– Шея будет болеть, лучше лезь на диван или иди домой спать в кровати, – тихо, жалея его еще не проснувшиеся уши, сказал Цукаса. – Или просыпайся скорее, я привез все для домашней якисобы.

– Я проснулся, – протирая глаза, сказал Соквон. – У тебя под столешницей блок с соджу. Его можно реализовать в честь твоего возвращения.

Цукаса поднялся с дивана, зажег верхний свет, из-за чего Соквону пришлось крепко зажмуриться на пару секунд, а сам прошел к своей кухонной зоне. Соквон поднялся на одно из кресел и повернулся, глядя, как Цукаса обходил кухню и наклонялся к сложенным под гранитным столом бутылкам.

– Ого, ну ты и монстр, – улыбаясь, повернулся к нему Цукаса. – Да, если мы пожарим якисобу с мясом, вполне можно выпить. Правда, не все. Я уже давно не пил, отвык, наверное. Какая у тебя норма?

Соквон помедлил, снимая галстук и сомневаясь, стоило ли говорить правду.

– Две бутылки, – все-таки честно ответил он.

Улыбка Цукасы стала еще шире.

– Да ну? А я вот свою не знаю. Соджу я вообще почти не пил. Ну, может, пару раз. Не помню точно.

– А что ты пил? Дзюммэ или еще что-то? – поинтересовался Соквон, несколько удивившийся тому, как спокойно Цукаса отреагировал на его неустойчивость к алкоголю.

– Нет, какое там… В студенческие годы я пил почти все подряд, даже названий не помню. Потом как-то переключился на простое вино. Виноградное, я имею в виду. Новозеландское, кажется. Меня привлекало не само вино, а то, что его до определенного времени нельзя было пить за границей. Я малость извращенец.

Соквон поднялся и пошел к нему, отмечая, что Цукаса уже достал из холодильника пакет с продуктами и теперь принялся готовить. Сам Соквон ничего не понимал в приготовлении пищи и максимум, что мог сделать – воспользоваться жареным рисом из серии полуфабрикатов или заварить себе лапшу в стакане. Ему нравилась лапша быстрого приготовления, но он не любил рамен, отдавая предпочтение чему-нибудь поинтереснее. Цукаса знал это и держал на всякий случай у себя несколько упаковок кальгуксу или ногури. Эта деталь тоже грела сердце.

– Нельзя пить за границей? – переспросил Соквон, вытягиваясь рядом с ним и наблюдая, как Цукаса счищал шкуру со здоровенной луковицы. – Это еще почему?

– Сейчас можно, – терпеливо объяснил Цукаса. – Но до середины двадцатого, вроде, было нельзя. Его подавали только в отелях и продавали в магазинах. А поскольку Новая Зеландия находится далековато, да и туристы туда ездят нечасто, до снятия запрета все вино в этой стране пробовали только ее жители. Абсурд, конечно, но что поделать. Мне нравилось думать, что теперь можно делать то, что раньше было недоступно. Как знаешь… летать на самолете или наблюдать город со смотровой площадки. Раньше люди много чего не могли. А мы можем. Думаю, нужно этим пользоваться.

Соквон зашел за его спину и прижался к нему, не обхватывая руками, а просто придавливая живот и грудь к его спине. Цукаса на секунду замер, но потом продолжил заниматься овощами, как будто ничего и не было.

– Я пиздец соскучился, – прошептал Соквон, укладывая подбородок на его плечо. – У меня внутри ледяная глыба. Согреешь?

– Соджу согреет, – ответил Цукаса. – Я тоже соскучился.

– Как твои домашние? – теперь уже сдерживаясь и обнимая его обеими руками, спросил Соквон.

Цукаса немного напрягся, но на сей раз не сумел расслабиться так же быстро, как до этого. Это было странно.

– Все хорошо.

Соквон, конечно, этому не особо поверил. Впрочем, давить и выспрашивать тоже не хотелось, и он просто оставил этот момент до лучших времен. Ему нравилось, что он мог прочесть некоторые вещи по телу Цукасы – он знал, как толковать его дрожь, напряжение, замирание и даже дыхание. Когда у него не было полного понимания ситуации, он мог понять, следовало ли остановиться или нужно было идти до конца – ему было достаточно прикоснуться к Цукасе, и он знал ответ. Даже не обязательно было смотреть ему в глаза. В такие моменты как сейчас, когда Цукаса стоял к нему спиной, это было очень даже кстати.

