Ему не пришлось пачкать руки и лично убивать этих людей, он даже не видел, как это произошло – просто проверил результат и проследил за ликвидацией тел. В случае с Им Хиёлем Соквон не планировал оставаться настолько безучастным.

В Ямагате его уже ожидал подготовленный дом с просторным и хорошо вентилируемым подвалом. Для Мориномия найти такой дом не составляло труда.

Когда Мориномия Рюдзи услышал его просьбу, он сразу же согласился предоставить все – уладить вопрос с японской полицией, найти дом и выделить людей для охраны. Нидаймэ не задавал вопросов и не пытался подспудно выяснить, зачем все это было нужно, но Соквон решил объясниться, выдав при этом лишь часть правды.

– Эта семья убила моего отца, – сказал он.

Рюдзи, который не носил татуировок, остроносых туфель, полосатых костюмов и всего остального, чем отличались якудза, удовлетворенно кивнул:

– Достойный повод для мести. Надеюсь, вы все хорошо обдумали, и ваши действия принесут вам глубокое удовлетворение без сожалений.

– Я в этом уверен, – без сомнений ответил Соквон.

Он уже назначил дату, когда Им Хиёль окажется в его руках. Имея связи в авиакомпании, Соквон мог легко переправить похищенного в Японию, где в его распоряжении было сколько угодно времени и всевозможные средства.

Комментарий к 40. Начальная стадия

Хмм… Мне тут матом угрожают удалить фик, дескать, я его плагиачу… Какая-то группа с критикой фиков в ВК (что-то там с эстетикой, точно не помню), у кого-то я ник украла… Типа я ворую сюжет, все дела… Вот на случай, если меня страйканут, вы там пройдите по ссылочке в моем профиле - если шо, я туда буду дописывать. А то мало ли какие больные встретятся, вдруг и вправду нажалуются за свои украденные шедевры))

Комментарий (анонимный, к слову) я удалила, ибо не собираю мусор под своим трудом.

Всего хорошего)

========== 41. Хирургическое вмешательство ==========

Первый и последний раз, когда Соквон переспал в Корее, не оплачивая при этом услуги, а просто соглашаясь на обычную договоренность «без обязательств» случился с ним в первый год после принятия бизнеса. Ему едва исполнилось двадцать, и он страдал от неуверенности в каждом своем решении. Тогда он везде видел собственные ошибки и искренне считал, что никогда не сможет стать хорошим руководителем. Недостаток навыков, опыта и знаний сбивал его самооценку до минимума, и он почти не отдыхал, постоянно просматривая документы, выискивая недочеты в своей работе и сверяясь с консультантами. Этот тяжелый период прошел для него в постоянном стрессе, и он не мог расслабиться – у него не было ни одного свободного вечера чтобы просто выпить, пусть даже и без друзей, просто в одиночестве. Он не развлекался и страшно недосыпал, и в итоге самоистязание вылилось в весьма неприятный псориазный рецидив, из-за которого его кожа в паху покрылась уродливыми шелушившимися язвами, так что секс также исключался.

Когда псориаз отступил, и началась ремиссия, Соквон уже почти превратился в настоящий счетный автомат, разучившийся смеяться и улыбавшийся только на деловых встречах, да и то, в строго отведенные этикетом моменты. Наверное, поэтому, прекрасно зная об опасностях личных отношений на работе, он все-таки поддался искушению и начал спать с одним из парней, числившихся в агентстве среднего звена. Инициатива исходила от этого человека, и Соквон лишь согласился, заранее предупредив, что секс никак не отразится на его взыскательности в рабочих вопросах.

Они встречались редко – через каждые две-три недели. И продлилось это недолго – всего два месяца, так что они не успели даже выработать каких-то привычек. Недолговечность связи объяснялась просто – Соквон узнал, что этот парень переспал с Кансоком. Он даже не уточнял, спали ли они все это время или Кансок вообще начал трахаться с мальчиком задолго до того, как Соквон заступил на пост руководителя. Его не очень волновали детали, и он не особо рассуждал об этике и моральных рамках – он просто оборвал все связи и приказал, чтобы впредь отчеты из агентства присылал кто-то другой.

