если Соквон утратит к нему всякий интерес, но при этом продолжит жить с ним из чувства вины или долга, он положит всему конец сам. Так же, как он приехал в Корею после смерти родителей Соквона, он может улететь обратно в Японию и оборвать все нити, чтобы не мучить ни себя, ни любимого человека. Жизнь в любом случае продолжится – для них обоих, даже если они будут находиться порознь. Со временем все шрамы Соквона затянутся, и он найдет себе кого-то более полноценного, чем уязвимый и изуродованный страхом Цукаса.
Они по очереди сходили в душ, после чего уселись завтракать, и все это время Цукаса подспудно ожидал чего-нибудь – какого-то явного или неявного признака остывания между ними. Теперь он уже не был здоровым человеком и, хотя неплохо сохранял нормальную видимость, внутренне опустел и не мог ничего предложить. Насколько он успел понять, никому и никогда не хотелось бесконечно возиться с больными и немощными, поскольку расходовать душевные силы постоянно просто невозможно.
Еще важнее было то, что Цукаса не хотел быть грузом или человеком, о котором действительно нужно заботиться. Ему не хотелось обязывать Соквона оставаться рядом. Даже если бы жизнь в одиночестве стала для него болезненной и холодной, он предпочел бы уйти и не возвращаться, чем держать Соквона, заставляя его расходовать свою жизнь. Возможно, он слишком драматизировал свое состояние, но даже сейчас, когда с последней ночи в «Форзиции» прошло больше двух месяцев, Цукаса все еще не мог нормально спать и есть, часто впадал в тревожное состояние и не мог успокоиться. Все это время он почти не рисовал и даже не думал о работе, с трудом беседовал с матерью и Наоко и не испытывал вообще никакого желания как-то связываться с внешним миром. Его и прежде закрытый характер превратился в абсолютное затворничество, в котором ему было тепло и удобно. Переезды между городами и странами ничего не значили – Цукаса всюду возил свой уютный вакуум с собой и не хотел выбираться.
За завтраком он все-таки поймал внимательный взгляд Соквона, прикованный его левой руке, которой он теперь пользовался по вынужденности – работать правой, на которой почти отсутствовал указательный палец, было невозможно.
– Да, теперь так и будет, – с горечью сказал он, откладывая вилку. – Теперь придется быть левшой. По крайней мере, пока не научусь нормально работать правой в ее нынешнем состоянии.
Соквон проводил взглядом его переместившуюся руку и так и остановился на ней.
– Нет, делай все левой, пожалуйста, – попросил он. – Я так давно хотел посмотреть. Ты никогда не показывал. Мне казалось, для тебя это все слишком личное, и я не просил тебя показать, но мне всегда было интересно. Как это должно выглядеть у тебя. Чтобы ты работал той рукой, которой должен изначально. Это красиво.
Цукаса нахмурился – пригвожденная взглядом Соквона левая рука теперь не двигалась, потому что он чувствовал себя неудобно, словно его рассматривали под микроскопом.
– Ничего необычного, как и у всех левшей. Таких очень много.
– Но мне не интересны все остальные.
– Еще успеешь насмотреться, – сказал Цукаса, заставляя себя вновь взяться за вилку. – Я же говорю, теперь только так и будет.
Он отправил в рот кусочек мясного шарика, отметив, что Соквон так и не отвел взгляда, и даже облизнулся, продолжая наблюдать за ним.
– Тебя это заводит? – не задумываясь, спросил Цукаса.
Вылетело как-то само собой, он даже не успел затормозить и остановить себя от настолько прямого вопроса. С другой стороны, чего было стесняться – было время, когда они только и делали, что занимались сексом.