Лучшие времена настали после того, как они все-таки выпили три бутылки соджу на двоих. В квартире Цукасы не нашлось нормальных маленьких стаканов, так что пришлось пить из обычных кофейных чашек, и отследить, кто сколько выпил было сложнее. Цукаса довольно быстро опьянел, но его настроение оставалось на границе между задумчивым и мрачным.

Соквон сложил тарелки и отнес их в кухню, не собираясь их мыть – Цукаса сказал ему оставить посуду на утро и возвращаться поскорее. Опьянев, Цукаса стал более расслабленным – в его осанке появилась тяжесть, линия плеч сползла, обрисовывая слегка ссутуленный силуэт. Он не выглядел удрученным или обозленным, как это бывало обычно с другими, он не пытался больше говорить – просто молчал и наблюдал за Соквоном, ничего не скрывая.

– Нао спросила, говорил ли я с тобой… мне стало стыдно, потому что не говорил. Я не знаю, как об этом говорить. Мне очень стыдно, но нужно это сделать, – опуская взгляд, заговорил он.

Только что вернувшийся Соквон уселся на диван, Цукаса остался на полу. Теперь он не смотрел на Соквона, но зато опирался о его колено локтем.

– О чем? – спросил Соквон, борясь с желанием склониться к нему и поцеловать в плечо или шею.

– Пак Сунам… инструктор по хореографии. Ты что-то сделал с ним?

Соквон застыл на целую минуту, не зная, что ответить. Пьяный мозг тяжело обрабатывал даже поступающую информацию, а о том, что следовало генерировать и выдавать для полноценной беседы, речи уже и не шло. По крайней мере, не так быстро.

– Да, я…

Да что тут было скрывать? Разве он сделал что-то плохое? Обманывать Цукасу он тоже не собирался.

– Что ты сделал с ним? – спросил Цукаса, все еще не поднимая головы.

– Ничего такого, чего бы он не заслужил. Его дважды отымели металлическим вибратором, от этого еще никто не умирал.

– Он умер. Ты не виноват. Он сам во всем виноват. Он начал это и должен был ожидать, что когда-то его поступки вернутся к нему. Хорошо еще, не к его детям, – проговорил Цукаса, вздыхая. – Но я не могу понять, откуда ты все узнал.

– По твоему телу, принцесса. Ты увидел девчонок айдолов в аэропорту и превратился в каменную статую. Я подумал, что для этого нужна причина. Остальное дело времени.

Цукаса выпрямился, снимая локоть с его колена и слегка отстраняясь.

– Так ты знаешь, что случилось с Нао? – просил он настолько тихо, что Соквон еле разобрал его слова.

– Знаю. Прости.

– Она просила поблагодарить тебя, потому что сама не может. Она очень благодарна за то, что ты поставил точку. И я тоже тебе благодарен. Будь моя воля, эта мразь не отделалась бы так легко. Я бы…

Соквон сполз на пол и притянул его к себе, чувствуя даже со спины, как сильно колотилось его сердце.

– Знаю, – повторил он.

– А я много чего не знаю. Она мне не рассказала, – прошептал Цукаса, разворачиваясь в его руках и поднимая покрасневшие от непролитых слез глаза.

– Это к лучшему, – сказал Соквон.

– Но я так не могу. Я жить не могу, я должен узнать, что он с ней сделал. Я просто с ума схожу, когда думаю об этом – когда думаю, что понятия не имею, через что она прошла.

– Тебе это знать не нужно, – заверил его Соквон.

Цукаса покачал головой:

– Мне это необходимо. Расскажи. Расскажи мне, пожалуйста.

– Нет. Зачем тебе эта боль?

– Боль делает ближе, – сказал Цукаса, упираясь лбом в его плечо. – Я хочу, чтобы мне было больно. Хочу испытать хотя бы часть того, через что прошла она. Расскажи, Соквон. Прошу, пожалуйста.

– Я не могу, прости, – поднимая его лицо и целуя в висок, прошептал Соквон. – Как я могу причинить тебе такую боль?

– Я сильнее, чем тебе кажется. Я смогу это пережить. Пожалуйста.

Соквон обнял его за талию, прижимая крепче и глядя в его такие непривычно влажные и беззащитно открытые глаза. Он казался совсем еще ребенком – нежный и заплаканный, разбитый своей болью и раскрытый в ожидании. До сего момента Соквон многое чувствовал по отношению к нему – желание, ревность, стремление защитить, беспокойство и тоску. Сейчас к этому добавилось нечто необъяснимое – трепетное и щемящее, заставлявшее кусать губы, чтобы не зареветь вместе с ним. Это чувство, заполнившее его до кончиков пальцев, причиняло боль и порабощало, но Соквон хотел этого – хотел утонуть в этой сладкой и теплой боли.