– Надо срочно написать рапорт о случившимся, с участниками, с фамилиями и т.д. Они думают, что ты трясешь поджилками в страхе перед ними. Отец одного вообще заявил мне, что это тебя надо судить за сломанную руку одного из них. У них есть показания судмедэксперта, а у тебя нет, – понимаешь? Говорят, что тебя избили в самоволке, в деревне на танцах, понял? Поэтому тебя в госпиталь и не везут, наверное, командира умаслили. Ночью, после отбоя, привезу тебе знакомого врача, эксперта, из главной городской больницы, чтобы на госпитальных повлиять не смогли. Держись, – сказал он, пряча рапорт Арсена в папку.

После обеда забежал Сабир и принес ворох исписанных листков с рапортами от солдат.

– Многие офицеры тоже тебя поддержат, – радостно произнес он, сунув листки под матрац, – береги их, чтобы не украли. Чеченцы целыми днями таскают ребят по углам и уговаривают ничего не писать, но уже поздно, большинство на вашей с Юркой стороне. Карена и того дневального, нашего земляка, послали в командировку. Но они тоже передали через гражданских свои рапорта. Все будет хорошо.

– Вы там поосторожнее, партизаны, – улыбнулся Арсен, вздохнув облегченно. – Спасибо тебе и ребятам передай.

Ночью приехавший врач обеспокоенно обследовал солдата. Удивляясь, его крепкому организму, сфотографировал все гематомы и синяки, сделав кардиограмму, стал собираться:

– Вам повезло, молодой человек, после таких ударов не каждый бы выжил. Ему нужна срочная госпитализация, анализы надо сделать. «Неизвестно, что у него внутри с органами», – произнес он, обращаясь к майору.

– Я сделаю все возможное, только срочно нужно Ваше экспертное решение. На Вас они никак не смогут надавить, – ответил он.

– А это что, – вопросительно взглянув на протянутые Арсеном листки, – спросил майор.

– Это показания свидетелей, и дневального тоже, – ребята рискуют, – произнес Арсен, умоляюще смотря на офицера, – это им не повредит, надеюсь?

– Ну, ефрейторами и сержантами не станут, но зато людьми останутся, – с улыбкой сказал майор, собираясь уходить, – ты молодец, солдат, дух у тебя настоящий, мужской.

После того рокового дня прошло пять дней. Арсен уже потихоньку вставал, и смог, наконец, доковылять до зеркала. На него смотрело незнакомое иссини-коричневое лицо с местами проявляющейся желтизной. Ухо почему-то было перевязано и подклеено пластырем. Только глаза были узнаваемы, и то на белках были кровавые пятна. Выглядел он конечно, не презентабельно, но слава богу, мать не видит его в таком состоянии.

Прошло еще три дня. Сабир заходил каждый день и приносил последние скудные известия. Ничего особенного не происходило, кроме того, что все высшие офицеры части отсутствовали уже третий день. Происходящее начинало беспокоить Арсена, как вдруг к нему в палату вошла женщина лет сорока, восточной внешности, с по-мусульмански завязанным платком на голове. Одежда и золотые украшения на ней выдавали женщину из богатых слоев общества.

– Я мама Сеид-хана, Мариам, – представилась она., – мой сын не должен был идти в армию, но для поступления в органы МВД была нужна армия, поэтому мы устроили его сюда. Здесь было тихо и спокойно, и солдат из ГО в Афганистан не отправляли. Я и подумать не могла, что сын попадет в такую ситуацию. Он очень спокойный и послушный мальчик, и не мог совершить того, в чем ты его обвиняешь. Тебе надо написать заявление, что ты ничего не помнишь, и что ты оговорил моего сына.

– Здравствуйте, Мариам-ханум, – произнес Арсен, вставая с койки, – я очень уважаю Ваши чувства матери к сыну, у меня тоже есть любящая мать, которая для сына пойдет на все, чтобы его защитить, но в моем избиении участвовал не только Ваш сын, а их было 12человек, и все из Чечни и Ингушетии. Никогда не мог себе представить, что гордый и мужественный чеченский народ породил таких мужчин, которые кидаются на одного целой толпой, да еще и напившись водки. Они же мусульмане, вы их не так воспитывали? Я не буду долго говорить, да и не смогу из-за моего состояния, только скажу одно – мне надо, чтобы Юру Аветисяна оправдали и отпустили. Увидев его в части и документ, где будет написано, что он оправдан, я напишу заявление, и со всех двенадцати сниму обвинения. Я понимаю, что их всех ждут матери, а если их осудят, то они скорее всего попадут в Афганистан. Так что я услышал Ваше предложение, и я его уважаю, как уважаю и Вас, но хочу, чтобы Вы, Ваш сын и все эти оставшиеся уважали наших матерей также, как мы сами. И тогда все встанет на свои места.