Соквон до сих пор помнил, как узнал о том, что его любовник трахался… или просто один раз трахнулся еще и с Кансоком.

День рождения отца семейства Ю обычно отмечался в узком семейном кругу и делился на две части – официальная половина проводилась в присутствии детей, а после того, как все малыши, включая Пёнхи, уходили спать, старшие могли выпить и поиграть в любую карточную игру или даже маджонг. Такие вечера затягивались и перетекали в позднюю ночь, когда братья оставались одни – они могли пересидеть даже родителей, отправлявшихся в спальню за полночь. После этого гасился верхний свет, зажигались бра, и братья Ю могли говорить о своем.

В тот вечер Кансок ушел спать почти сразу после родителей, и Соквон остался с Чонвоном. От него он и узнал, что не был единственным, с кем парень решил переспать. Возможно, этот предприимчивый молодой человек вообще коллекционировал подобные подвиги или просто был чрезмерно активным. О бисексуальности Кансока Соквон знал еще с подросткового возраста, так что поражаться тут особо было нечему – парень был красивым, молодым и весьма раскрепощенным в вопросах секса. Такой мог запросто затащить в постель какого-нибудь мужчину, нуждавшегося в удовлетворении базовых человеческих потребностей.

Однако делить кого-то, пусть даже и, выражаясь университетским языком, fuckbuddy, Соквон не собирался.

Чонвон тогда задал вопрос, который почему-то врезался в его память острым краем и застрял там навсегда.

«Ну и как тебе? Не брезгливо будет за братом доебывать?»

Соквон тогда ничего не ответил, хотя уже все решил и знал ответ наверняка.

Брезгливо. Еще как.

Возможно, поэтому поначалу он настолько ревностно охранял Цукасу – потому что не представлял, что могло случиться, попади Цукаса к кому-то другому.

В то же время сам Цукаса очень долго обозначал рамки происходившего между ними, говоря: «Мы даже не секс-друзья».

И в какой момент их «даже не секс-друзья» перетекло в нечто другое? Когда Соквон успел увязнуть настолько, что теперь продолжал страдать от невозможности заниматься сексом именно с Цукасой – даже несмотря на все, что произошло? Он пытался разобраться со своими мыслями, но не мог точно понять, что удивляло его больше.

Еще в годы жизни за границей он услышал от соседа по общаге, что после изнасилования девушка утратила в его глазах привлекательность. Появилась брезгливость, которая объяснялась весьма просто – она не должна была допустить, чтобы ее трахнул кто-то другой. Должна была защититься, несмотря ни на что. А теперь что с ней делать – после чьей-то спермы? Как ее трахать, зная, что любой может взять ее, если захочет, а она ничего и не сделает?

Соквон с легким удивлением слушал слова других парней, говоривших, что они чувствовали бы себя точно так же, если бы их девушки когда-то пережили бы изнасилование. Даже измена не воспринималась ими настолько критично – по крайней мере, изменяя, девушка сама выбирала, с кем спать. Насильственный секс пятнал на всю жизнь, ставя клеймо несостоятельности.

Он не стал влезать в тот разговор, но подумал, что такой подход явно был не для семьи, в которой он родился – в его семье мужья сами насиловали своих жен, и, разумеется, должны были предполагать, что кто-то другой тоже мог это сделать. Рассуждать на эту тему было сравнительно легко, пока этот вопрос не коснулся его самого.

Соквон ждал от себя какой-то животной реакции и думал, что возненавидит себя, если в его голове появятся какие-то подобные мысли, но даже сейчас, когда Цукаса был далеко и лечился одиночеством, он видел ночами сны, в которых они занимались любовью. Он не знал, в каком случае было бы разумнее себя презирать – если бы он утратил к Цукасе влечение или сейчас, когда его желание оставалось таким же сильным. Даже когда Цукаса был в больнице и еще восстанавливал свое тело, Соквон ловил себя на том, что заглядывался на его губы, шею, плечи и запястья. Как можно было думать о сексе, когда с Цукасой произошли такие страшные вещи? Как можно было хотеть уложить его под себя и раздвинуть его ноги, зная прекрасно, что кто-то другой сделал это насильно?