В перерывах он думал и все более понимал, почему Цукаса так отчаянно хотел узнать, что именно произошло с Наоко. Потому что он любил ее – любил больше себя самого и больше всего, что существовало в этом мире. Так же сильно, как Соквон любил его.
Соквону было необходимо знать, что Им Хиёль делал с Цукасой – знать все до мелочей, чтобы не упустить ничего. Чтобы хотя бы сейчас, когда прошло почти два дня, разделить с ним боль и унижение, пройти через все и пострадать так же, как и он. Он истязал себя этой записью, выжигая на сетчатке страшные картины и все больше и больше укрепляясь в своих планах.
Им Хиёль был весьма изобретателен. Поначалу он хотел лишь изнасиловать и замучить до смерти, но, овладев этим телом всего раз, не смог себе отказать и немного сменил направление. Он красил Цукасе губы и сцеловывал помаду, высасывая ее с кожи. Он кусал его плечи и тут же зализывал места укусов. Оставлял тонкие и неглубокие надрезы на его предплечьях и размазывал по собственным рукам выступавшую из них кровь. Ему хотелось получить все возможное из того, что попало в его руки, и он постепенно раскручивал свои тайные желания, превращая их в реальность. Он почти не останавливался в течение этих четырех часов, с каждым следующим получасом повышая градус боли в своих играх. Под конец он забылся настолько, что стал просить Цукасу издавать хоть какие-то звуки, хотя тот, разумеется, не мог даже дышать нормально – после двух противоположных по действию препаратов он едва оставался живым.
Соквон дрожал и покрывался испариной, плакал и давился слезами, царапал свои ладони ногтями и прокусывал губы до крови.
Цукаса оставался в сознании все время – он все видел, понимал и чувствовал. Он ничего не упустил, и беспамятство, которое не отпускало его сейчас, не пришло к нему на помощь той ночью.
Соквон не мог поверить, что человек, которого он так сильно любил, прошел через такое. Он не мог смириться с этим. Он должен был запомнить каждую секунду, чтобы никогда не забывать об этом, чтобы втравить эти картинки в свою душу и сохранить их как напоминание на будущее.
К ночи он досмотрел все до последнего кадра. Запись оборвалась в момент, когда телохранители Им Хиёля ворвались в комнату и, накрыв его стянутым с кого-то из них пальто, потащили к дверям.
«Форзиция» была выбрана специально. Даже комната была та же самая. И эти самые форзиции все так же стояли рядом на прикроватном столике. Как много было известно тому, кто сдал Цукасу Им Хиёлю?
Неважно, был ли причастен к этому делу директор клуба или главный менеджер. Соквон не собирался ограничиваться тем, что сжег источник их дохода. Они предоставили эти записи Им Хиёлю уже после пожара, стало быть, ничему не научились. Их тоже стоило внести в список всех, кого Соквон приговаривал к наказанию, тяжесть которого еще не определил.
Закончив смотреть, Соквон закрыл ноутбук, прошел к кафетерию, где выпил почти литр воды. После этого он принял душ и сменил всю одежду, воспользовавшись той, что купил еще вчера, пока разбирался с похоронными делами. За окном стемнело, и он позвонил доктору, уточняя, можно ли было сейчас зайти к Цукасе. Он не смотрел на Цукасу целый день, боясь разбиться вдребезги и не найти в себе сил дотянуть видео до конца. Теперь нужно было восполнить все то, что он упустил.
Доктор, как оказалось, еще не ушел домой – он спустился к Соквону сам и сказал, что теперь, когда состояние Цукасы безопасное, к нему можно пройти.
Соквон поблагодарил его и направился к уже знакомой палате.
Цукаса все еще лежал с закрытыми глазами, но выглядел уже гораздо лучше.
Опустившись на стул рядом с ним, Соквон взял его за свободную, не обвитую трубками и не пострадавшую руку и поцеловал кончики его пальцев.
– Вернись ко мне, любовь моя, – вполголоса сказал он, все еще касаясь губами прохладной руки. – Вернись, прошу. Не спеши и набирайся сил, но когда будешь готов, пожалуйста, возвратись ко мне. Я буду ждать, сколько потребуется, и все для тебя сделаю, все, что пожелаешь. Я найду способ отомстить за тебя. Клянусь, я сделаю так, что они будут мучиться до самой смерти, и никто не сможет облегчить их боль. Ты должен знать, что есть человек, который ждет тебя и может жить только с тобой. Моя принцесса. Мое сокровище. Моя единственная любовь.
