Главком ВСЮР и Особое Совещание ориентировались на сотрудничество с «линейцами», составлявшими почти половину депутатов Рады, при возможной нейтрализации «самостийников – черноморцев». Подобная тактика требовала определенной политической гибкости, что в условиях гражданской войны не всегда удавалось. В случае же изменения краевой Конституции и усиления исполнительной вертикали сотрудничество Главкома ВСЮР с атаманом и правительством укреплялось бы, что позволяло, по мнению Главного командования, эффективнее решать проблемы текущей политики. Но внесение поправок в Конституцию было прерогативой Парламента. 24 октября 1919 г. начала работу 3-я сессия Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады, в повестке дня которой не значилось никаких вопросов о пересмотре «Временного Положения». Среди прочих там были пункты «о действиях Парижской делегации», «о работе Южнорусской конференции». «Парижская делегация» из депутатов Рады (Л. Л. Быча, В. Д. Савицкого, А. А. Намитокова и А. И. Калабухова) была отправлена во Францию для «дипломатического представительства самостоятельного Кубанского государственного образования», с правом заключения международных соглашений, с последующей отчетностью перед Краевой Радой. 29 мая 1919 г. на имя председателя мирной конференции, премьера Франции Клемансо, Быч направил обращение следующего содержания: «Признать территорию Кубани с ее определенными границами, с ее правительством, ответственным перед представителями народа (Радой. – В.Ц.), и с ее армией – за независимое государство, допустить на этом основании представителей территории Кубани к работе Конференции, относящейся к судьбам России в целом и в частях, допустить территорию Кубани как независимое государство в число членов Лиги Наций».
Сам факт отправки самостоятельной делегации для решения вопросов внешней политики юридически был весьма спорным. Действительно, кубанские власти обладали правом ведения дипломатических переговоров, а Рада могла «утверждать договора, заключаемые с другими государствами, государственными образованиями и областями»[96]. Стремление стать субъектом международного права было характерно и для «старшего брата» Кубани – Всевеликого Войска Донского, отправившего в Париж весной 1919 г. специальный меморандум, в котором «державам-победительницам» предлагалось «Признать Донскую Республику… самостийным государственным образованием»[97]. Однако в то же самое время, еще в декабре 1918 г., Кубанское правительство одобрило решение «об общем представительстве Государственных образований России в международных отношениях» и тем самым признало полномочия «общего представителя Государства Российского на Международном мирном Конгрессе» – С. Д. Сазонова. А в соответствии с установленными Российским правительством «пределами полномочий» Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России «в сфере внешней политики» предоставлялось «самостоятельное руководство иностранной политикой в пределах вопросов, касающихся вверенной ему территории и не имеющих общегосударственного значения». Правда, как указывалось выше, казачьи земли исключались из непосредственного подчинения Главкома ВСЮР, но в любом случае «общее руководство в области внешней политики» могло принадлежать только Российскому Правительству, а не отдельным краевым образованиям, хотя бы и в пределах «разделения полномочий»[98].
Возможно, что деятельность делегации в Париже и не вызвала бы серьезных протестов со стороны Главного Командования (хотя Сазонов и Маклаков в своих телеграммах неоднократно указывали на опасность сепаратистского поведения кубанских делегатов), если бы не подписанный ею в июле 1919 г. «Договор дружбы» с делегацией правительства «Республики Союза Горцев Кавказа» (А. Чермоев – глава делегации, И. Гайдаров, Х. Хадзарагов, Г. Бамматов – министр иностранных дел). Главным смыслом договора было обоюдное признание государственного суверенитета, поскольку «политическое, культурное и экономическое преуспеяние Кавказа и пользование благами мира возможно лишь при упрочении дружественных отношений между кавказскими государствами». В первом же пункте «Договора» значилось: «Правительство Кубани и правительство республики Горских Народов Кавказа настоящим торжественным актом взаимно признают государственный суверенитет и полную политическую независимость Кубани и Союза Горских Народов Кавказа». Далее шли пункты, касавшиеся «территориальных границ между Кубанью и Республикой Союза Горских Народов Кавказа» (их следовало установить «последующими дружественными соглашениями между договаривающимися сторонами), «товарообмена и таможни», «транспорта», «почт и телеграфов», «денежного обращения» (их тоже следовало «урегулировать путем особых дополнительных договоров»). 3-й пункт обязывал Кубань к проведению самостоятельной политики на Северном Кавказе: «Стороны обязуются не предпринимать ни самостоятельно, ни в форме соучастия с кем бы то ни было никаких мер, клонящихся к уничижению или умалению суверенных прав Кубани и Республики Союза Горских Народов Кавказа»[99]. И хотя этот договор не был ратифицирован представительными структурами Кубани, не имел необходимого номера и был напечатан с «открытой датой» («…июля 1919 года»), он стал «последней каплей, переполнившей чашу долготерпения» Главкома ВСЮР. Ведь речь в этом договоре шла не просто о суверенитете Кубани, но и о суверенитете Горской Республики, не признанной ни командованием ВСЮР, ни Российским правительством. Меджлис Союза Горских Народов осенью 1919 г. проводил откровенно «антиденикинскую» политику, поддерживая повстанческое движение на территории Чечни и Дагестана, и договор фактически санкционировал это движение Кубанью (тем более что 4-м его пунктом предусматривалось подчинение меджлису кубанских войсковых частей, если таковые оказывались на территории Горской Республики).
Реакция со стороны Главкома не заставила себя ждать. Как только сведения о договоре проникли в прессу (сперва в грузинские газеты), 25 октября 1919 г., с пометкой «срочно», был разослан приказ-телеграмма № 016729, определивший договор как «измену России», «обрекавший на гибель Терское войско»[100]. И хотя в договоре говорилось, что «установление территориальных границ между Кубанью и республикой Союза Горских Народов имеет быть предметом особых последующих дружественных соглашений», Деникин правомерно усмотрел в этом «отторжение от Терско-Дагестанского Края горских областей». А это, безусловно, предполагалось в случае исключения из Терского Войска станиц Плоскостной Чечни и Ингушетии («Сунженская линия»)[101]. Кроме того, Тер-ско-Дагестанский Край, как субъект права, уже входил в категорию территорий, на которые распространялась власть Главкома ВСЮР, и любые подобного рода соглашения требовали его санкции, равно как и санкции государственных структур Терского Казачьего Войска. Таким образом, данный договор имел все основания считаться «юридически ничтожным», если исходить из норм права, действовавших на территории, занятой ВСЮР, и полностью игнорировать полномочия Союза Горцев. Однако действия Главкома ВСЮР не ограничились приказом-телеграммой. Важнее было не только дезавуировать соглашение, но и утвердить приемлемый для Главного Командования принцип государственного нормотворчества, и, при возможности, добиться желаемых изменений кубанской Конституции. Заочно предавая всех участников договора (как членов кубанской делегации, так и представителей Союза Горцев) «военно-полевому суду за измену», Деникин решил действовать по нормам Положения о полевом управлении войск. С этой целью вся Кубань была объявлена «тыловым районом Кавказской армии», состоявшей преимущественно из кубанских казачьих частей, и действующие на ее территории структуры власти были обязаны подчиняться военным. Командующий армией генерал-лейтенант П. Н. Врангель, противник «самостийности», был заинтересован в «прочности тыла» и надежности поступающих к нему пополнений. Он полностью поддерживал проект усиления исполнительной власти в Крае, согласуя свои действия с Деникиным и профессором Соколовым.
