Прошли перевыборы кубанского руководства. Несмотря на выраженное ему доверие, Филимонов заявил о своей отставке, и новым атаманом стал генерал-майор Н. М. Успенский («большой доброжелатель Добровольческой армии», по оценке Деникина), председателем Рады стал также лояльный к Главному Командованию Д. Е. Скобцов, правительство возглавил «линеец» Ф. С. Сушков. Так военно-политическое руководство белого Юга смогло выйти из начавшегося кризиса в отношениях с казачеством. Однако достигнуто это было не путем «распутывания» сложных взаимоотношений внутри белого тыла, а с помощью «силового варианта» объявленного «военного положения» и «ценой крови» казненного по приговору военно-полевого суда Калабухова (остальные арестованные члены Рады были помилованы решением Главкома ВСЮР, хотя им запретили проживать на территории Кубанского Края и они были высланы за границу).

Примечательна оценка атаманом Филимоновым положения на Кубани в конце 1919 г. 2 декабря им было отправлено письмо Деникину, в котором атаман накануне своей отставки предупреждал Главкома от излишнего доверия к тем, кто обвиняет кубанцев в «самостийности»: «Наиболее пугающее всех и постоянно Вас тревожащее «самостийное» течение никогда не имело и не имеет корней в массе кубанского населения и фабриковалось в Екатеринодаре в небольших и малозначащих партийных и радянских кругах. Преувеличенное представление о значении на Кубани самостийников объясняется нервностью общества и излишними стараниями органов осведомления (ОСВАГ. – В.Ц.). Более опасные и гнусные явления нашего времени оставались и остаются в тени. Взяточничество, спекуляция и т. п. грехи разъедают нашу жизнь и жизнь Армии неизмеримо больше, чем временное уродливое явление Бычевское и Макаренковское. Протестантство Быча, Савицкого и др. выросло не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный человек?!), сколько под влиянием постоянно уязвленного самолюбия во время Кубанского похода определенно презрительным отношением к ним чинов Добровольческой армии». По мнению атамана, дело «самостийников» было «осуждено на уничтожение», однако они стремились «играть» в «расчете» на союз с Петлюрой, а затем на неудачи ВСЮР и армии Колчака. Не случайно в момент приближения Восточного фронта к Волге «самостийная группа» уже собиралась «сложить оружие». Неудачи на фронте ВСЮР дали им надежду на возможность захвата влияния в Раде, но в конечном итоге их попытки провалились и они добровольно пришли к атаману. «Оказалось, что за спиной самостийников ничего и никого не было и они будировали за свой лично страх». Что касается дезертирства из кубанских полков, то это «результат усталости, шкурничества, недостатка надзора в войсковых частях и общей расхлябанности», а отнюдь не «самостийничества».

Велики были психологические последствия «кубанского действа». Филимонов отмечал, что неизбежно «усилится подпольная работа оставшихся самостийников, агитация в пользу дезертирства и зеленоармейства». Нужно ждать падения доверия «к лучшим представителям казачества, мечтающим о сближении всех казачьих областей и создании особого казачьего союза (Юго-Восточного Союза. – В.Ц.) как оплота Государства Российского» и наряду с этим «усиления популярности ничтожных и невежественных людей, ныне поставленных в ореоле мученичества». Преодолеть эти негативные последствия можно было, как считал атаман, дав «уродливому явлению естественно рассосаться или быть осужденным самим населением». Но для этого «нужно только время». Подсознательно ощущал это, очевидно, и Главком. «Вынужденный в силу государственной необходимости на применение суровых мер, – отмечал позднее Деникин, – я знал, что удар по кубанским демагогам косвенно отзовется на самосознании кубанского казачества». Исходя из результатов осенней сессии «можно было думать, что укрепление новой власти остановит тот процесс разложения, который в течение более года точил организм Кубани». Но сохранялась «затаенная обида» за «нарушенный суверенитет». Даже атаман Успенский в завершении сессии Рады говорил о готовности «сделать так, чтобы никакие посторонние силы не мешали строить нашу жизнь так, как нам угодно»[105]. «Нельзя не отметить, – вспоминал один из депутатов Донского Круга, – что отношения с казаками в первые месяцы деятельности Особого Совещания были гораздо ровнее, корректнее и добросовестнее, чем впоследствии. Только после летних побед 1919 года и занятия Орла Добровольческой армией Особое Совещание почувствовало себя Всероссийским правительством и изменило тон… Последующий отход от Орла и затем уже бегство от Харькова не произвели своего действия: даже в декабре Особое Совещание сохраняло свой великодержавный тон по отношению к своим «союзникам», как называл казаков генерал Деникин в своих приказах»[106]. Возможно, единственным выходом из создавшегося кризиса могло бы стать завершение работы Южнорусской конференции и создание «южнорусской власти» на основании проектов, которые обсуждались и были одобрены конференцией. Однако неудачи на фронте, отступление ВСЮР за Дон, потеря в конце декабря 1919 г. центров белого юга – Таганрога (Ставка ГК ВСЮР), Ростова-на-Дону (часть управлений Особого Совещания) и столицы Войска Донского – Новочеркасска – показали слабость белых армий. В Краевой Раде снова активизировалась оппозиция. После скоропостижной кончины от тифа атамана Успенского парламенту предстояло избрать нового главу исполнительной власти. Белое движение на юге России ожидали новые испытания.

Результат «кубанского действа», как могло показаться внешне, подтверждал прочность созданной в 1918–1919 гг. на белом Юге системы управления. Как отмечал Филимонов в письме Деникину, «вызов войск, суд над Калабуховым и арест заправил Законодательной Рады ускорили развязку и создали атмосферу внешнего спокойствия». Но «проблемы тыла» были далеко не исчерпаны. Развитие повстанческого движения, рост повстанческого движения под руководством Н. И. Махно, с которым не могли справиться местные власти, демонстрировали необходимость перемен. Первоначально речь шла о реорганизации существовавших структур управления. Об этом встал вопрос в самом Особом Совещании. Инициатором (26 ноября 1919 г.) выступил глава «Малого присутствия» Совещания – Н. И. Астров (интересно, что осенью 1919 г. от имени управляющего Министерством иностранных дел Российского правительства Сукина Астрову был послан запрос о возможности его приезда в Омск с целью занятия должности Председателя Совета министров (на смену Вологодскому). В подготовленной им докладной записке «К вопросу о политическом курсе» (см. приложение № 6) подчеркивалось, что «в пору великой народной смуты неизбежно проявление и нарастание анархического настроения среди наиболее неуравновешенной и в то же время наиболее активной части населения. Отрицание власти, сопротивление, противодействие всякой власти, откуда бы она ни происходила… – составляет и характеризует особенность движения в тылу армии». Схожие оценки по «характеристике махновщины» содержались в специальном бюллетене Отдела пропаганды (№ 18 от 7 ноября 1919 г.). В «махновском движении» выделялись элементы «активно-политические», «активно-грабительские» и «пассивно-анархические», а главными причинами его роста в Новороссии признавались «не экономические (аграрные) стремления новороссийского крестьянства (достаточно богатого в сравнении с другими губерниями. – В.Ц.), а его «демократические» стремления к самоуправлению».

Но Астров делал более глубокие выводы, видя в повсеместном неуважении к закону проявление двух тенденций развития «Русской Смуты». «Анархическая программа и большевизм… охватили все слои населения и позорно проявляются в забвении долга и обязанности перед государством», при этом «наряду с ростом анархии растут крайне реакционные течения, руководители которых помышляют о восстановлении старого порядка в его полноте и об использовании сил, борющихся за восстановление государства, ради мести и возвращения утраченных привилегий» (имелась в виду возросшая осенью 1919 г. политическая активность правых структур).