Он не собирался когда-нибудь произносить эти слова – зная, что Цукасу обычно раздражали подобные нежности и сантименты, Соквон мало говорил о том, что чувствовал, выдавая лишь эгоистичное «ты мой». Но теперь, когда он не знал наверняка, слышал ли его Цукаса, он решился произнести вслух хотя бы малую часть того, что хотел сказать уже давно.
========== 39. Решение ==========
Возможно, у Цукасы просто был дурной характер, который он успешно сдерживал все это время. По крайней мере, Соквон полагал, что знал его довольно хорошо, но за все прошедшие месяцы ни разу не видел того, чего успел перевидать всего за пять дней после его пробуждения.
Цукаса проснулся ранним утром, сразу на следующий день после того, как Соквон отсмотрел присланный видеоматериал, который теперь был удален с ноутбука. Едва открыв глаза, он вытащил из своих рук все иглы и трубки, снял кислородную маску и принялся шастать по коридорам, осматривая место, в котором очнулся. Когда медсестра попросила его вернуться в палату, он заверил ее, что с ним все было в порядке, и помощь ему не требовалась, так что несчастной девушке пришлось упрашивать его. Конечно, Цукаса согласился, поскольку медсестра была для него незнакомым человеком, да и вообще, просто выполняла свою работу. То же самое касалось доктора. Однако когда дело доходило до Соквона, Цукаса уже не был таким сговорчивым, так что любой визит в палату превращался в бесконечные препирательства.
Он постоянно пребывал в плохом настроении, его почти все раздражало, и он мало разговаривал, а когда открывал рот, говорил, преимущественно, что-нибудь неприятное. Соквон понимал, что все это было вызвано стрессом, через который он прошел – его травмировали так глубоко, что он просто не мог переварить полученную боль. Хотя, может быть, Цукаса уже переварил ее в ту самую ночь. Кто знает? Его твердый отказ беседовать с психотерапевтом завел все попытки как-то проанализировать это странное агрессивное поведение в тупик, откуда просто не было возможности выбраться.
Соквон оставался в больнице все время, и комната, в которой они с Фредди дождались пробуждения Цукасы, превратилась в его второй дом – он уезжал из нее на работу и возвращался в нее, закончив дела. Когда Цукаса понял, что Соквон постоянно находился где-то рядом, он потребовал, чтобы это прекратилось. Ему хотелось, чтобы Соквон уехал из больницы и вообще не приезжал – даже навещать.
Поначалу Соквон ожидаемо предположил, что Цукаса винил его в произошедшем. Если бы он и вправду возложил всю вину на Соквона, это было бы нормально и вполне понятно, поэтому Соквон попросил у него прощения почти сразу же. В тот вечер они действительно сильно поругались – впервые за все время они не дрались и не обменивались нецензурщиной, а просто кричали и говорили отвратительные вещи, бросая ими друг в друга. Наверное, со стороны они выглядели как супруги, прожившие рядом пятьдесят лет и уставшие от совместной жизни.
Цукаса посоветовал Соквону засунуть свои извинения в собственную задницу и хорошенько ими подрочить, после чего Соквон припомнил, что Цукаса и сам отлично знал – прошлое невозможно изменить. Все, что он мог сделать – извиниться, но Цукасе это было не нужно. Соквон сказал ему, что если он надеялся как-то избавиться от его присутствия, то ничего подобного никогда не произойдет.
Доктор разрешил Цукасе ходить по территории – физически он очень быстро пришел в норму, оставалось менять перевязку на пальце и обрабатывать следы особенно глубоких ожогов, но в основном он был здоров. Прогулки действовали на Цукасу положительно, но весь их лечебный эффект сводился к нулю, когда он видел Соквона.
В какой-то момент Соквон подумал, что ему и вправду нужно было перестать приходить в палату или вообще стараться увидеть Цукасу, но потом он остановил себя, вспомнив, что не хотел терять ни минуты. И даже если время, которое проходило рядом с Цукасой, было просто невыносимым, оно все равно оставалось бесценным. Потому что они были рядом. Цукаса всю эту романтику не понимал и не принимал, так что любые попытки наладить с ним нормальный контакт превращались в кромешный ад, из-за чего Соквон иногда испытывал необъяснимое и ненормальное желание сделать ему что-нибудь действительно плохое – связать, укусить или даже ударить.