А что станет потом со мной, я разберусь сам, – выдохнул Арсен, чувствуя, что кружится голова.

– Вы меня извините, я должен прилечь, – держась за спинку кровати и присаживаясь, закончил он, – всего Вам хорошего. Мариам-ханум поклонилась и безмолвно вышла из комнаты. Выглянув в окно, Арсен увидел Сеид-хана, кинувшегося к матери. Она даже не повернулась в его сторону и отвернувшись от него, шла в сторону КПП.

Прошло еще два дня, и к Арсену забежал радостный Сабир:

– Юрку выпустили, машина уже на КПП стоит! – вскрикнул он, – аллах нам помог!

Вскочив с постели и взяв костыль, Арсен собрался было выйти из санчасти, как забежавший Юрка сгреб его в охапку и уложил обратно на койку.

– Рядовой Агаев, сержант Аветисян приказывает вам лежать! – рявкнул он и стал радостно хлопать Арсена по плечу.

– Ты что с ума сошел! – заорал Арсен от боли, – медведь проклятый, и так живого места нет!

Юра показал открепительную сопроводиловку из прокуратуры, где было написано, что сержант Аветисян за невыполнение какого-то приказа отсидел на гауптвахте 10 суток и отпущен в часть для дальнейшего прохождения службы. Наговорившись и рассказав друг-другу все, что знали, друзья простились до вечера. Арсен никому не рассказал только о визите Мариам-ханум, об этом никому не надо было знать. Через месяц, выйдя из санчасти, он написал объяснительную, что подрался на танцах в селе, уйдя в самоволку. Через три дня его увезли на гауп-вахту на семь дней. Но это было уже не страшно, Юра был на свободе, это стоило того. До конца своих дней Арсен пронесет память об этом человеке, ценою собственной свободы спасшего ему жизнь. Отслужив два года, и отдав долг Родине, Арсен был уже не тем безусым юнцом, который рвался в армию. Он возмужал, стал взрослее и его взгляды на жизнь во многом изменились. Но его тянуло домой, он очень хотел увидеть родной город, родителей, брата и сестру, свою девушку, которой он писал чуть ли не каждый день. Но его ждало разочарование…

Приехав в Баку, после первых радостных рукопожатий и обниманий со своими близкими, Арсен помчался в институт. Шли занятия, и Гюнель должна была быть там. Посмотрев расписание, он устремился к аудитории, где должна была находиться его группа. Постучав в дверь и поздоровавшись с преподавателем, принимая поздравления от него и сокурсников, он никак не мог найти Гюнель. Как вдруг, одна из девушек, подошла к нему и радостно обняла. Он был в шоке, – Гюнель обесцветила волосы, у нее был яркий, непристойный для тех времен и нравов макияж. Он ее не узнавал. Оттолкнув ее и выбежав из аудитории, Арсен на выходе из института встретил друга, жившего с ним по соседству. Про Арсена и Гюнель знали все в институте и за глаза называли « Ромео» и «Джульеттой».

Увидев немую боль в глазах Арсена, друг не выдержал:

– Она гуляет по кафе и кабакам, курит, и постоянно в компании каких-то парней. Смотри сам, тебе решать., – ответил он на безмолвный вопрос Арсена.

– Я сам и решу, не надо мне в этом помогать, – Арсен зло оттолкнул его в сторону и выбежал из института.

Прошло несколько месяцев. Он восстановился в институте на втором курсе и продолжал учебу. Гюнель и его сокурсники, с кем он поступал, теперь учились на четвертом курсе, и он изредка встречался с ними на переменах. Гюнель названивала ему домой, пыталась поговорить с ним на переменах в институте, но Арсен был неумолим и не подходил к телефону. Вечером, в один из осенних дней, договорившись с друзьями сходить в кафе, он подходил к скверу им.Ахундова около иранского посольства. Вдруг из одного из дворов ему навстречу вышла Гюнель. Волосы снова были такого же цвета, как раньше, и немного румян на лице – она попыталась стать привычной и понравиться ему. Подойдя к нему, Гюнель вдруг обняла его и зашептала: