Таким образом, вариант перехода верховенства Белого движения с Востока на Юг предполагался отнюдь не из-за требований иркутской «демократической общественности», мятежа «Политцентра», «ультиматума» Пепеляевых или, что еще менее вероятно, усталости Колчака от «бремени власти». Сохранение правопреемственности, в том числе и персональной, было принципиально важно для поддержки легитимности Белого движения, сохранения его геополитического статуса, признания в качестве субъекта государственного, международного права. Именно об этом беспокоился глава МИД Сазонов, посылая телеграмму в Иркутск 18 декабря (см. приложение № 3). В ней недвусмысленно заявлялось, что «с международной точки зрения величайшей опасностью грозило бы положение, при котором достигнутое объединение всех борющихся с большевиками сил под одной властью было бы нарушено. Для обеспечения этого единства необходимо издание акта, который утверждал бы условия законного преемства власти Верховного Правителя не только в области военного командования, как это было сделано законом 24 июля, но в отношении признания полноты принадлежащих Правителю полномочий». Российские представители в Зарубежье выражали беспокойство в связи с очевидным крушением власти Колчака. Еще в период «похода на Москву» союзниками высказывались мнения о предпочтительной поддержке ВСЮР как одного из наиболее успешных белых фронтов. После отступления от Омска и событий во Владивостоке стала ощущаться очень слабая координация действий Белого движения не только в международном, но даже во «всероссийском масштабе». Если и в Омске телеграфное сообщение функционировало с перебоями, то наладить беспрерывную связь из Иркутска с главными российскими посольствами, с Архангельском, Ростовом-на-Дону и Ревелем было довольно затруднительно. Телеграфная же связь белого Юга с зарубежьем и другими белыми фронтами работала удовлетворительно. 6 февраля 1920 г. короткой телеграммой № 159 Сазонов уведомлял посольский корпус: «Ввиду положения Сибири, полнота власти сосредотачивается ныне в руках генерала Деникина, от имени которого будете по-прежнему получать указания от меня»[67].

«Ультиматум» Пепеляевых и переписка с Сазоновым ускорили принятие решения о правопреемстве. Совет министров, исходя из прецедента «омского переворота» 18 ноября (когда именно ему, как формально существующей структуре из «распавшегося» Временного Всероссийского правительства, пришлось решать вопрос о «возглавлении» власти), взял на себя решение вопроса о назначении преемника Колчака. На заседании 22 декабря 1919 г. было принято решение «о необходимости издания акта, устанавливающего порядок назначения преемника Верховного Правителя». После этого было принято принципиально важное постановление о возложении «обязанностей преемника Верховного Правителя… на Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенанта Деникина» (см. приложение № 4). Показательно, что в парижском предложении Сазонова выдвигалась формула, по которой Верховный Правитель сам назначал бы себе преемника, тогда как Совет министров в Иркутске решил следовать «Конституции 18 ноября» и, согласно пункту 6, взял на себя принятие решения об «осуществлении Верховной государственной власти». Нельзя, конечно, забывать и о стремлении членов Совмина «проявить власть», действовать уже автономно от Верховного Правителя, ссылаясь на его «отсутствие»[68]. Итак, «преемник» власти Верховного Правителя был «предрешен», хотя «порядок назначения преемника», порядок передачи ему власти не был окончательно разработан. Но теперь Колчаку следовало лишь подписать указ о передаче своих полномочий уже «предрешенному» лицу, чего он вплоть до 4 января 1920 г. делать не спешил.

Непрекращающиеся военные неудачи и развал системы управления ускорили процесс падения Восточного фронта. После неудачных попыток задержать наступление РККА под Новониколаевском, на линии Щегловской тайги, последним возможным рубежом обороны намечались Красноярск и р. Енисей. Но вплоть до того момента, когда со станции Нижнеудинск Колчак отправил телеграмму, подтверждающую его «предрешение» передачи Верховной власти Деникину, ни в военном, ни в политическом отношении не было достигнуто необходимой стабильности. Роковая отдаленность друг от друга Верховного Правителя, армии и правительства, рассеянных по огромному Транссибу, приводила к тому, что каждый из них действовал во многом самостоятельно и, как следствие этого, непредсказуемо. По оценке Гинса: «Адмирал, забыв о Совете министров, действовал самостоятельно, рассылал ноты, обострял отношения с чехами, подрывая престиж свой и Совета министров резкими и неконституционными, обходившими министра иностранных дел, заявлениями». Совмин же «занимался не деловой работой, а обвинениями прежнего Правительства, выискиванием ошибок и каких-то «преступлений», совершенных бывшими Министрами»[69]. Тем не менее «административная революция» многим казалась обнадеживающей. Характерна оценка начавшейся работы нового правительства бывшим премьером Вологодским. За несколько дней до эсеровского мятежа Политцентра, 18 декабря, в интервью одной из японских газет он оптимистично оценивал перспективы деятельности нового правительства: «То обстоятельство, что теперешний Совет Министров хорошо сознает ошибки прошлого, что он решил бороться самым энергичным образом с произволом главным образом военных властей и недобросовестностью агентов власти, а также и то обстоятельство, что во главе Совмина стал столь волевой человек, как В. Н. Пепеляев, имеющий к тому же за своей спиной брата-героя (генерала А. Н. Пепеляева. – В.Ц.), служат порукой, что дело налаживания жизни в Сибири стоит уже вовсе не так безнадежно, как думают многие»[70].

Нельзя не упомянуть еще об одной грани политической ситуации, сложившейся на востоке России в конце 1919 г. С середины декабря стала очевидной невозможность «договориться» с оппозицией. Тем самым окончательно терял смысл один из ключевых пунктов программы Пепеляева. «Социалистическая оппозиция» не стремилась занять места в обновленном Совете министров. Напротив. В ноябре – декабре 1919 г. она усиленно готовила скоординированное «антиколчаковское восстание» по всему белому тылу. События, связанные с т. н. «Иркутским мятежом» и «крахом колчаковщины», достаточно хорошо освещены в историографии и в опубликованных источниках[71]. При этом основной акцент исследований делался на самом восстании и попытках его подавления. Между тем, нельзя недооценивать значения «последних дней колчаковщины» и с точки зрения всероссийского масштаба Белого движения, и с позиций очередного поворота политического курса. Говоря о самом выступлении в Иркутске, можно выделить заметное сходство тактики вышедшего из подполья Политического Центра с тактикой антибольшевистских организаций, выступивших в Сибири и на Дальнем Востоке весной – летом 1918 года: те же сотрудничество с кооперативами, поддержка чехов, одновременность и определенная внезапность выступления, те же требования созыва представительного законодательного собрания и т. д. Да и участвовали в «антиколчаковском» движении те же, кто в 1917–1918 гг. боролся с советской властью: бывшие члены Западно-Сибирского комиссариата П. Я. Михайлов и Б. Д. Марков, бывший министр юстиции Временного Сибирского правительства Г. Б. Патушинский, на деле стремившийся доказать свое несогласие с режимом «диктатуры», а также уже упоминавшийся управляющий Иркутской губернией П. Д. Яковлев, бывший председатель Совета министров Временного правительства автономной Сибири И. А. Лавров, «видный иркутский эсер», «специалист по финансовым вопросам» А. И. Погребецкий[72].